— Сейчас приедет моя подруга, посмотрит Лизу, — озвучиваю план действий на ближайший час, — а потом один знающий человек скажет, как лучше оформить ребенка, чтобы девочку не отдали в приют.

Пока стерилизую соску и бутылочку, Червинский ходит из угла в угол и трясет бедного младенца с силой десятибалльного землетрясения.

— Перестань ее трясти, — прошу я, внимательно изучая инструкцию детской смеси.

— Ей нравится, — гордится Червинский, — видишь, даже плакать перестала.

— Слышу, что обделалась от страха.

Марик снова выкатывает глаза и отодвигает ребенка на вытянутых руках.

— Может ты поможешь? — спрашивает с надеждой во взгляде.

— Нет, Червинский, давай-ка сам, пока я буду готовить ужин нашей Дюймовочке. С этой задачей ты точно не справишься. Подгузники, детские салфетки и присыпка — на столе возле дивана.

Уже когда он уходит, я ловлю себя на отголоске собственных слов.

Я сказала «наша»?

Ну, такой вариант тоже возможен, раз уж перед Мариком забрезжила перспектива стать отцом, а я решительно настроена проучить бабника, став его женой.

Если где-то над нами есть космический разум, то сегодня у него очень странные планы на мою задницу. Сначала он щедро отвесил классного секса, а когда я размечтался на второй заход — от всей души врезал под зад отрезвляющий пинок.

Я кладу девочку на кровать, вспоминаю рекламу детских подгузников и мысленно прокручиваю все то же самое в голове. Ничего сложного, как два пальца!

Через минуту, когда я еле-еле справляюсь с пуговицами на комбинезоне, моя уверенность дают огромную трещину, а еще через минуту, когда я с трудом расстегиваю памперс, полный детской неожиданности, готов обещать Вере хоть звезду с неба, лишь бы она избавила меня от этой катастрофы.

К счастью, моя адская козочка приходит сама, и глядя на мои попытки как-то завернуть испачканный памперс, качает головой.

— Вера! — У меня паника до состояния «готов рвать волосы на жопе». — Пожалуйста, что хочешь проси, только не заставляй меня это делать.

Она передает мне бутылочку со смесью, а сама, наклоняясь к девочке, начинает ловко орудовать салфетками, баночками с присыпкой и детскими маслами, памперсами. Я смотрю на это, словно меня шибануло молнией: ни грамма отвращения на лице моей строптивицы, ничего такого, чтобы я подумал, будто она делает это с превозмогаем и через силу. Еще и щебечет что-то таким ласковым голосом, что у меня губы сами собой растягиваются в дурную улыбку.

Бессмысленно представлять на ее месте любую другую из моих бывших пассий. Те даже дунуть на маникюр боялись, не то, что сунуться с ним в детскую неожиданность. А что делать с маленьким испуганным младенцем знали еще меньше, чем я, потому что в салонах красоты не учат житейским мудростям.

И как озарение накатывает: с кем я вообще таскался, зачем, для чего? Убивал время на пустоголовых телок, мысленно сортируя их по размеру груди и оттенку «отсоляреной» кожи.

— Червинский! — слышу в ухо недовольный окрик. — Ты оглох?

Трясу головой, протягивая Вере бутылочку, а сам падаю в кресло, чтобы наблюдать, как она аккуратно укладывает девочку на сгиб локтя и кормит детской смесью. Запросто могу представить свою жизнь с этой женщиной: через полгода, год, даже через сто лет. Словно она — мое личное клеймо на лбу, на которое я обречен смотреть каждый день. И никакое она не чучело в моей одежде явно не по размеру, а вся такая… домашняя, уютная.

Мои романтические мысли прерывает звонок в дверь.

— Привет, — улыбается мне симпатичная щекастая пышечка ростом «три вершка от горшка». — Я — Нина, подруга Веры. Она сказала, у вас тут катастрофа.

Быстро отступаю от дери и пропускаю гостью внутрь. Нина не тушуется: бросает пальто прямо на пол, разувается и спешит в комнату с сумкой наперевес.

— А она ничего ей не сделает? — шепотом спрашиваю Веру, пока ее подруга осматривает ребенка, сгибает и разгибает ей руки, щупает живот и делает такие вещи, от которых мой отцовский инстинкт снова дает о себе знать. — Вера, Елизавета же ребенок, а не конструктор!

