— Ах, сир! Только представьте себе восхитительное существо, настоящую белокурую мадонну с роскошными волосами, алыми, словно раскрытый гранат, какие я видел только под солнцем Испании, губками и…

Франциск I, не слушая, легкой походкой направился к двери, за которой слышалось жужжание огромной толпы придворных. Гаэтан де Роншероль бросился к дофину и прошептал ему на ухо:

— А арест, Ваше Высочество? Если вы не арестуете этого человека, красотка ускользнет от вас!

Альбон де Сент-Андре, кусая губы, побледнел: опять его опередили!

— Сир, — сказал дофин, устремляясь вслед за королем. — Сир, здесь находятся два верных слуги Вашего Величества: граф де Сент-Андре и барон де Роншероль. После вчерашнего мятежа черни они ночью ходили с дозором и на Гревской площади заметили человека, некоего Рено, который занимался там каким-то дьявольским и — уж наверняка! — преступным делом!

— Ну и что?

— Как это «ну и что», сир? Этого человека надо арестовать, судить, приговорить! Одно ваше слово, сир, ваш приказ — и он умрет!

Франциск I нахмурился, помрачнел.

— Опять эти истории с колдовством! — проворчал король. — Клянусь Богом, что-то слишком часто они повторяются! Круамар мог бы кое-что рассказать насчет этого…

— Сир, ради бога! — вскричал Анри, не давая брату сказать больше ни слова. — Все же видели, как этот человек собирал в пепелище, оставшемся от костра, кости сожженной накануне колдуньи!

— Ну и что? — снова спросил король, куда более сурово.

— Сир, но ведь его обязательно надо арестовать, этого Рено, и судить!

— Вот уж нет, клянусь Богом! Вот уж чего я не хочу! — недовольно буркнул король. — Хватит с нас судов над колдунами. Вчера мы вызвали этим возмущение, которое едва не переросло в бунт. Поверьте мне, дети мои, когда вы станете царствовать, нужно прежде всего научиться улыбаться льву, чтобы наверняка укротить его, подавить его волю. Париж вчера ясно показал нам, что не хочет, чтобы продолжали сжигать его колдунов и ведьм. И я не хочу, чтобы трогали этого человека!

Франсуа и Анри, потрясенные и подавленные услышанным, переглянулись. В углу комнаты послышались тяжелые вздохи: это Роншероль и Сент-Андре по-своему переживали случившееся. Король, не обращая ни на кого внимания, снова двинулся к двери.

— Все пропало! — с неописуемым бешенством воскликнул Анри, едва отец вышел из комнаты. — Девушка опять ускользнула!

Франсуа сжал кулаки. Глаза его налились кровью. Было совершенно очевидно, что оба молодых человека испытывают к незнакомке ту чудовищную страсть, которая способна превратить мужчину в дикого зверя.

— Ничего еще не потеряно, — спокойно отозвался Роншероль.

— Без всяких сомнений! — поторопился добавить Сент-Андре. — Поскольку король отказался арестовать этого негодяя…

— И отлично! — перебил его Роншероль. — Значит, мы заставим его исчезнуть!

— Неужели вы займетесь этим? — в один голос, одинаково тяжело дыша, спросили оба принца.

— Конечно же, займемся!

Два царственных шалопая наконец успокоились: девушка никуда от них не денется. Но сразу же в обоих взыграла ревность, они злобно уставились один на другого, и у каждого с губ готовы были сорваться проклятия и оскорбления.

— Так что же, последуем совету короля? — опомнившись первым, спросил Франсуа.

— Я только что хотел это предложить! — воскликнул Анри, не скрывая бешенства из-за того, что брат опять обогнал его.

— Подайте кости! — крикнул Франсуа.

— Вот они, — откликнулся Сент-Андре, выходя из тени.

— Кто начнет? — поинтересовался Анри.

— Я! — рявкнул его брат. — По праву старшего!

— Ну, ладно, — недовольно буркнул Анри. Франсуа схватил кости, бросил их в кожаный стаканчик.

— Минутку, — схватил его за руку младший брат. — Сначала договоримся о правилах игры. Этого требует закон чести.

— Да, правда, — неохотно проворчал дофин.

— Тот, кто проиграет, должен будет с сегодняшнего же вечера во всем добровольно помогать выигравшему. Согласны?

