И тут последовала масса вопросов — и это было чудовищно, это было самое страшное испытание, — но Мари справилась с ним, потому что на каждый вопрос она находила единственно верный, абсолютно точный ответ, так, словно всю жизнь только и готовилась к этому «экзамену», словно всю жизнь пыталась как-то изловчиться, что-то изобрести, подобрать самые убедительные подробности.

Из ее рассказа вытекала следующая история. Сразу после рождения ее подбросили на паперть собора Парижской Богоматери. Совсем простая женщина взяла ее к себе. Этой женщиной была Бертранда. Назавтра после этого события кто-то таинственным образом прислал Бертранде очень большую сумму денег, приложив к ним документы, удостоверяющие, что взятая ею под свою опеку девочка владеет домом на улице Тиссерандериnote 2. Бертранда, к тому времени ставшая вдовой, воспитала подкидыша как родную дочь. Из того, что девочка явно была из богатой семьи, Бертранда сделала вывод, что ее родители — знатные дворяне, называла ее «мадемуазель», словно Мари была дочерью какого-нибудь герцога или графа, и обращалась с ней так, будто была не приемной матерью, а верной и преданной служанкой. Мари с Бертрандой поселились в доме на улице Тиссерандери, девочка выросла там и не знала никакого другого дома вплоть до дня, когда встретилась с Рено…

Вот что рассказала Мари де Круамар сыну Колдуньи. Но это не был связный рассказ. Это был ряд вопросов и ответов, причем исчерпывающие ответы следовали за вопросами, продиктованными страстно влюбленному юноше благородным любопытством, без секундного колебания.

— Скажи, теперь, когда ты узнал все, ты меня не бросишь? Не оттолкнешь? — спросила Мари.

Рено еще крепче сжал девушку в объятиях и приподнял ее над землей так, словно держал в руках прекрасную драгоценную лилию.

— Ты — моя ненаглядная невеста!

— Я — твоя жена! — взволнованно прошептала Мари.

— Да-да, моя возлюбленная! Ты должна ею стать. Завтра же я схожу в Сен-Жермен-л'Оссерруа к одному старому священнику, моему другу, и мы отпразднуем нашу свадьбу.

Мари снова задрожала, но уже не от любви — от ужаса.

Она почувствовала, как когти злого рока впиваются в ее ослабевшую душу. Потому что свадьба… О боже! Брак по закону! Событие, которого никак нельзя избежать! А ведь что это означает?

Либо ей придется самым законным образом поставить свою подпись, то есть — написав фамилию, признаться, чья она дочь на самом деле, либо солгать, написать в божьих книгах только имя, а значит — обмануть самого Господа Бога.

Эта свадьба, приводящая ее в такой ужас свадьба может привести только к одному из двух последствий.

Или к катастрофе!

Или к святотатству!

И в том, и в другом случае ее подстерегает смерть!note 3

Для того чтобы ты, читатель, смог лучше представить себя ту ужасную сцену, которую мы собираемся тебе описать, и место, которое она занимает в излагаемой нами драматической истории, тебе придется перенестись в королевский дворец, в Лувр. Мы пройдем мимо шумной толпы придворных и задержимся ненадолго в удаленной от царящей во дворце суматохи гостиной, чтобы взглянуть на то, что там происходит, и услышать то, о чем говорят собравшиеся в ней люди.

Их четверо. С одной стороны, два королевских сына, Франсуа и Анри, с другой — Роншероль и Сент-Андре, которые только что явились в Лувр. Сыновья Франциска I, прикованные друг к другу ненавистью, соединившей их так же прочно, как других братьев связывает любовь, были неразлучны. Никогда ни один тюремщик не следил так пристально за поведением заключенного, как Франсуа за поведением Анри. Никогда ни один инквизитор не искал с таким рвением следы тайных мыслей на лбу еретика, с каким Анри пытался прочесть их по лицу Франсуа.

Дело в том, что любовь порождала жгучую ненависть. Оба брата одновременно влюбились до безумия, до беспамятства в одну и ту же женщину. Они были вместе, когда впервые увидели ее под тополями на берегу Сены. Они вместе испытали потрясение, предшествовавшее любви. И ими обоими в одно и то же время овладела не желающая знать никаких препятствий на своем пути страсть.

