— Как имя его хозяина? — спросил он.
Она странно посмотрела на него и ответила, понизив голос:
— О, это имя! Уже несколько дней, как оно у всего города с языка не сходит! О хозяине этого старичка говорят как о всемогущем человеке, который будто бы может играть со смертью. Говорят, что он знает все. Говорят, что он, если хочет, может сделать сколько угодно золота.
— Имя! Его имя! — торопил, не слушая, Руаяль.
— Нострадамус, — ответила Мирта.
— Я здесь! — откликнулся мужской голос.
Они в ужасе обернулись. Мирта окаменела. Боревер сделал шаг вперед и воскликнул:
— Человек из Мелена! Человек из трактира «Три журавля»!
— Вы хотели зайти в ту комнату, — холодно напомнил Нострадамус. — Зайдем туда вместе.
— Боревер, — пролепетала Мирта, охваченная неясным страхом. — Боревер, не ходите с ним!
Нострадамус приблизился к девушке. Она растерянно попятилась. Он схватил ее руку и на минуту задержал в своей. Мирта сначала сопротивлялась, пыталась вырваться, по очень скоро успокоилась и замерла, не отнимая руки. Черты ее лица разгладились. Губы раздвинулись в улыбке. Она поклонилась и прошептала:
— Да, монсеньор…
Нострадамус, казалось, сразу же потерял всякий интерес к хозяйке таверны. Во всяком случае, он выпустил руку девушки, отвернулся от нее и, обращаясь к Руаялю, сказал, словно продолжая начатый разговор:
— Когда придет время, вы узнаете то, о чем я обещал вам рассказать. Вам надо бы усвоить, — добавил он с такой силой, что Боревер задрожал с головы до пят, — я всегда выполняю свои обещания. А сейчас, поскольку мы собирались посмотреть и послушать, давайте посмотрим и послушаем.
Руаяль сам не понимал, отчего так волнуется, но его внезапно пронзило странное ощущение, что люди, за которыми он собирался понаблюдать, каким-то неведомым, но самым тесным образом связаны с обещанием, данным ему Нострадамусом. Может быть, потому, что тот только что напомнил о своем обещании? Они прошли в тесную каморку при кухне, юноша отодвинул решетку, прикрывавшую потайное окошечко, и перед ними, как на ладони, открылся правый зал, где собрались головорезы Железного эскадрона. Большой стол, заваленный объедками, между ними — опрокинутые и наполовину опустошенные бутылки… Грубые мужчины с воспаленными лицами. Шлюхи в растерзанных одеждах. Звуки страстных поцелуев. Стоны. Крики. Смех. Ужасный шум, ужасное зрелище выходящих за все пределы распущенности и бесстыдства. А в одном из углов — неподвижный человек, бесстрастно взирающий на все это безобразие, всю эту разнузданность, человек, похожий на укротителя диких зверей, который ждет своей минуты.
Внезапно этот человек откинул капюшон плаща, и лицо его открылось.
Нострадамус улыбнулся и шепнул на ухо Бореверу:
— Это барон Лагард, командир телохранителей Ее Величества королевы Франции.
Лагард в этот момент, стоя все так же неподвижно, как раньше, пристально вглядывался в своих разгоряченных вином и похотью подопечных.
— А ну, потаскухи, вон отсюда! — скомандовал он, наглядевшись.
Это был не голос — это был звук хлыста укротителя.
Шлюхи, на ходу застегивая корсажи, заправляя выбивающиеся из-под них пышные груди, поправляя сбитые юбки, бросились к двери… Мужчины, с которых как-то сразу сошел хмель, быстро привели в порядок свою амуницию и застыли — рука на эфесе шпаги. Воцарилась тишина. Лагард тяжелыми шагами подошел к загаженному столу и грохнул по нему закованным в медь кулаком.
— Значит, вот как вы готовитесь послужить Ее Величеству королеве! Когда я приказал вам ждать меня здесь, разве вы не поняли, что вскоре я приду передать вам приказ Ее Величества? Распутники! Потаскуны! Пьяницы! Убирайтесь! Все вы уволены, королеве вы больше не нужны! Чтобы служить ей, надо быть настоящим мужчиной! А вы — слизняки! Вон отсюда! Вон, я говорю!
