Хорошо, что сначала я влюбился в ее невыносимый характер, потому что сейчас был бы уверен, что моя голова повернута на ее груди.

— Хорошо, можешь заткнуться на десять минут, — выдыхаю я, за голову притягивая Веру для поцелуя. — А потом тебе разрешается стонать, кричать и всячески тешить мое мужское эго бурной реакцией.

— Ну и самовлюбленная же ты зараза, Червинский, — сопит адская козочка, но первой набрасывается на мои губы.

Все-таки Червинский классно целуется.

И даже если отбросить тот факт, что минуту назад он самым наглым образом нарочно загнал меня в свою спальню, и лучшее, что я могу сделать в этой ситуации — как следует еще разок ему врезать, здравый смысл шепчет: «Проведи ему тест-драйв».

А почему бы и нет? Я за него замуж собралась, у меня кольцо на пальце, и мы уже взрослые люди. Ну и, конечно, эта феерическая упругая задница. И передница.

Я закрываю глаза, проглатывая попытку чертыхнуться, потому что именно сейчас Наташин сленг, которого я черте когда успела нахвататься, вообще некстати: если засмеюсь в такой момент, Марик, чего доброго, примет это на свой счет. А судя по тому, что я видела даже мельком, природа этого мужика снарядила за двоих.

У него потрясающие губы: жесткие, уверенные, грубоватые.

Я пытаюсь брыкаться, не терять голову и держать иронию при себе, но стоит Червинскому протолкнуть язык мне в рот, как все попытки превращаются в назойливое жужжание. Зачем сопротивляться такому мужику, Вера? Успокойся и получай удовольствие!

И все-таки, решающим становится не приятное покалывание его щетины и даже не то, как Червинский толкает меня спиной на кровать. Все решает его проклятая супер-красивая и гипер-сексуальная улыбка, когда он стоит надо мной в полный рост и проводит пальцем по своим влажным губам, слизывая то, что осталось от наших поцелуев.

— Ну что, Молька, мы сегодня занимаемся любовью? Или у нас сегодня секс? Или мы тупо трахаемся?

Я приподнимаюсь на локтях, разглядывая крепкий пресс и лаконичную дорожку волос вниз. Быстро поднимаю взгляд обратно к лицу Червинского. Зараза видит мое смущение и, нарочито трагично вздыхая, окидывает меня долгим довольным вздохом, прежде чем опуститься на колени перед кроватью. Проводит шершавыми ладонями по моим лодыжкам, вверх до колен. Я вздрагиваю, когда большие пальцы очерчивают чувствительную тонкую коду на сгибе, прикусываю губу и прошу:

— Выше.

— Я не разрешал тебе разговаривать, Молька, только стонать и кричать.

— Самовлюбленная свинья, — теперь уже без злости, бросаю я.

— Строптивая стерва, — подхватывает он, и его руки движутся вверх по моим ногам.

У Червинского удивительные пальцы: тонкие и длинные, и удивительно ловкие. Он использует их сотней разных способов: то царапая внутреннюю часть моих бедер, вынуждая инстинктивно чуть шире развести ноги, то едва касаясь кожи живота, очерчивая пупок и талию.

— Приподними задок, адская козочка, — мурлычет эта зараза.

Я схожу с ума, но эти звуки — самое невероятное. Надеюсь, Червинский никогда не узнает, что когда он делает вот так, я превращаюсь в сливочное масло на солнце, которое мечтает только об одном: быть размазанным тонким слоем по этому шикарному мужику.

Шорты слетают вниз вместе с трусиками. И это самое приятное раздевание в моей жизни.

Как Марику это удалось? Нигде ничего нее запуталось, не превратилось в фарс, когда белье застревает где-то на полпути? Я раздета за секунду, и когда делаю вздох облегчения, Червинский уж нависает надо мной, прикусывая кожу над ключицей, одной рукой удерживая вес тела, а другой скользя вдоль по моему боку.

Еще одно движение.

Я замираю, потому что мои соски встали и ужасно болят от потребности оказаться в горячих губах, но Червинский нарочно останавливается. Кажется, с моих губ срывается злое рычание, потому что Марик в ответ посмеивается:

— Ну и стоило от меня бегать, адская козочка?