— А вот в голове у тебя точно ЛЕГО, — вздыхает Вера. — Не замолчишь — в следующий раз будешь сам менять дочери памперс, гордый отец.

Эта угроза действует на меня, словно паралич.

А через пару минут Нина, как Шерлок из сериала, озвучивает вердикт: девочке около двух недель, у нее есть все положенные прививки и за ее пуповиной хорошо ухаживали. Но у Лизы на лицо признаки недоедания, и первое время ее нужно держать на особенном режиме питания.

— Пойдем, подвезу тебя домой, — говорит Вера подруге, и это «подвезу» заставляет меня насторожиться.

И не зря, потому что Вера в самом деле сует ноги в ботинки и озирается в поисках моего пальто.

Она правда собирается оставить меня наедине с маленьким чудовищем?!

— Я никуда тебя не отпускаю, — заявляю я, становясь поперек дороги. — Ты нужна ребенку, бессердечная женщина.

Буду стоять на смерть, а из дома она не выйдет.

— Червинский, постарайся хотя бы час побыть отцом, пока я не вернусь.

— Вернешься? — недоверчиво щурюсь я.

— С вещами, — ворчит Вера, и запросто отодвигает меня в сторону, словно фигуру с шахматной доски. — Освободи пару полок в шкафу и место на обувной полке: я переезжаю к тебе, женишок.

Все. Контрольный.

— Я люблю тебя, адская козочка, — тянусь, чтобы расцеловать ее, но вместо этого громко чмокаю закрывшуюся за Верой дверь.

Что за строптивая женщина.

И все же, даже зная, что моя Волшебная палочка вернется через пару часов я чувствую себя той самой собачонкой, которую заперли в клетке с тигром. И не важно, что Тигра в десять раз меньше меня: она лежит на диване с соской во рту и смотрит на меня огромными синими бусинами глаз. Я где-то слышал, что все младенцы рождаются с голубыми глазами, но все равно меня это очень беспокоит. Потому что у меня тоже синие глаза. Я даже иду в ванну, чтобы поближе рассмотреть себя в зеркало, и с облегчением выдыхаю: у меня они гораздо ярче, а у Тигры скорее серо-голубые.

Или это тоже нормально?

Спустя пару минут маленькая поганка начинает вертеться, хмурить брови и, выплюнув соску, издает вредный громкий писк. Я чуть не подпрыгиваю на месте, потому что так ушел в откапывание школьной программы по биологии, что на время даже забыл, что не один.

Попытки успокоить Тигру ни к чему не приводят: она заводится все громче и громче, словно внутри сидит пьяный в дым ди-джей и все время подкручивает звук.

— Ладно, Червинский, это же просто ребенок: они любят, когда их берут на руки и трясут.

Считай, что у тебя сегодня незапланированная кардио-тренировка.

Я кое-как, почти не дыша, беру ребенка на руки и широким шагом курсирую по коридору и всем комнатам, раскачивая девочку, словно гамак. И она неожиданно замолкает, только смотрит на меня с явным недоверием и подозрением.

— И нечего изображать из себя подкидыша, — ворчу я, когда взгляд Тигры становится на удивление осмысленным. — Между прочим, я понятия не имею, чья ты, но точно не моя.

Твоя мама, кажется, не очень хорошо училась, а у меня не было девушек, которые не знают, что ДНК пишется заглавными буквами, потому что аббревиатура.

Малышка снова кривит рот и мне приходится сделать крутой вираж в свою спальню.

Разглядываю смятую постель и тяжело вздыхаю: я не чужого ребенка должен был нянчить, а идти на второй круг феерического секса. Или даже на третий.

— Между прочим, — я строго шевелю бровями, поглядывая на Тигру с видом занудного дядьки, — ты еще не выросла, но уже стала той еще обломщицей, совсем как…

Я так резко останавливаюсь, что Лиза громко икает.

Изабелла была той еще любительницей динамить. И у нее были именно такие серо-голубые глаза. А чем больше я разглядываю малышку, тем больше убеждаюсь, что они — на одно лицо. А еще Бель плохо говорила по-русски, потому что была итальянкой и училась на втором курсе нашего универа. Я все время поправлял ее школьные ошибки, а она все время морочила мне голову «не хочу» и «сегодня нельзя», а когда секс у нас все же случился, я понял, что пять недель ожидания и близко того не стоили.