А тут в шесть утра шестого августа девяносто шестого (нумерология!) начались обстрелы всего нашего из всего ненашего. Крупного сражения вроде и нет. Укусы. На командном пункте к Пуликовскому:

– Товкоманд! Стреляют!

– Ну и вы стреляйте. Оружие есть?

– Есть.

– Боеприпасы, провизия?

– Есть.

Постепенно Пуликовский стал настораживаться. Доклады-то все шли квелые какие-то. А иногда и крикливые. «Помогите» да «Помогите». Ни данных о противнике, ни о себе. Там вроде сто боевиков зашли, там двести, ну и наших там сто. И нашелся только один лейтенант-десантник, мальчишка, Сергей Кильченко, который хоть как-то там шевелился в главном правительственном здании, которое он оборонял вместе с Краснодарским СООИ и батальоном внутренних войск. Сначала этот Кильченко ругался со своим батальоном, который стоял на Ханкале:

– Ты держись, когда сможем, придем!

– Не понял, а кто вас ко мне не пускает!

– Да не паникуй!

– Не паникую.

Тот самый Кильченко. Он заменил пятнадцать генералов

А в Грозном, на секундочку, одних только полковников восемьсот человек находилось, четырнадцать генералов и целый генерал-полковник одного силового министерства. Пуликовский возмущался:

– Вы же все офицеры! У вас такая сила в подчинении, солдаты, прапорщики! И вы думаете, кто-то вас должен защищать? Почему у вас на погонах «звездочки»? Должны быть лупы – такие эмблемы, если вы опера, сыскари. А в бою солдат ищет, крутит головой, где офицер, чтоб он в бой их повел, а тот не умеет!

Старший лейтенант решил отбиваться сам. Да вот попалась под руку связь ВЧ, закрытая, правительственная. И позвонил Кильченко из разбитого здания прямо Пуликовскому. И началась уже другая война. Со своими неожиданными выводами. Решениями. И последствиями. А Кильченко вскоре ушел со службы. Наверное, человек, один раз попробовавший, как стрелять короткими очередями в настоящем бою, никогда не захочет стрелять длинными. На полигоне.

Две тысячи первый год, сентябрь. Это сладкое слово «побывка». Я, Галанов и Еловский прилетели из Чечни в Москву. На недельку. Получили багаж и как раз покидали здание аэропорта. Звонок из «Вестей»:

– Сладков?

– Я!

– Едете в командировку.

– Ошибаетесь. Наоборот, еду из командировки.

– Едете. В загранку!

– Какую загранку?

– В Афганистан. Через два дня вылет.

– У меня паспорт уже закончился заграничный.

– И опять ошибаетесь. Мы уже сделали вам новый паспорт.

Вот так. В Афганистан полетели в том же составе. Оператор, Саша Галанов, по возрасту он был старше всех. Лет сорок пять. Невысокого роста, худенький, русоволосый. Глаза живые, серые, нос уточкой. Симпатяга. У Галанова было две отличительные черты. Первая – тонкое чувство юмора, элегантная ирония, не опускавшаяся до сарказма. Вторая – бывало, он нервничал, стараясь не показывать это.

А ведь со стороны видно, когда человек нервничает, но делает вид, что спокоен. Мы даже прозвали это состояние «Спокойствием Галанова». А впрочем, Сашка был человек компанейский, надежный, комфортный. И оператором он был весьма неплохим. Окончил ВГИК, служил в ЦСКА оператором, потом много работал на Киностудии Минобороны.

Стас Еловский по виду – громила. Слава богу – характер у него покладистый, и сам он не буйный. С его комплекцией для окружающих буйность была бы опасна.

Галанов. Сколько помню, он все время улыбался

Еловский во время переправы через пограничную реку Пяндж

Хотя Стас упертый и в обиду себя не дает. На колкости всегда отвечает колкостями. Внешность. Рост где-то метр восемьдесят, кость широкая, грудь колесом, большая голова, сидящая на мощной шее. Большие кулаки. И абсолютно белые короткие волосы, стоящие торчком, как щетина у вепря. Да он и сам похож на этого представителя фауны. Стас служил три года на флоте. В «Вестях» работает с начала их образования. Деталька: Стас называет Галанова Галанычем, а тот его – Стасио. То есть гармония в их профессиональных отношениях есть.

