Квашнин продолжал показ. Теперь он тыкал раскрытой ладонью в грудь еще одного десантника. Алексей Романов, комбат. Мы познакомились перед Чири-Юртом, еще до похода в горы. На войне люди быстро сходятся, пять минут – и уже откровенничают. Внешность у Романова классическая офицерская. Он среднего роста, широкоплечий, поджарый, щеки впалые. Нос крючковатый, под ним тонкие щегольские усы. Он мечтал стать врачом, после школы поступал в Питерскую медицинскую академию – пролетел. А дальше – секция самбо, парашютный кружок, военкомат, ВДВ, Афганистан и разведрота полка. Там-то он и приобрел свой первый и единственный медицинский опыт. Ногу в горах отпилил раненому, когда врачей ждать было некогда.

Только близкие люди знают, что Романову годами снится один и тот же сон, повторяющий все, что было в реальности. Разведрота после штурма горы. Зима, холодно. Одетые в прыжковые костюмы бойцы тяжело дышат, опираясь на автоматы. Живые. Рядом погибшие, лежащие в ряд. Пленный, ползущий к Романову по камням, обнимающий ноги. И злой старшина.

– Романов, ты его еще поцелуй! Он стрелял только что! Вон наших сколько убили!

Романов бьет моджахеда в лицо. Сапогом. Крик, свернутый в сторону нос.

– Добей его!

Дернувшийся в руках автомат. Вскрытый череп, дымящийся паром свежей крови, искривленные губы, дергающиеся в агонии руки-ноги.

Чечня, Шатой. Май 95-го. Офицер-десантник Алексей Романов с российским флагом

В конце афганского срока Романова тяжело ранили. Дома его не узнали. Вместо призывных восьмидесяти килограммов он весил всего пятьдесят. А ведь его перед этим в госпитале еще месяц откармливали. Дальше экзамены и училище ВДВ. Хвастливый однокурсник в курилке и на занятиях, тоже афганец: «Мой боевой опыт подсказывает…», «Исходя из моего боевого опыта». А потом Романова начали догонять ордена. Их вручали уже в Рязани. К общему изумлению.

После выпуска – снова Афганистан. Горы, зеленка. Рейды, засады. Озеро Парван и сторожевая застава, которой пару месяцев пришлось поруководить. Старый, лет тридцать, подчиненный – взводный.

– Товарищ капитан, разрешите отлучиться?

Два дня нет, три, неделю. Явился. Оказывается, взводный катался на колонне центроподвоза. Он покупал товары в Кабуле, уезжал и продавал их на советской границе.

На вырученные деньги опять покупал товар, опять продавал. Туда-сюда, туда-сюда. Романов приковал к руке взводного двухпудовую гирю. Он с ней так и ходил. Потом, на девятое мая, выдал новую инициативу:

– Товарищ капитан, давайте выпьем, девятое мая все-таки!

Гиря на руке, ну что он такое может сморозить? Не убежит же. А взводный тем временем дал команду танкистам открыть огонь по афганскому посту. После третьего выстрела союзники выслали парламентера с канистрой «кишмишовки».

– Разрешите закуску организовать?

– Я никуда тебя не отпущу!

– Все здесь, на месте! Рыбу буду глушить!

Взводный подогнал танк к воде. Выстрел. Снаряд, как камушек, коснулся зеркальной глади и рикошетом улетел на противоположный берег. А там, за озером, разнес шикарную виллу чиновника из Кабула.

Закончил Романов афганскую эпопею на пакистанской границе, в окруженном городе Хосте, улетев на последнем борту из-под носа ворвавшихся моджахедов.

Потом развал Союза, пылающие республики и ВДВ – пожарная команда. И вот теперь Чечня. Довольный командующий.

– Ну посмотрите, разве не герой?!

Российский флаг в Шатое водрузили на телевышке. Репортажи о победе вышли на всех каналах.

После окончания горной операции «Вести» дали нам добро на визит домой.

Вечером мы собрали гостей, посидели, а утром уже были в Моздоке, на КП авиации.

– Вы не знаете, что там сегодня летит на Москву?

– Да вон «Ан-12», моряков забирает.

– А когда?

