Вообще, в Чечне с боевиками воюет вся большая Россия. Военных везут из Калининграда и с Дальнего Востока, с Кольского полуострова, из Москвы, с Урала, да отовсюду. Спецназ, пехота, моряки, танкисты, летчики, связисты, артиллерия, ракетчики… Как же мы будем воевать, если Америка нападет? А если еще и Япония?

Полетели обратно, приземлились у ЦБУ. У входа стоял Трошев, окруженный офицерами. Он был разгорячен, до нас доносились обрывки фраз.

– Да это же измена! Какое перемирие, только погнали их! Москва вообще обалдела! А ну, давайте открывайте огонь! Никаких остановок! Что такое…

По дороге в жилой городок мне встретился знакомый офицер. Он был космат, бородат, очкаст, расхристан и пьян. Но замечаний ему никто не делал. Кто ж будет связываться с начальником морга. Он взял меня за рукав и, показывая на вертолет, поморщился:

– Что у вас там творится, в горах?

– А что такое?

– Да ко мне одних моряков везут! Сплошные якоря!

Во время Великой Отечественной войны существовали штрафбаты, штрафные роты, штрафные эскадрильи, и даже подлодку Александра Маринеско, на Балтике, тоже считали неофициально штрафной. В тех частях приговоры судов и трибуналов смывали кровью. Но вот штрафная редакция? Это ноу-хау чеченской войны. Расскажу. Пришел приказ организовать в воюющей Пятьдесят восьмой Владикавказской армии свою газету. А где людей брать? Кто пошлет на войну – читай на убой – отличного военного журналиста? С исключением из списков части. Да никто. Среди начальства в этом плане дураков нет.

Стали искать по всей стране. Первое, кого назначить главным редактором? Кому ни предлагали, все отказываются. Наконец разыскали одного «декабриста» за Кривым озером – так в войсках называют Байкал. Счастливчика звали Геннадием Тимофеевичем Алехиным. Начинал он свою службу в Грозном. Корреспондентом газеты армейского корпуса. Рекомендацию для вступления в Союз журналистов ему давал некто Темишев, больше известный как Мовлади Удугов, в Москве его называют Геббельсом дудаевской пропаганды. Алехин влюбился, женился. На дочери ректора местного университета. На свадьбе гулял весь республиканский бомонд, даже заглянул и сфотографировался комсомольский вожак Гудермеса Салман Радуев. Но потом Алехин вдруг решил развестись. Скандал! В политотделе говорили: «Не надо». Геннадий Тимофеевич не послушался, развелся и автоматически убыл для прохождения службы в сказочное Забайкалье, гарнизон Борзя. И пробыл там десять лет, забыв надежду вернуться обратно.

И вот он опять на Кавказе. А дальше к нему в штат посыпались штрафники-журналисты со всех военных редакций России. Поводы? Пьянка, дерзость с начальством, любовные похождения, обвинения в профнепригодности и так далее. Новую газету назвали бесхитростно – «Защитник России». И, о чудо, ее стали любить. Обычно газеты в группировке сразу сгружали в сортиры, для гигиенических нужд. А эту передавали из рук в руки. Почему? Да там не писали фуфло. Не рассказывали солдатам о генералах, а делали наоборот. Где-то эзоповым языком, где-то напрямую, но говорили правду. А куда редакции отступать, дальше Чечни не пошлют. Репортеры «Защитника» лазали вдоль всей передовой. И в отчетах везли обратно не «мнения», «предположения», «комментарии», а то, что видели своими глазами. В нашей палатке эти репортеры не жили, Алехин им не давал покоя, и они всегда были в пути.

Впрочем, правда не у всех вызывала положительные эмоции. Точнее, здесь у каждого правда была своя. Как-то я поругался с начальником пресс-службы группировки.

– Сколько погибших сегодня?

– Говорить не положено.

– Это ж солдаты, офицеры, у них семьи есть, почему они не должны знать? Хоть количество назови.

– Не нужна тебе эта статистика.

А я уже закусил удила. Статистика… Это люди, пускай уже мертвые.

– Так, Вадик, Кук, берите камеру, едем на «Северный»!