Мы прилетели в Душанбе и отправились на перевалочный пункт, в гостиницу «Таджикисто́н», хотя мне привычнее ее называть «Таджичка». А там, как говорят на Украине, – «гай-гуй»! Людей море. В основном репортеры, отправляющиеся «за речку». Наши, западники. Шатры какие-то у входа накрыты, арки-руси (русская водка) рекой. Шашлычки местные маленькие, но вкусные. В общем, праздник.

Мы меняли группы Андрея Кондрашова, он уже вывел ее в Таджикистан. Встретились, обнялись. Андрюха работал кором «Вестей» в Казахстане. Потом его перевели в Москву. Замечательный человек. И классный репортер. Мы в Чечне вместе работали несколько раз. Ну и тут на радостях закинули по рюмашке. Да так хорошо пошло!

Сидели, беседовали, дыню ели. В приятном томлении, так сказать. И тут Андрюха мне и говорит:

– Саня, будь аккуратнее.

– В смысле?

– Талибы могут наскочить в Ходжабахауддин в любой момент.

Мы уже сидели, уперев локти в стол, для равновесия.

– Как?

– Да вот так. Вот тут вошли в соседний кишлак, собрали золото, баб отпустили, а мужиков изнасиловали!

– Кошшшшмарр.

Ночь я не спал. Мне снились мешочки с золотом и талибы, бородатые, в своих шальвар-камизах, но почему-то в фашистских касках и говорящие на немецком языке.

Я боялся попасть в плен. Боялся больше смерти. Даже во сне.

За утренним чаем я уточнил у Андрея:

– И че, прямо весь кишлак?

– В смысле?

– Изнасиловали.

– Саня, ты о чем?

– Да ты мне сам ночью рассказывал.

– Блин, я уже ничего не помню. Я о таком не слышал.

Вот так. Тут от одних слухов поседеть можно. Мы наняли «таблетку» – бывший медицинский «уазик», нагрузили его лапшой быстрого приготовления, кетчупом, одеялами, палатками, спальниками, аппаратурой. Львиную долю багажа занимала бутилированная вода. Мы ее увязали в огромную пачку на верхнем багажнике. К вечеру наш дилижанс, весьма похожий на транспорт североамериканских переселенцев, появился у КПП Фархор-Кокуль. Границу охраняли еще наши пограничники. В отряде нам поставили штемпели, и мы перегрузили наш скарб на дизельный паром, который в течение пяти минут доставил нас в Афганистан.

Афганистан. Еловский и Галанов «на производстве»

Я уже не помню, какое это по счету мое посещение сей страны. И добирался я всегда по-разному. Однажды летел из Душанбе на вертолете, забитом оружием и боеприпасами. Приземлились в Панджшере. Моджахеды быстро выгрузили предназначенную им «гуманитарную помощь», и мы вместе с ними отправились по делам.

Другой раз летел по тому же маршруту, но на мешках с деньгами. Это были «афошки», или, если официально, афгани, изготовленные у нас на Урале, в Перми. Их, кстати, и раньше там делали. Потом приходилось добираться через Иран. Прибыли в Тегеран, перелетели в приграничный с Афганом город Мешхед. По договоренности с людьми Ахмад Шаха Масуда на аэродроме пересели в старенький «Ан-26». Афганские летчики говорили на русском. Правда, в основном матерились. Я все думал, как мы полетим. Падают самолеты чаще от перегрузок. Этот был пуст. Нас было четверо, и мы расположились в грузовой кабине, как короли. Борт стал выруливать, готовился к взлету.

И вдруг остановился. Рампа его опустилась. Я выглянул в иллюминатор и обмер. К нам неслась толпа человек в сто. С огромными баулами на горбах. Все эти люди вломились в салон и улеглись в нем в три слоя. Меня лицом вжали в иллюминатор, и я так и летел два часа придавленный, словно промышленным прессом. Нынешний путь в Ходжабахауддин был относительно комфортным и безопасным. Все-таки по земле.