Они с равным и огромным нетерпением ожидали появления в Лувре Роншероля и Сент-Андре, посланных ими в ночной дозор, и, когда те вошли в комнату, обернулись к ним с одинаковым тревожно-вопросительным выражением на лицах.

— Ваше Высочество, Монсеньор! — сказал граф де Сент-Андре. — Теперь мы знаем, кто ее возлюбленный.

— Ваше Высочество, Монсеньор! — добавил барон де Роншероль. — Теперь мы знаем, кто та молодая девушка, которую вы удостоили чести…

— Кто же она? — в один голос, не дав ему договорить, воскликнули принцы.

— Дочь сеньора де Круамара!

— А он, тот мужчина, которого она любит? — злобно спросили принцы.

— Его зовут Рено, — ответил Роншероль. — И я должен сказать вам, господа, это очень опасный человек.

Франсуа пожал плечами. Анри улыбнулся.

— Этой ночью, — подтверждая слова спутника, вступил в разговор Сент-Андре, — мы своими глазами видели, как он делал что-то очень странное… Будьте очень осторожны и предусмотрительны. Можно отравить или любым способом отправить на тот свет существо, тебе подобное, но кто знает, какие силы покровительствуют посланцу ада и защищают его…

На этот раз оба принца дрогнули.

— Так что же вы видели? — прошептали они.

— Мы видели такое, — поспешил ответить Роншероль, — что заставило отступить военный патруль, который мы сопровождали! Офицер и лучники были свидетелями и могут подтвердить наши слова. Выйдя на Гревскую площадь, мы увидели там этого человека, этого Рено. Он стоял на коленях посреди пепелища — там, где днем разжигали костер, где сожгли колдунью. Рядом с ним находился черный призрак. И что же он делал, господа? Он вынимал из пепла кости колдуньи!

Принцы содрогнулись. А Роншероль продолжил свой рассказ:

— Да, именно кости, Ваше Высочество, именно кости, Монсеньор, и эти кости наверняка предназначались для какой-то ворожбы, для наведения порчи… Поэтому, кем бы он ни был, человеком или дьяволом, Рено — преступник. Остается только отдать приказ: поймать его, арестовать и сжечь, как сожгли ту колдунью.

— Правда! Правда! — закричал Анри. — Я сейчас же бегу к королю. Я выдам ему преступника и прикажу арестовать этого Рено!

— Вот уж нет, — проворчал Франсуа. — Это мне надо идти к королю. Я — старший!

Взбешенные братья уставились друг на друга так, словно впервые увидели один другого. Речи, которыми они при этом обменивались, были похожи скорее на рычание тигров, оказавшихся лицом к лицу, вернее, мордой к морде над убитой добычей, на которую каждый уже положил свою когтистую лапу. В этот момент за дверью раздался шум, и граф д'Альбон де Сент-Андре воскликнул:

— Сюда идет король!

— Король! — в один голос прошептали братья, перестав мерить друг друга взглядами и повернувшись к двери.

— Клянусь Богом! — радостно сказал Франциск I, направляясь к сыновьям. — Опять они спорят из-за юбки! Не возражайте, я все слышал. И прекратите эти споры: сейчас же поцелуйтесь, и да будет мир!

Франсуа и Анри послушались отца и обнялись под его бдительным взглядом. Но братский поцелуй даже со стороны, наверное, больше всего напоминал укус ненависти, потому что король-отец, слегка побледнев, покачал головой.

— Дети! Мальчишки! — воскликнул он, силясь улыбнуться. — Настоящие мальчишки, вот вы кто! И из-за чего все это! Два брата воспылали друг к другу смертельной ненавистью из-за какой-то девицы! Черт побери, если вы не можете договориться, бросьте жребий — добавил он, внезапно расхохотавшись.

Принцы вздрогнули и переглянулись.

— Она хотя бы хорошенькая? — продолжал веселиться король. Видя, что братья перестали спорить, он успокоился, и лицо его, сиявшее счастьем и радостью, снова приобрело привычное беззаботное, хотя и чуть скептическое выражение.