Я фыркаю, но снова обо всем забываю, потому что Червинский облизывает пальцы и обхватывает ими мой сосок. Удовольствие растекается по спине, приколачивая меня к постели намертво, на веки вечные. Тут и буду жить, если он и дальше будет творить со мной такие вещи.

Я прогибаюсь в спине, когда Червинский заменяет пальцы губами.

В голове шумит, тело становится тяжелым и легким одновременно, пока его губы посасывают меня то ласково, то жестко, полностью забирая тугую горошину в рот. Я что-то воплю, когда Марик прикусывает сосок, оттягивая его до сладко-острой боли, и тут же обводит ареолу языком.

Я успеваю обхватить Марика ногами как раз, когда он неожиданно отстраняется, и переворачивает мой и без того неустойчивый мир вверх ногами. Нужна пара секунд чтобы прийти в себя и понять, что теперь Червинский лежит на спине подо мной, а сежу на его животе.

— Охуенный вид, козочка, — уже без смеха, с приятной сексуальной хрипотцой, проговаривает Марик, и приподнимается, пытаясь ртом поймать мою грудь. — Когда подрастешь, Молька, я расскажу тебе, насколько сильно мне хочется трахнуть твои сиськи. Всеми возможными способами.

— Мой День рождения через три недели, — машинально отвечаю я, и наклоняюсь ниже.

Стону и прикусываю губы, наблюдая, как он прикрывает глаза, и снова ловит губами мои соски. Посасывает, смакует, словно удовольствие, а я ерзаю по нему теперь уже с совершенно неприличными влажными звуками.

У нас еще не случился секс, но я уже твердо знаю, что мы идеально подходим друг другу в постели: впервые в жизни я так легко завожусь с мужчиной, и впервые в жизни, хоть у меня есть опыт, буду сверху в наше первый раз.

— Давай, Молька, — подначивает Марик, руками цепляясь в мои бедра и подталкивая вниз, — твоими стараниями, я живу жизнью праведника уже неприлично много времени. Потяни еще пару минут — и у меня яйца лопнут.

Это — самое не романтичное, что я когда-либо слышала в постели.

Но именно от этого в моем животе появляется горячий ком, мягко стекающий между ног, до самого клитора, которым я совершенно бессовестно потираюсь об живот Червинского.

Я слишком энергично согласно киваю, поэтому Марик откидывается на спину и наблюдает за мной из-под чуть опущенных ресниц. Голубой блеск его похотливого взгляда — это что-то невообразимое. Я готова вытворять все, что угодно, словно под гипнозом, пока он смотрит на меня вот так: с потребностью, с желанием, с… любовью.

Мне до боли приятен этот взгляд, но он же заставляет мои щеки покрыться румянцем, а кожу превращает в один сплошной оголенный нерв. Простого касания пальцами колен достаточно, чтобы я развратно вильнула бедрами, и снова окунулась в стыд от собственных пошлых мыслей.

Марик забрасывает голову, когда я прижимаюсь губами к его шее, к коже под ухом, где хорошо видны вены и артерии. Прикусываю кожу, втягиваю в рот и проводу языком до его гортанного хрипа. Хочу отстраниться, но Марик быстро хватает меня за затылок, путает волосы между пальцами и безмолвно просит еще и еще.

Теперь я точно знаю, что за всей этой брутальностью и наглостью, скрывается очень чувственный мужчина, чей вкус точно станет моим особым лакомством.

Но его руки уже снова при деле: одну он укладывает мне на живот и толкает вниз, другой до боли сжимает бедро, вынуждая немного приподняться.

— Возьми меня в руку, — просит Марик, и я послушно сжимаю его пальцами.

Слава богу, он достаточно крупный, но не монстр, от которого сбежит любая женщина с нормальным влагалищем. Большой палец находит немного вязкую каплю, которую я, под звуки частых вздохов Марика, растираю по его головке, прежде чем приподняться еще немного, чтобы упереться в его член промежностью.

— Черт, Молька… — Червинский распахивает глаза, сжимает губы. — Прости.

В одно движение, резко сильно насаживает меня на себя, словно игрушку.

Влажных звук наших соединившихся тел. Выдох, короткое, «Блядь, классно!» и вздох облегчения.