За видимой респектабельностью того статуса, который, казалось бы, занимает Д. в классической европейской культуре, Фуко усматривает “своего рода страх”: “все происходит так, как если бы запреты, запруды, пороги и пределы располагались таким образом, чтобы хоть частично овладеть стремительным разрастанием Д.... чтобы его беспорядок был организован в соответствии с фигурами, позволяющими избежать чего-то самого неконтролируемого” По оценке Фуко, “страх перед дискурсом” ecTif не что иное, как страх перед бесконтрольным и, следовательно, чреватым непредсказуемостями разворачиванием креативного потенциала дискурса, страх перед хаосом, разверзающимся за упорядоченным вековой традицией метафизики Космосом и не регламентируемым универсальной необходимостью: “страх... перед лицом всего, что тут может быть неудержимого, прерывистого, воинственного, а также беспорядочного и гибельного, перед лицом этого грандиозного, нескончаемого и необузданного бурления дискурса”

В отличие от классической традиции, современная культура, по мысли Фуко, стоит перед задачей “вернуть дискурсу его характер события” т. е. освободить дискурсивные практики от культурных ограничений, исключающих возможность подлинной новизны (событийности) мысли, связанной с не заданным исходными правилами результатом. Рассматривая “событие” как флюктуацию в поле Д. Фуко, наряду с этим, фиксирует и ее автохтонный (реализуемый на уровне самоорганизации дискурсивного поля и не сопряженный с познавательным целеполаганием мыслящего субъекта) характер, эксплицитно противопоставляя “событие” “творчеству” и относя последнее к числу ключевых интерпретационных презумпций европейской классики.

Выдвигая в противовес культуре классического типа, где “с общего согласия искали место для творчества, искали единство произведения, эпохи или темы, знак индивидуальной оригинальности и безграничный кладезь сокрытых значений” — радикально новую методологию исследования дискурсивных практик, Фуко разрабатывает и принципиально новый для этой сферы категориальный аппарат, эксплицитно вводящий понятие “случайности” в число базовых понятий новой дискурсивной аналитики. По оценке Фуко, “фундаментальные понятия, которые сейчас настоятельно необходимы, — это... понятия “события” и “серии” с игрой сопряженных с ними понятий: регулярность, непредвиденная случайность, прерывность, зависимость, трансформация”

Важнейшим методологическим выводом, к которому приводит осуществленная Фуко смена ракурса видения процессуальности Д., является следующий: по его мнению, в сфере исследования дискурсивных практик “более уже невозможно устанавливать связи механической причинности или идеальной необходимости. Нужно согласиться на то, чтобы ввести непредсказуемую случайность в качестве категории при рассмотрении продуцирования событий” Остро ощущая отсутствие в гуманитарной сфере “такой теории, которая позволила бы мыслить отношения между случаем и мыслью” Фуко делает значительный шаг в создании таковой концепции, фиксируя при этом главное ее содержание в идее случайности: “если задаешься целью осуществить в истории идей самый маленький сдвиг, который состоит в том, чтобы рассмотреть не представления, лежащие, возможно, за дискурсом, но сами эти дискурсы как регулярные и различающиеся серии событий, то, боюсь, в этом сдвиге приходится признать что-то вроде этакой маленькой (и, может быть, отвратительной) машинки, позволяющей ввести в самое основание мысли случай, прерывность и материальность. Тройная опасность, которую определенная форма истории пытается предотвратить, рассказывая о непрерывном развертывании идеальной необходимости”

В этом отношении можно говорить, что, фокусируя свое внимание на феномене Д. постмодернистская философия не задает особое видение последнего, но выдвигает требование разрушения традиционного Д. По мысли Деррида, “жертвуя смыслом, суверенность сокрушает возможность дискурса: не только прерыванием, цезурой или раной внутри дискурса (абстрактная негативность), но и вторжением, внезапно открывающим в таком отверстии предел дискурса и иное абсолютное знание” Таким образом тот, кто “устроился в надежной стихии философского дискурса... не в состоянии прочитать по его упорядоченному скольжению такой знак, как опыт” и именно поэтому “часто... когда полагают, что балласт гегелевской очевидности сброшен, на самом деле, не зная этого, не видя ее, остаются в ее власти. ...Никогда еще гегелевская очевидность не казалась столь обременительной, как в этот момент, когда она нависла всем своим бременем” (Деррида). По его мысли, происходит своего рода “ослепление традиционной культурой, которая выдает себя за естественную стихию дискурса”