— Я это и сам имел в виду.

— Поклянитесь!

— Клянусь…

Братья несколько секунд хранили молчание, все так же тяжело дыша и утирая платками лбы. Потом Франсуа стал трясти стаканчик с костями. Но Анри снова схватил его за руку.

— Погодите минутку, — сказал он. — Тот, кто проиграет, должен навсегда отказаться от этой девушки и, что бы ни произошло, ничего не предпринимать в отношении нашей красавицы. Клянитесь!

— Я-то клянусь, — проворчал Франсуа, — но вы тоже должны поклясться.

Анри произнес клятву помогать старшему брату овладеть девушкой, если Фортуна улыбнется ему, а также не пытаться как-то повредить ей в случае успеха дофина.

И только тогда Франсуа дрожащей рукой снова встряхнул кожаный стаканчик: игральные кости, гремя, покатились на стол.

— Три! — закричал Сент-Андре.

Франсуа чуть не лопнул от бешенства: ему выпали единица и двойка, то есть появились все шансы проиграть: ведь если на каждой грани кубика выбито от одного до шести углублений и выбрасывается сразу пара, почти невероятно, чтобы брат выбросил меньше трех.

— Отлично, — сказал дофин, пытаясь сохранять спокойствие. — Думаю, я проиграл. Но я сдержу свое слово, Анри, и буду помогать вам.

Анри, в свою очередь, встряхнул стаканчик, выбросил на стол кости и, не удосужившись взглянуть на них, повернулся к брату с торжествующей, злорадной усмешкой. В ту же секунду оба принца услышали голос потрясенного Роншероля:

— Два! Две единицы! Ах, Монсеньор, до чего же неудачно получилось: только два!

Франсуа испустил радостный вопль. Анри некоторое время тупо смотрел на две единицы, которые он только что сам, своей рукой выбросил на стол, больно укусил эту руку и прохрипел только одно слово:

— Проклятие!

Дом на улице Тиссерандери, где укрылась Мари де Круамар, был совсем небольшим, с виду скромным, но прекрасно отделанным изнутри. Мари унаследовала этот дом от матери вместе с двумя другими: на улице Сен-Мартен и на улице Лавандьер, напротив кабачка с загадочным названием «Угорь под камнем»note 4.

В то утро, спустя неделю после событий, о которых мы попытались подробно рассказать нашему читателю, дама Бертранда усердно наводила порядок на первом этаже дома на улице Тиссерандери. А в отделанной с безупречным вкусом комнате — сразу было видно, что ее хозяйка, которой, конечно же, была Мари, обладает врожденным чувством красоты, — находился, как, впрочем, и каждый день, Рено. Его благородное лицо, одновременно сияющее и сумрачное, выражало сразу и сыновнее горе, и пылкую любовь.

Влюбленные сидели рядышком, держась за руки, — эта привычка переросла в необходимость еще с тех пор, как они встречались на скамейке под тополями у берега Сены. Что до Мари, то в ее улыбке отражалась вся трагедия, которую пришлось переживать этой отважной девушке. Потому что в то время, когда она улыбалась, когда она приказывала своему телу не дрожать, когда подавляла эту предательскую дрожь, чудовищное волнение терзало ее душу, а сердце порой переставало биться. «Катастрофа! Она вот-вот произойдет! Она уже на подходе! И ничто не может помешать! Ничто!» — вертелись у нее в голове неотступные мысли.

— Мари, — продолжал между тем Рено. — Вот и прошла та неделя отсрочки, которую ты у меня попросила. И ты была права, душенька моя. Если бы мы поженились на следующий же день после такой огромной беды, наша свадьба свершилась бы не в счастливый час. Прошедшая с тех пор неделя, твоя нежность, твое очарование позволили моему сердцу хоть немного успокоиться, тяжелые воспоминания словно заволоклись дымкой… Ужасные, отвратительные видения отступили от меня…

— Милый мой возлюбленный, — отвечала Мари с величайшим спокойствием, — давай подождем еще немного. Разве ты не уверен в моей любви? А потом, знаешь, о чем я думаю? Если бы мы уехали вдвоем из Парижа и отправились в Монпелье, там мы могли бы заключить наш союз, получив благословение твоего достопочтенного отца, у него на глазах…