– Ну вы даете. Кто ж его знает. На плане в двенадцать.

На борт не пускали. Мы, не щадя свой камуфляж, валялись на горячих аэродромных плитах, периодически меняя позицию, вращаясь вокруг самолета вместе с солнцем, чтоб оставаться в тени. Полдень прошел. Жара не спадала. Привезли забитые в ящики цинковые гробы, заволокли по рампе в грузовую кабину. Вчерашний ужин кружил голову и сжимал грудь. Мне было плохо. Я поднялся по лестнице, разведать, что там в самолете. И застал отвратительную картину: солдаты разливали по кружкам какую-то подозрительную жидкость.

– Так, вы чем занимаетесь?!

– Да вот, товарищ…

– Подполковник!

– Да вот, товарищ подполковник, едем домой, все, отвоевались.

– Так… А что вы тут пьете?

– Спирт.

– Ну-ка! Разбавленный?

– Так точно!!!!

Я принял из рук бойца алюминиевую пахучую кружку. Выпил и закрутил кистью, как пропеллером. Мне тут же сунули в пальцы бутерброд с салом. Я вытер губы, закусил и одобрительно покивал головой:

– Давайте, ребята, аккуратнее, не бузите!

– Да мы аккуратно, товарищ полковник!

Я еще раз одобрительно кивнул головой.

Особо важных пассажиров разместили в маленькой герметичной кабине.

Нас, человек пятьдесят, впустили в грузовой отсек. Здесь же были и цинки. У меня лишь хватило сил зайти и лечь на ребристый пол.

– Эй, товарищ!

Худой белобрысый летчик всунул мне в руки какой-то предмет на проводке:

– Я пойду низко, но все равно, вот вам на троих кислородная маска. Почувствуете себя плохо, прижимайте ко рту и дышите. Меняться не забывайте.

Рядом устроился огромный десантник-прапорщик с трехлитровой банкой пива в руках.

– Будете?

– Нет, я уже не могу…

После взлета я очнулся и увидел, как прапорщик метался по салону с этой же банкой. Только вместо пива она аккурат под горлышко была наполнена серой массой. Видать, выпил, стало плохо, а пакетиков на таких рейсах не выдают. Он, бедолага, сидел с этой банкой в руках до самой посадки.

Через несколько дней Басаев захватил больницу в Буденновске. Война продолжилась, а у военных в Чечне появился адрес: «Москва-400».

Осенью девяносто пятого в Чечне начались переговоры. В здании бывшего республиканского военкомата. Российскую сторону представлял Анатолий Романов, генерал, который мне был знаком по Бамуту. От мятежников выступал Аслан Масхадов, бывший советский полковник-артиллерист, а тогда командующий бандами Дудаева.

Сами они называли свои отряды Вооруженными силами Ичкерии, делили их на фронты, у них были свои командующие, бригадные генералы и так далее… Даже свой спецназ, «Борз» – волк по-чеченски, его «рексы» ходили в черных джинсовых брюках и куртках и в черных беретах. Ичкерия даже автомат свой изобрела и выпускала его до войны на заводе «Красный молот». Он тоже назывался «Борз». Кстати, плохой был автомат: перегревался и плевался пулями. И ржавел очень быстро.

Процесс переговоров начинался с приезда делегаций. Это надо было видеть. Первым появлялся генерал Романов на «уазике» в сопровождении спецназа Внутренних войск. Бойцы, суетясь, обволакивали его бронированными телами, картинно держа автоматы за пистолетную ручку стволами вверх. Романов со всеми здоровался и проходил в здание. Потом подкатывали боевики. А вот это уже была свадьба. Кортеж из пяти-шести «Жигулей» шел со стороны города Аргуна. С помпой. Гудящие сигналы, развевающиеся флаги Ичкерии, торчащие из окон во все стороны стволы. А на передней машине – ментовская мигалка. Масхадов выходил и двигал в военкомат, за ним выскакивали огромные бородатые мужики, обернутые пулеметными лентами, с атласными зелеными повязками на голове, с кинжалами на поясах, и обязательно у каждого был пистолет Стечкина. Воюющие боевики, те, что сидят в горах, называли охрану Масхадова «рекламщиками». За выдающийся внешний вид.