В этой ситуации представители постмодернизма провозглашают необходимость, “перейдя от конечного знания к бесконечному добраться, как бы раздвигая пределы, к иному модусу знания недискурсивному, таким образом, чтобы вне нас родилась иллюзия удовлетворения той самой жажды знания, которая существует в нас” (Батай). Вместе с тем, однако, “попрание дискурса (и, следовательно, вообще закона...) должно, как и всякое попрание, тем или иным образом сохранить и утвердить то, что им преодолевается в злоупотреблении” (Деррида).

— термин постмодернистской философии, введенный для фиксации имманентной процессуальности дискурсивных практик, демонстрирующих, будучи не ограниченными социокультурными ограничениями, беспредельный креативный потенциал смыслопорождения. Любая конкретноисторическая форма дискурса (см.), обусловленная введенными данной культурной традицией правилами осуществления дискурсивных операций, рассматривается постмодернизмом как не только однозначно заданная в своих эволюционных тенденциях, но и ограниченная в своих возможностях.

В свою очередь, порождающая смысл креативность Д. практически не знает границ, причем бесконечность ее артикулируется не только как экстенсивная, но и как интенсивная. По мысли М. Фуко (см ), “регулярность письма все время подвергается испытанию со стороны своих границ, письмо беспрестанно преступает и переворачивает регулярность, которую оно принимает и которой оно играет; письмо развертывается как игра, которая неминуемо идет по ту сторону своих правил и переходит таким образом вовне” Реальная креативность дискурсивных практик, открывающая возможность для непредсказуемых модификаций плана содержания, подвергает, по оценке Фуко, серьезным испытаниям глубинные фундаментальные установки европейского стиля мышления. За видимой респектабельностью того статуса, который традиционно занимал дискурс в классической европейской культуре, Фуко усматривает “своего рода страх”

В результате с целью защиты своих фундаментальных оснований от опасности Д. классическая культура вырабатывает в своем контексте специальные механизмы ограничения Д. т. е. специфические “процедуры, которые действуют скорее в качестве принципов классификации, упорядочивания, распределения, как если бы на этот раз речь шла о том, чтобы обуздать другое измерение дискурса: его событийность и случайность” (Фуко). В данном контексте, согласно Фуко, речь идет о том, чтобы так называемый “беспорядок был организован в соответствии с фигурами, позволяющими избежать чего-то самого неконтролируемого” Европейская философско-гуманитарная классика вырабатывает в своем контексте “порядок дискурса” т. е. специальные формы регламентации Д. — тем более отстроенные, чем более безнадежные в своем желании ограничить буйство дискурсивной процессуальности. Как пишет Фуко, “все происходит так, как если бы запреты, запруды, пороги и пределы располагались таким образом, чтобы хоть частично овладеть стремительным разрастанием дискурса”

В противоположность этому, постмодернизм фокусирует свое внимание именно на феномене спонтанной Д. Так, в контексте предложенной Фуко программы формирования нового подхода к феноменам дискурсивной сферы, им на передний план выдвигается не аналитика “порядка дискурса”, но рассмотрение дискурсивных процессов в качестве самостоятельной процессуальности смыс- лопорождения. Ставя задачу “вернуть дискурсу характер события” и рассматривая при этом “событие” как флюктуацию в поле дискурса, Фуко фиксирует ее реализуемый на уровне самоорганизации дискурсивного поля и не сопряженный с познавательным целеполаганием мыслящего субъекта характер, явно противопоставляя “событие” “творчеству” и относя последнее к числу ключевых интерпретационных презумпций философской классики.