А на «Северном» в большом гараже пожарной охраны располагался военный морг. Я шагнул из жары в огромное прохладное помещение. С правой стороны были сложены деревянные ящики. Они походили на ящики из-под патронных цинков, некрашеные, с такими же продольными ручками на торцах. Только эти ящики были большими. Очень большими. А слева, в длинном ряду, в цинковых корытах лежали тела. Свежие, с кровавыми ранами. Без рук, без ног, без голов. Дальше на вешалках висели мундиры и камуфляжные костюмы. Последние одежды погибших. Мой знакомец, начальник морга, демократ, встретил меня приветливо. Он был в фартуке и в резиновых перчатках.

– Снимать? Да снимай, конечно.

Я посчитал останки и, облегченно выдохнув, вышел наружу. Пальцем указал группе, куда идти. Вадик, увидев это, зло выкинул сигарету, взял камеру:

– Сука ты, Саша.

– Иди-иди. Надо снять.

И показали. Под соусом темы работы врачей.

Правда… Сколько существует ее интерпретаций? Вот тут у нас в жилом городке случился конфликт. Приехал на Ханкалу Серега Тетерин, фотокор «Московского комсомольца». Знаете… Охотник. Его сощуренные глаза вечно выискивали повод нажать кнопочку своего аппарата. Я вот не помню, чтоб он лежал, отдыхал. Он или где-то бродил, или старательно протирал свои объективы. И вот как-то меня вызвал из палатки Валера Попов, зам командира комендантской роты. Это был решительный парень, невысокий, худощавый, с соломенными волосами и с удивительно грубым, хриплым и прокуренным голосом.

– Саня, я его убью!

– Кого?

– Тетерина! Я тут солдат воспитывал… Ну, ты сам понимаешь, не удержался, надавал по мордóм. Смотрю, а Серега снимает. Я говорю, мол, засвети пленку, меня уволят. А он: я лица не буду давать, закрою их черненькими полосочками.

– Валер, я ему не начальник. Поговорю, конечно, хотя, думаю, бесполезно.

– Блин, ну точно убью.

– Да он сам кого хочешь убьет.

В недавней молодости у себя в Рязани Серега занимался пулевой стрельбой из пистолета. И вот однажды они с друзьями сидели дома, отдыхали. Серега вышел на кухню и увидел такую картину. Его маму трое неизвестных привязали к стулу и пытали ножом. Денег огромных в семье не водилось, просто времена такие были, грабили прям по квартирам. Серега спокойно, без эмоций, открыл ящичек с пистолетами, зарядил. Двоих убил, третьего ранил. Даже в милицию не вызывали.

А конфликт с солдатскими фотографиями разрешился неожиданно просто. Серега Тетерин сел на Ханкале, на аэродроме, на вертолет. Чтоб улететь домой. Вертолет поднялся, его закрутило, и он упал. Загорелся. Тетерин сидел у двери, помогал спасать людей, раненым оказывал помощь. А потом в шоке, босиком и с обожженными руками вернулся в палатку. Первым его встретил Валера Попов.

– Серега, что с тобой?

– Вертолет упал. Люди погибли.

– А фотоаппараты твои?

– Сгорели.

Валера на радостях подарил Сереге свои кроссовки, забинтовал руки и даже бутылку поставил.

В июне взяли горный Шатой. Съехались генералы, привезли журналистов. Командующий войсками Северо-Кавказского округа выдергивал из толпы военных и показывал их репортерам.

– Вот, смотрите, разве не герой? А?! Герой!

Квашнин развернул к объективам полковника. Тот совсем не был похож на героя. Нос картошкой, лицо простоватое, неширокая спина чуть сутулая. Я знал, это Шаманов. Он провожал нас из Чири-Юрта. Возвращаясь, его машина подорвалась на фугасе. Восемь осколков в теле. Если бы не «макаров», лежавший в нагрудном кармане, девятый осколок попал бы в сердце. Вот судьба, миллиметрами играет! А так лишь пистолетную ручку разворотило. Узнав об этом ранении, мы с Куком и Вадиком совершили рейд. Купили ананас, печенья и апельсинов и навестили его в медроте на «Северном». Бетонный пол, обшарпанная палата, койка солдатская, капельница и улыбающийся Шаманов.

– А вот вам еще герой! А?! Видите?

Чири-Юрт. Шаманов за час до ранения