– Здорово!

– Здрасьте…

Передо мной военный лет сорока пяти. Без знаков различия, в горном костюме советского образца. Короткая стрижка, хулиганская челка, мощные низкие скулы. Взгляд дерзкий, азартный. Явно не друг, которого я ищу.

– Что, не помнишь?

Киваю, мямлю, но все равно не помню. Постепенно завязывается беседа. Я выковыриваю все нужное для себя.

– А что, будем Дебальцево брать?

– Ты знаешь, сколько у них там сил? Это ж укрепрайон! Никаких штурмов – людей положим. Кем потом воевать?

В общем, беседа и беседа. Ни два ни полтора. Но фразу о возможных больших потерях я запомнил хорошо. А вечером, уже на нашей базе в Донецке, к нам в жилище заходит Чук.

– Собирайтесь, через час выезжаем.

– Это куда же на ночь глядя?

– Дебальцево будем брать.

Вот тебе и «потеряем людей»… Не думал я, возможно, что речь пойдет в том числе и про меня. Собираемся. Так… Бронежилеты, каски, штатив, маленькая камера, большая, спальные мешки (кто знает, сколько мы там будем валандаться), аптечки. Вроде все.

Дебальцево. Толкаем «избушку» Дока

Нас определяют в машину Дока, точнее, добровольца с позывным Проныра. Его агрегат – гибрид «избушки на курьих ножках» и «Нивы-Шевроле».

Черный кузов, видать, пытались раскрасить под камуфляж, но получилась какая-то болотная хохлома. Из всех дверных ручек работали только две: одна внутри, водительская, и задняя снаружи. Меня посетила мысль: «Первое же попадание, и мандец, сгорим, не успеем выбраться». Оказалось, это еще не все прелести машины Дока. У нее не работал стартер. Когда надо было трогаться, мы, дружно матерясь, толкали ее в корму.

Да, о Проныре. О, это персонаж! Небольшого роста, сухонький, в дешевом бушлате с майорскими погонами, в очках и в черном берете. Нос чуть крючком. Знаете, на кого он похож? На Михаила Боярского и на Джека Воробья, такая маленькая смешанная версия. Почему Док? Да потому что он двадцать пять лет работал врачом «Скорой помощи». Почему Проныра? Да потому что он никогда не сидит на месте, двигается, суетится, что-то носит, дает, передает, но не продает. Док не шельма, он все делает для людей. Если бы он старался для себя, давно бы ездил на шикарном джипе и одет был, как «дорогой наемник». А еще Док скрывает свою сердобольность под личиной такого легкого цинизма. Он неприхотлив в быту и вынослив, как шерп-индеец, никогда не унывает, и с ним всегда комфортно.

«Пятнашка» собралась на войну за час. Человек пятьдесят. Все в «горках», с накинутыми поверх разгрузок бушлатами. Обвешанные оружием: автоматы, пулеметы, гранатометы. Я заметил, в касках – единицы. В бронежилетах – и того меньше. Настроение? Ровное. Ни азарта, ни депрессий. Как будто мужики собираются на производство у проходной родного завода.

Абхаз, еще не отошедший после ранения, остался на базе. Руководил серьезный мужчина, бывший полковник украинской СБУ, а ныне боец «Пятнашки» с красноречивым позывным «Хам». Он был небольшого роста, коренаст, его носогубные складки и мощные скулы выдавали его неуступчивый характер, черные глаза смотрели с вызовом. Итак… Тронулись где-то в час ночи. Сначала кружили по Донецку, с кем-то состыковывались в колонны, заезжали на какую-то базу заправляться, потом, теряя по дороге машины и протыкая колеса, петляли по ночным селам.

Я помню, как проехали последний дэнээровский блокпост с надписью на бетоне: «Добро пожаловать в Ад». Так чеченцы в Грозном писали, когда в него шли наши войска. В декабре 94-го. И, надо сказать, не обманули. Я там был, знаю. На блокпостах Новороссии много разных надписей. К примеру, на въезде в Донецк я видел такую: «Внимание, здесь говорят на русском языке!» Здесь, кстати, действительно говорят на русском. Но если вы, допустим, в ресторане скажете вместо «спасибо» – «дякую», вам без всякой иронии ответят: «Нема за ще».

Наконец наша колонна взбирается на большой террикон. Все, приехали в Штаб. Я и не предполагал, что наша «Избушка на курьих ножках» выдержит такой марш.

