Четвертым членом нашей группы стал переводчик Мухаммед, бывший оператор корпункта «Вестей» в Таджикистане. Он примкнул к нам в Душанбе.

– Мухаммед, что это за город такой, Ходжабахауддин?

– Не знаю. Временная столица Афганистана, пока в Кабуле талибы.

Столица оказалась обыкновенной деревней. Большим кишлаком. Бесконечные высокие заборы-дувалы, глиняные хибары. Правда, попадались и домишки из самодельного обожженного кирпича. А в центре города располагался огромный рынок. Из-за него, собственно, Ходжабахауддин и образовался.

Все, мы приехали. Не жизнь, а пинг-понг. Сегодня там, завтра здесь.

Ходжабахауддин больше напоминал не столицу Альянса, а Мекку мировой фронтовой журналистики. Возле каждых ворот машины с наклейками, в каждом дворе передающие тарелки и бивуаки. Тут русские, там поляки, немцы, англичане, опять русские, американцы. Я увидел даже двух парней из ЮАР. Они добирались сюда из Претории ровно месяц. Загорелые, в шортах (о ужас, афганцы от них шарахались), с серьгами в ушах, с сигарами в зубах и вечно поддатые. Но парни были отчаянные. И опытные. Свое дело знали. То там их можно было видеть, то здесь.

Наш лагерь располагался в огромном дворе между госпиталем Красного Полумесяца и тюрьмой. Описываю: огороженный высоким дувалом пыльный квадрат. Посередине колодец с резиновым ведром. В углу небольшая глиняная постройка. На улице большая тарелка, под навесом длинный стол. Все. Нас уже ждал экипаж тарелки и старший их команды Андрей Прокопов, начальник службы безопасности ВГТРК.

Мы разгрузились. Еловский деловито поинтересовался:

– А сортир где?

Прокопов похлопал по плечу стоящего тут же немолодого афганца.

– Вот он сейчас сделает.

Афганец, действительно, набрал воды, вылил ее на землю у забора, снял сандалии и начал голыми ногами эту воду месить. Скоро образовалась грязевая жижа. Она становилась все плотнее, плотнее. Афганец вылепил из нее несколько кирпичей и уложил прямо на грунт. Еще, еще. Через пару часов у нас появился свежеглиняный закуток. Его и пользовали.

Ребята жили в сарайчике, мы для себя установили палатки. А что, удобно, индивидуально. Вечером в деревянную калитку постучали. Команда оживилась.

– Еду принесли!

– Вас что, еще и кормят здесь?

– А мы за хату платим, за аренду, ну и заодно за плов и за чай.

– Понятно. Ол инклюзив.

– Че?

– Все включено.

– Ага.

На длинном столе повар-афганец расставил баки с рисом и термосы с чаем.

Мы вывалили кое-что из своих запасов. Сели перекусить.

Я начал прощупывать обстановку.

– Что-то настроение у вас, ребята, не очень. Какое-то сдержанное.

– Да у нас тут неприятность…

– Что такое?

– Японец погиб.

– Японец?!

– Да прибился к нам парнишка, фотик из Токио. Пожил немного. Позавчера поехал на первую линию, ну на войну, и застрелили его. Вроде поляки видели, как его везли мертвого на границу.

– Да. Веселого мало.

И нам предстояло выезжать. Поэтому каждый, молча, в душе, примерял эту ситуацию на себя. Хотя… Как повезет. Завтра надо было пойти и получить аккредитацию. Говорят, сидит здесь представитель МИДа Северного альянса. Злющий как черт.

Наутро я уже был в хижине под названием Представительство МИДа Исламского Государства Афганистан в городе Ходжабахауддине. Зашел, снял кроссовки на входе, как это здесь принято, ступил в комнату и обомлел. Я увидел Зубайда. Это, что ли, злой чиновник? Надо же, он совсем не изменился. Невысокого роста, чернявый, с чертами лица скорее европейскими, чем азиатскими. Да ведь мы с ним жили в Мазари-Шарифе пять лет назад в одной комнате чуть ли не месяц. Общались на английском языке. Я на ломаном, он на настоящем. Нас, российских репортеров, тогда проверяли, не диверсанты ли, прежде чем пустить в Панджшерское ущелье. И там еще изучали, чтоб допустить до Ахмад Шах Масуда, Панджшерского Льва, который попортил кровь советским войскам в свое время. А вот нынче его охрана ошиблась. Приехали два араба. Представились журналистами. Сели на интервью, а у них камера – ба-бах и взорвалась. Масуд умер в вертолете, когда его везли в госпиталь в Душанбе. Теперь Альянс без главы, но при МИДе.

Я сделал вид, что мы незнакомы. Представился, попросил бланк для аккредитации. Заполнил и вышел. Зубайд догнал меня за углом.

– Что, снова приехал?

– Да. А я вижу, ты пошел на повышение?

– Я и тогда в МИДе работал. Ты где остановился?

– Вилла с синими воротами у тюрьмы.

– Вечером загляну.

Зубайд пришел ночью. У нас все уже спали. Поболтали. От водки он отказался, выпил чаю и выписал мне бумагу, согласно которой все должны оказывать мне полное содействие. Все, от генералов до мальчишек в любом кишлаке. Он дал мне ее и ушел. Больше мы не встречались.

– Так, ребята! Где тут у вас самое секретное место!

Утром я был полон самого высокого оптимизма.

– Прокопов, который чистил зубы, поливая себе из пластмассовой бутылки, выплюнул пасту прямо на землю, гортанно прополоскал рот и отреагировал:

– Тюрьма.

– В смысле?

– Тюрьма, говорю! Туда никого не пускают. А в ней, говорят, пленные чеченцы сидят. Которые воевали на стороне талибов.

Я хлопнул в ладоши и посмотрел свысока на своих орлов.

– Ребята, собираемся. Пойдем тюрьму брать.

– Садиться, в смысле?

– Напрасно, товарищи, шутите!

И я показал выписанную мне лицензию на безграничную съемку. Лица Галанова и Еловского вытянулись.

– Что это?

Ах да, я забыл описать, как выглядел документ. Белая тонкая бумага, почти папиросная. На ней каллиграфическим (наверное) почерком, арабской вязью, было выведено несколько строк. А печать… Как это вам пообразнее объяснить… Представьте: если яйцо взрослого мужика окунуть в чернила и приложить к документу – это и будет имеющаяся у нас печать.

– Это вездеход! Теперь для нас все двери открыты. По крайней мере, на территории, подконтрольной Альянсу.

– Поглядим, что это за вездеход.

Кстати, еще о печатях. Еще на заре «Вестей» после командировок из Афганистана мы испытывали трудности при отчетности. В бухгалтерии требовали хоть какой-то документ, подтверждающий, что мы истратили деньги в командировке, а не пропили в «Арагви» в Москве на Тверской. И вот однажды я купил на рынке в Мазари-Шарифе печать. Там было что-то жирно выведено на арабском. И мы передавали ее друг другу. Составляешь себе документ о том, что тебе предоставляли услуги по транспортировке, по переводу, по охране, по предоставлению информации. Сдаешь в бухгалтерию – и дело в шляпе. Все шло нормально, пока кто-то из счетоводов не показал оттиск какому-то арабисту. Нет, шума не было. Просто в бухгалтерии нам сказали:

– Ребята, не надо нам больше привозить отчетов с печатью кабульской парикмахерской. Не тянут они там ни на водителей, ни на переводчиков и тем более на бодигардов.

Однако вернемся в Ходжабахауддин. Мы постучались в ворота тюрьмы.

К нашему удивлению, внутрь нас пустили и без бумажки. Вышел начальник, маленький узбек в черном халате и в пакуле. Вопрошающе посмотрел на нас. Толмач Мухаммед показал ему «вездеход» и объяснил, что мы разрешаем ему показать нам заключенных.

Начальник выпятил нижнюю губу и отказал. Но не уходил. Ждал наших дальнейших предложений. Мы опять бумажку. Он опять говорил «нет» и снова ждал. Я понял. Этому парню нужно что-то другое. Другую бумажку, с портретом. Причем желательно не Джорджа Вашингтона (1$), а Бенджамина Франклина (100$). «Вездеход» не работал.

Мы препирались около часа. Потом на пыльный плац вывели несколько сидельцев. Они походили перед нами по кругу, а потом выстроились в одну шеренгу.

– А где чеченцы?