Как мы уже говорили, у них было собственное помещение, отделенное от женской половины узким коридором. Но Екатерина, знавшая толк в дисциплине, ничуть не боялась нежелательных встреч: она отлично знала, что для всех, кому не положено бывать здесь, коридор шириной в три шага — препятствие непреодолимое. К телохранителям был приставлен специальный лакей. Его звали Губертом. Но они прозвали слугу Капономnote 46 — тогда это прозвище еще не приобрело того уничижительного смысла, какой ему, в конце концов, присвоили.

У них вроде бы и не было никаких прямых обязанностей, но вся жизнь их проходила по военному распорядку. Вот какому. В шесть утра — подъем, молитва, завтрак. В семь — месса в молельне королевы. В восемь — военные занятия, часто — в присутствии королевы. Сначала им дали для этих занятий рапиры с предохранительными наконечниками, затем — нормальные шпаги. В девять — второй завтрак, после него — отдых. В полдень — обед, который обычно продолжался до двух часов. С двух до трех им разрешалось погулять за стенами Лувра, но строго по одному, — вот почему они ни разу не воспользовались этим своим правом. В четыре — полдник (печенья, варенье, испанские вина). С пяти до семи — военные занятия. В семь — ужин (похлебка, кабанье или оленье мясо, объедки с королевского стола). В восемь вечера под руководством четырех придворных дам из Летучего эскадрона — обучение правилам светской жизни. Ровно в десять — отбой: они укладывались в постели, гасили свет и начинали дружно храпеть в четыре глотки.

Время от времени по ночам устраивалась учебная тревога. Внезапно начинал трезвонить соединенный шнурком со спальней королевы колокольчик. За пять минут им следовало встать, одеться, вооружиться и выстроиться, пряча запухшие глаза, в оружейном зале, куда приходила произвести им смотр сама Екатерина. Отпущенные на сборы пять минут уходили, кроме того, на проклятия, ругань, брань. Их утешали после этих насильственных побудок только несколько золотых монет, полученных из рук властительницы, если все оказывалось в порядке.

Они стали совершенно неузнаваемы: они стали жирными! Да, это уже не были голодные волки, тощие звери со сверкающим взглядом, бросавшиеся, что ни вечер, на охоту за добычей, какую только можно было найти в том лесу, что звался Парижем. Теперь это были сторожевые псы. А сторожевые псы — всегда жирные…

А их наряды! Их шляпы с перьями! Да-да, с настоящими страусовыми перьями — кудрявыми, свежими и пушистыми! Их переливающиеся яркими красками бархатные камзолы! Их высокие сапоги из мягкой кожи, сапоги без единой прорехи! У Буракана появился плащ вишневого шелка! Тринкмаль смог бы занять достойное место на одной из картин Веласкеса! Корподьябля одели в лазурный бархат! Страпафар носил кружева! Они были роскошны, они были разодеты с иголочки!

В тот вечер они только-только закончили ужинать. Корподьябль вылил последние капли вина из кувшина в свой кубок и одним глотком опустошил его. Этот кубок, как и три остальных, уже стоявших на белоснежной скатерти, был из чистого серебра. Корподьябль с минуту молча изучал пустой кубок, потом огляделся по сторонам и, видя, что никто не смотрит в его сторону, быстро припрятал его. А как же! Это ведь чистое серебро! Что поделаешь — привычка, инстинкт… Он широко улыбнулся. Его усы при этом протянулись за уши. В ту же минуту, взглянув на стол, он заметил, что и три остальных кубка исчезли: его сотоварищи, действительно не посмотрев в его сторону, все-таки поняли, что он сделал, и — последовали его примеру. Что поделаешь — инстинкт, привычка…

Четыре телохранителя пристально посмотрели друг другу в глаза. Минута прошла в безмолвном восхищении, в наслаждении собственной предприимчивостью и сноровистостью: это же надо — так ловко стибрить кубки! И вдруг произошло нечто странное. Буракан испустил вздох, от которого задрожали пустые бутылки на столе, и медленно вытащил из-под своего прекрасного вишневого плаща только что похищенный им серебряный кубок. Поставил его на стол.

— Зачем, Святой Иисусе, зачем это теперь?

Тут же и остальные три кубка вернулись на свои места. Да. Зачем это теперь? Зачем теперь трудиться и воровать? Зачем? Четыре тяжелых вздоха бурей пронеслись по комнате — так могла бы вздохнуть потерпевшая бедствие порядочность… Этакий ностальгический квартет…

Только друзья размечтались о былых временах, в комнату, как легкий ветерок, впорхнули, шурша шелками и благоухая нежными ароматами, четыре телохранительницы из Летучего эскадрона, четыре продувных бабенки, приставленные Екатериной к нашим храбрецам в целях воспитания, — служанки из «Белой свиньи», если еще помните их.

— Святая Мадонна, — воскликнула шатенка, — вы все еще за столом?

— Ну-ка, быстрее! — скомандовала блондинка. — За работу, благородные сеньоры!

Бывшие разбойники вскочили как ошпаренные, бросая исподтишка на красоток пламенные взгляды… Какие взгляды! В них можно было прочесть все, что угодно: гнев, бешенство, тоску, жажду бунта, все, кроме любви!

А ведь сколько им было обещано! И теперь — ничего, никакого, пусть даже мимолетного, поцелуя! Страпафар, говоря об этом, ругался на чем свет стоит и щелкал ногтем по своим острым зубам. Да, они больше не любили этих девиц, те перестали быть для них прелестными девушками, которых надо завоевать, превратились в проклятых мучительниц, обучающих правилам этикета.

Ах, эти правила этикета! Ай-яй-яй! Господи Иисусе! Теперь им надо учиться ходить, как ходят при дворе, поворачиваться на каблуках, какого черта!

Екатерина прекрасно понимала, насколько полезны ей могут оказаться эти четыре бульдога громадных размеров и без всякой морали. Она хотела, чтобы они повсюду сопровождали ее, предвидя, к каким тяжелым последствиям могут привести происходящие сегодня события. Следовательно, нужно поскорее сделать их презентабельными. Выдрессировать свору диких псов и превратить их в группу элегантных сеньоров, не применяя никаких угроз. И она их воспитывала! Воспитывала кнутом и пряником. Сейчас была очередь кнута.

В мгновение ока четыре телохранителя выстроились в шеренгу, при полном параде — в шляпах, плащах, с перевязями и рапирами на боку. Девушки приступили к весьма серьезному осмотру. Они на самом деле усердствовали. Каждая намеревалась сделать из своего бродяги великолепного дворянина. Они придирались к любой мелочи: к нарушениям осанки, к проявлениям дурного вкуса, к остаткам варварства в костюмах.

Бывшие разбойники внимательно слушали и послушно выполняли все, что им говорилось, но при этом вытаращивали глаза, и «эти чертовы болтуньи» часто слышали, как из глоток их воспитанников вырываются глухие проклятия. Но они не сердились: всякая работа имеет свои издержки.

— Ну, хорошо, — сказала наконец брюнетка и захлопала в ладоши (ручки у нее были на удивление маленькие и белые). — Теперь перейдем к настоящей работе. Чья сегодня вечером очередь брать урок?

— Господина Буракана, — напомнила рыженькая. Буракан жалобно вздохнул, и перья на шляпах его соседей по строю затрепетали. Но это не помешало рыженькой мгновенно выстроить декорацию для занятий. Стол затащили в угол комнаты, кресла поместили в другом углу. И она начала:

— Господин де Буракан, предположим, что вас удостоили чести приветствовать Его Величество (да хранит нас Господь от этого!)… Итак, вы впервые идете на аудиенцию. Вы, господин де Страпафар, сядьте вот в это кресло и не двигайтесь: вы будете королем. — Страпафар подкрутил усы и приосанился, принимая правильную, как ему казалось, позу для монарха. — Вы, господин де Тринкмаль, садитесь здесь, вы будете исполнять роль монсеньора дофина. Вы, господин де Корподьябль, идите туда, сядьте слева от короля. Вы теперь — монсеньор герцог Савойский. Девушки, займите свои места: вы станете изображать Ее Величество королеву, госпожу Диану де Валентинуа и госпожу Маргариту Французскую. А я возьму на себя роль глашатая. Выйдите за дверь, господин де Буракан. Внимание, я объявляю!