Был у нас на «Вестях» еще в начале девяностых такой ведущий, Михаил Пономарев. Так он здоровался со зрителями чуть ли не в середине выпуска. Ну, и представлялся заодно. Затараторит, зачастит со старта: «Борис Ельцин прибыл в Германию! Будет обсужден вывод войск! Егор Гайдар и Анатолий Чубайс объявили очередной этап приватизации! Павел Грачев находится с рабочей поездкой в Крыму, он уже посетил штаб Черноморского флота России и встретился с командующим Военно-морских сил Украины, а я – Михаил Пономарев, здравствуйте!»

Вот и я, выдав уже добрую часть своих очередей, только сейчас представляюсь. Я – Александр Сладков. Раньше меня путали с Алексеем Самолетовым, моим другом и коллегой, таким же репортером, который так же, как я, мелькал на экране в связи с какими-то большими неприятностями обычных людей. Помню, послали меня в Белоруссию, в Минск, на «Чернобыльский шлях», это шествие такое, памятное, которое вечно грозит перерасти в большие беспорядки. И увидела меня одна старушка. Стала громко шептать подруге:

– Вон, видишь, этот бородатый! Прислали! Видать, дела-то у нас здесь не очень хорошие!

Такая вот у нашего брата репутация. А с Самолетовым мы были действительно похожи. Но потом я начал отращивать брюшко, и меня стали путать с Аркадием Мамонтовым. Постепенно. Сначала говорили: «О! Аркадий Самолетов!» или: «О! Алексей Мамонтов!» А потом уже все называли правильно, в смысле «Аркадий Мамонтов!», Действительно, мы с Аркашей имели одинаковые формы. И лишь однажды человек точно назвал меня. А было это в аэропорту «Шереметьево», мы вылетали в Киргизию, в Ош, там как раз начиналась очередная резня. Ко мне подошел человек. Натуральный индеец. Все, как положено: перья на голове, ожерелье из медвежьих когтей… Здравствуйте, говорит, Александр Сладков, дайте автограф. На ломаном русском языке. Наши ребята умеют подкалывать. Ну, думаю, наняли, подослали! Актера переодели. Выяснилось – нет. Товарищ оказался натуральным индейцем из Америки. Приехал на фестиваль российских родственников в Ханты-Мансийске. Чудеса… А потом у банкомата в Лефортове меня спутали с Павлом Лобковым. Проклятье! Нет, я ничего против Павла не имею, у него свои приоритеты, своя, скажем так, ориентация… Но я к этому отношения не имею. Все, думаю, надо худеть, надо менять внешность. Ну, и начал понемногу, теперь вот ботинки завязываю стоя, без усилий.

Короче, я – Сладков. Со мной здесь, в Донбассе, мои старички, моя команда. Оператор Володя Рыбаков и звукооператор Игорь Уклеин. С Володей я еще начинал на «ящике». В девяносто третьем. Тогда он был похож на молодого революционера, бомбиста, народовольца. Пышная борода, шевелюра, очечки. Высокий, прямой, как кол.

В принципе, все так и осталось. Только волосы у него были черные, а нынче «соль с перцем». Но так же, по-питерски, интеллигентен, учтив.

– Володя, зачем ты рыбу солишь, она и так соленая?

– Ну, знаешь, советская привычка. Я привык, чтобы рыба была соленая.

Обращаясь к незнакомым людям, он как бы заставляет себя это делать. Говорит при этом чуть тише обычного, пересыпая речь всякими «извините», «вы не могли бы». Прям писатель какой-то солидный или художник. Хотя… Нет. Он теперь напоминает мне актера Бориса Хмельницкого, был такой, помните, Робина Гуда играл в кино? Хотя нет, тот понаглее был, понапористей. А Рыбаков… Или Рыбакоп, или Рыба для самых-самых близких, он, как и прежде, увешан всякими фонариками, складными ножиками, переносными пепельницами и так далее. У него три телефона, электронная сигарета, курительная трубка, связки ключей… Ну оператор, что возьмешь, профессия такая. Прям не человек, а бродячая лавка «Тысяча мелочей». И так же неистово, как в молодости, Рыбаков болеет за свой питерский «Зенит». Его супруга, Лена, тоже, естественно, фанат, снабжает Володю оперативно-спортивной информацией из Москвы, по эсэмэс. Бывает, сидим в каком-нибудь опасном месте, думаем, как выбраться живыми. И тут у Вовы телефон: «Ой, хулиганы! А еще на телевидении работаете!» – рингтон такой у него на сообщениях. И Вова начинает нервничать по-настоящему. Курит одну за одной.