Двенадцать головорезов, собравшихся вокруг Лагарда, пришли в неистовство от услышанного: двое или трое из них бросились на колени, кто-то принялся биться головой о стену, другие вытащили из ножен кинжалы… Хриплые голоса слились в дикий, нестройный хор:
— Кровь Христова! — Чтоб я сдох! — Я проткну себя этим кинжалом! — Лучше смерть, чем это! — Лучше прямо в ад! — Пойду брошусь с моста Нотр-Дам! — Давайте все подохнем здесь, не сходя с места! — Холера! — Чума на мою голову!
— Ладно, ладно… Потише! — усмехнулся Лагард. — Ваше отчаяние меня растрогало. Ладно, говорю, успокойтесь! Хватит об этом…
— Ура! Ура! Виват! — Ад или королева! — Брошусь к ногам Ее Величества! — Отдам за нее последнюю каплю крови! — Да здравствует королева! — Ура! Ура! Виват!
Лагард дал утихнуть буре безумной радости, вызванной его словами, потом сделал знак рукой, по которому все его подчиненные, окончательно протрезвев, быстренько вытянулись в струнку и, окаменев в таком положении, приготовились слушать приказ королевы.
— Завтра — такой же кутеж, как сегодня. И послезавтра — снова. И на следующий день.
Ноздри ночных хищников затрепетали. Глаза широко распахнулись. Они знали, что все это сулит.
— И на следующий — опять, — продолжал Лагард. — Вот только надо избавиться от одного человека. От человека, который стесняет королеву.
Над столом прокатился раскат грома, потом снова воцарилась мертвая тишина, можно сказать, черная тишина, такая, какая воцаряется под ночным небом после раската настоящего грома и вспышки настоящей молнии.
Руаяль де Боревер почувствовал, что кровь в его жилах леденеет от ужаса.
— Слушайте! Слушайте! — прошептал он в ухо Нострадамусу, склонившемуся к нему, подобно посланцу Судьбы.
— Я предупреждаю вас, что дело будет опасным, — говорил в это время Лагард сухим, резким голосом.
Телохранители королевы переглянулись. Никогда еще командир не говорил таких слов. Обычно дело сводилось к простой формуле: «Этого надо убрать!» И все. Кого же, черт побери, следовало убрать на этот раз? Почему такие церемонии? Они смутно предчувствовали нечто из ряда вон выходящее.
— Ну-у… — протянул один из них. — Готов сварить свою башку в котле для свинины, если речь идет не о ком-то из самой высокой знати!
— А я могу поспорить на свое месячное содержание, что это — господин великий прево! — предположил один из двенадцати, сверля глазами начальника.
— Бери выше! — глухо проворчал Лагард.
— Маршал де Сент-Андре, любимчик короля?
— Бери выше!
Они растерялись. Взгляды их блуждали. Снова стало очень тихо. Только минуту спустя кто-то снова решился высказать шепотом невероятную мысль:
— Неужели коннетабль Монморанси?
— Бери выше! — повторил Лагард таким голосом, словно веревка уже обвилась вокруг его шеи.
По комнате прокатился ропот, в котором явственно слышался ужас. Но все-таки один из дюжины неуверенно произнес:
— Принц?! Герцог де Гиз?!
— Бери выше! — снова повторил Лагард, падая на стоявший у стола табурет и впиваясь ногтями в скатерть.
В эту секунду он ставил на кон свое будущее, все свои честолюбивые амбиции, да что там — он ставил на кон свою голову, свою жизнь… Головорезы в страхе отступили от него. Всем показалось, что над комнатой пролетел ангел смерти. Они переглянулись и заметили, что чертовски бледны. И в глазах любого из этих испуганных чудовищ можно было прочесть: он понял!
Лагард внимательно всмотрелся по очереди в каждого из своих головорезов. Да, ясно, что не нужно вслух произносить имени человека, который стесняет королеву… Человека, которого надо убить! Ясно, что в головах его обезумевших подопечных это имя звучит сейчас как траурный звон погребального колокола…
— Вы приняли решение? — сухо спросил он.
Неуловимое колебание. Потом все головорезы в едином порыве двинулись вперед — к начальнику, окружили его стеной. Им не было нужды говорить «да», как ему только что не нужно было произносить имя приговоренного. И тогда он поднялся, оперся кулаками о стол и заговорил, глядя прямо в двенадцать наглых физиономий, вмиг ставших серьезными и суровыми:
