Обломав об спину очередную партию прутьев, гвардеец отошел в сторону — ему на смену вышел драгун в синем мундире. От его ударов слуга завыл истошнее, задергался, и вскоре встал на колени, мотая головой из стороны в сторону, надорвав горло в писк. А затем замолк, вися на связанных руках безвольной куклой.

Алексей испытывал странное сдвоенное чувство — с одной стороны ему не хотелось смотреть, зрелище вызывало отвращение. И он с трудом унял порыв открыть настежь окно и закричать, чтобы прекратили истязать человека. А с другой стороны…

Ему понравилось зрелище — как мучается и извивается тварь, что присягнула ему служить верно, и вероломно предала. Записывала его слова, сказанные в бреду, ведь слуга прекрасно понимал, что подводит под плаху, но вначале под жестокие пытки.

«Смотри — какой мерой меряют, такой и им отмеряют. Смотри! Не отводи взгляда — нельзя проявлять милости к тем, кто тебя за человека не считает, кто жаждал твоей погибели, желая за нее получить манящие завлекательным блеском тридцать серебряных монет.

Не помнишь плату за предательство? Она именно такая, пусть и будет уплачено золотыми червонцами, дукатами, луидорами, флоринами или дублонами по счету Иуды!

Помни — предавший раз, предаст и второй — их нужно беспощадно уничтожать! Без всякой жалости давить!

Но ведь царевич предал отца?!

То настоящий царевич — а ты сам разве кого предавал?!

Вспомни как ты жил — ты разве просил жалости?!

Разве к тебе подошла хоть одна девчонка и помогла постирать белье, видя, как ты мучаешься одной рукой, помогая себе культей. Тебя хоть раз поцеловали или приласкали?! Вспомни это — а ведь на каждом углу кричали, что человек человеку друг, товарищ и брат?!

Но люди должны стать добрее…

Мир может изменяться, но человеческая натура неизменна! Слаб человек духом и подвержен искушению — так что не ищи праведников там, где их просто быть не может!»

Алексей не понимал, откуда берутся эти мысли, что в яростной схватке схлестнулись в его мозгу. В нем словно жило два человека, которые вступили между собой в отчаянную борьбу. Один хотел закрыть глаза и убежать от творившихся вокруг жестокостей, а второй жаждал ответить суровостью за все те несправедливости, что обрушились на него.

Возникло даже ощущение, что внутри души в борьбе сошлись два царевича, и в эту схватку вмешался он сам — и добрым парнем, что мечтал стать учителем, и ставший совсем другим — с обожженным телом и душой, искалеченный телесно и морально инвалид.

Потому с закаменевшим лицом он смотрел, как Ивана отлили колодезной водой, привели в сознание, поставили на ноги — теперь два драгуна держали его за руки, не позволяя упасть, а сек гвардеец.

Безжалостно, вкладывая всю силу!

Спина несчастного предателя превратилась в кровавое огромное пятно, застывшее перед его глазами. Но Алексей продолжал смотреть до последнего момента, когда подсчет ударов закончился. Слугу отвязали от бревна, он свалился лицом в грязь. Драгуны подхватили его под руки, и заволокли в баню — дверь была открыта, из нее валили белые клубы пара.

Царевич сглотнул — вспомнил, как несколько часов тому назад он впервые в жизни ощутил там вкус хмельного девичьего поцелуя, а теперь там лежит эта окровавленная тушка, которую будут обмывать от крови.

«Смотри — это не он, это ты!

Такой же будешь истерзанный, и жалобно скулить побитой собачонкой о пощаде. А «отец» твой будет тебя собственноручно пытать — а он умелец изрядный, на стрельцах руку набил. И жалости у него к тебе не будет ни крошки. А потом тебя, ослабевшего от многократных пыток, предавшего от невыносимой боли всех и вся, включая родную мать и дядю, не пожалеют, нет — тебя придушат подушками.

Ты будешь плакать, просить глоточек воздуха, хоть минуту жизни. Но твоим убийцам совершенно чуждо чувство сострадания, для них дороже золото и генеральские чины.

Так что выбор только за тобой — умирай в жестоких мучениях, или борись за собственную жизнь, яростно и беспощадно сражайся, сделав так, чтобы подохли все твои враги!»

Алексей стал задыхаться, у него возникло ощущение, что именно его сейчас душат подушками. Подкатила тошнота и его мучительно вырвало. Теряя сознание, он поймал последнюю судорожную мысль — «а ведь я на лошадке так и не покатался».

И навалилась темнота…

Глава 14

Поцелуи были жаркие и обжигающие, так что он уже несколько минут блаженствовал, придя в сознание. И голос, такой знакомый, и ставший за эти часы для него родным.

— Царевич, ты как себя чувствуешь, а то тут царские люди вдругорядь перепугались — подумали, что ты умираешь опять?!

— Не дождутся, я им всю жизнь испорчу, — Алексей открыл глаза и тут же сомлел — жаркий поцелуй наполнил тело таким яростным желанием, что он едва сдержался. И почувствовал такой жуткий голод, что издал стон, поддержанный яростным бурчанием желудка.

— Что с тобой, царевич мой?!

— Я даже не знаю, сколько дней тому назад не ел, Аглая. Квас пил, это помню, и часто. Какие-то горькие отвары давал лекарь — за ногу бы его да об столб — руки грязные у собаки! Нет, точно, давно не ел…

— Сейчас покормлю, мой царевич — знала, что ты голоден, на ногах ведь еле держался. Потерпи немного…

Девчонка бросилась к столу, на котором стояло нечто большое, укутанное, по меньшей мере, в одеяло. Быстро размотала толстую ткань, и перед глазами предстал обычный чугунок, который он видел не раз в детстве. Сняла крышку — умопомрачительный запах чего-то необычайно вкусного подкинул Алексея с кровати. И откуда только силы взялись — прошло мгновение, и он склонился над чугунком, освещенным пламенем одинокой свечи.

Там была покрытая золотистым «загаром» достаточно увесистая курица, издававшая восхитительное сочетание жареного лука, чеснока и сочащегося жиром, хорошо протушенного с овощами мяса.

— Оба-на…

Больше сказать он не смог — забыв помыть руки, оторвал у птицы лапу и в мгновение ока обгрыз ее до кости. И тут углядел блюдо, на котором был небольшой, но «пухлый» каравай хлеба, соленые огурцы и грибы, сыр, чашка тертой свеклы с чесноком и другие «вкусности». И он набросился на все это, сжимая в руке ложку.

Вернее, ему показалось, что попытался все съесть, но Аглая ему не позволила, обхватив руками за шею. И горячо зашептала на ухо, обдавая горячим дыханием.

— Нельзя тебе много есть — плохо будет, царевич. Миленький остановись, хватит. Не бойся — я сама все готовила и глаз не спускала. Ты только не ешь сейчас, через часок снова можно будет. Я все укутаю, горячее еще будет — вот и покушаешь. Только не сейчас, пока хватит…

Алексей хотел возмутиться таким самоуправством, но не успел — Аглая, минуту назад одетая в сарафан с рубашкой, оказалась неожиданно нагой — он так и не понял, когда девушка сбросила с себя одежду. И лицезрение ее прекрасного тела, словно «обжаренного» тусклым светом, вызвало всплеск мощного инстинкта — того самого, который давно пробудился в нем как в мужчине. Вот только не было возможности его реализации в будущем времени, которое для него оказалось, как это не покажется странным, в прошлом. Есть расхотелось сразу — он видел перед собой ту самую первую в его жизни девушку, что сама предложила свое красивое тело ему.

В мгновении ока Алексей сбросил с себя исподнее, словно заправский духобор. Но так и не понял, как оказался на кровати, не зная, что ему делать дальше. Не знала этого и Аглая — они сплелись, то ласкаясь, то страстно целуясь, то впав в исступление, начали кусать друг друга — причем это занятие понравилось обоим. Но никак не выходило то самое главное — Алексей суетился, весь взмокший, старался изо всех сил, но не мог попасть туда, где природой определено зачатие человека. Девушка, стараясь помочь, по собственной неопытности ему больше мешала.

— Ой, ты смог…

Аглая вскрикнула, а он хотел вскочить, понимая, что причинил ей боль. Вот только не удалось — его крепко прижали ее ручки. И тихий голос, с еле слышным внутри стоном, прошептал: