— Государь, как на духу!

— Дальше речь веди!

— Потом письмо вашему царскому величеству отписал собственноручно об обидах, ему чинимых, и о том, что его отравили и порчу наслали. Письмо опечатали и вместе с нарочным под охраной вам отправили.

— Получил его и руку сына своего не узнал — все буквы дерганные, будто в первый раз за перо взялся, и подпись не его. А еще гордыня так и прет в словах, не защиты просит, а меня обвиняет в душегубстве! И о злате-серебре написал много, о местах тайных, где его искать нужно. Видимо, правду тут говорит, что цезарь, сын собачий, перед ним похвалялся розысками иезуитов — места точно указаны.

Я гонцов князю Гагарину в Тобольск отправил — хотя Матвейка в том письме тоже знатным вором назван, что на ясак пушной лапу свою положил, и охулки на руку не кладет!

Ладно, о том говорить пока рано. Но если злато найдется, то царевич один для державы сделал больше, чем вы все вместе, что его всячески хулили, и меня на злое подбивали! Дальше говори!

— Утром он снова бесчинствам предался — служанку истязал всячески, изнасиловал, всю искусал и побил — смотрел ее, девка вся в отметинах. Хворая легла, лекарь говорит, что болеть долго будет. Царевич потом бил ее по лицу, за то, что пять рублей попросила, сказал, что алтына ее рябая морда не стоит, на нее днем и смотреть тошно.

— Правильно сделал — за каждую бабу по пять рублей платить, так никакой казны не хватит! Дырка чай не замылена — радоваться должна, что царевич ее удостоил своей милости! И зря потом мелочь серебряную сыпанул, батогов нужно было выдать, как тому слуге нерадивому!

Петр в этих делах проявлял скаредность. Во время «Великого Посольства», будучи в Лондоне, одна из дам полусвета, актриса, предложила ему «чудесную ночь» за подарок в пятьсот рублей. Царя это возмутило до глубины души — «мне генералы за сто рублей служат прилежно, сил и живота не жалея. А эта полтысячи рублей просит — и за что?!»

— Розгами секли, государь, но безжалостно — холоп нерадивый в беспамятстве лежал, когда я уехал.

— А что с моими гвардейцами, которые пропали?!

— Нашли их государь перед самым отъездом — думали, что пропали с царевичем, но нет — убили их и трупы в болоте утопили.

— Кто посмел?!

Лицо Петра Алексеевича побагровело, он сжал свои огромные кулаки. В своей лейб-гвардии царь души не чаял и потери среди своих отборных солдат, многих из которых знал с юных лет, переживал крайне болезненно.

— Царевич и капитан-поручик лейб-регимента Огнев, государь. Я сам на месте был, все тщательно рассмотрел и сразу в Петербург помчался, чтобы сейчас о том деле все сказать. Хотя трудно было все рассмотреть — четвертый день ведь прошел от злодейства этого.

— Как такое убийство произошло?

— Судя по всему подъехали к берегу ручья — гвардейцы не ожидали душегубства. Драгун ударил кинжалом одного за другим, а царевич шпагу в спину вонзил третьему. Потом, когда сержант упал, ударил в сердце клинком насквозь, добил. А тела дальше отволокли и утопили в болотине, распоров животы кинжалом и вывалив потроха.

— Зачем изуверствовать?! Что они в брюхе искали?!

— Не знаю, государь, но мыслю, что царевича рук дело — он сильно изменился, лютовать принялся…

— Не твоего ума дело, — обрезал царь, но потом голосом, полным едва сдерживаемой ярости и безмерным удивлением, произнес:

— Вот каким ты стал, сын!

— Капитан Румянцев бросился в погоню, собрав три десятка гвардейцев и драгун. В Динабурге ухватили след — жид там есть Мордехай, подорожные пишет и печати привязывает поддельные. На четверых всадников смастерил, все на имена польские. Это все что знаю, выехал в Петербург с известиями этими. Повелишь, государь, снова туда отправлюсь в дорогу, царевича искать среди иноземцев.

— Румянцев справится, — отмахнулся Петр. — Ты мне здесь нужен! Помысли — три драгуна лейб-регимента в заговоре, а ведь это полк Алексашки. Неужто он воду мутить решил?!

— Нет, государь, — твердо произнес Толстой. — Светлейший князь охулки на руку не кладет, чужое со своим путает — то бывает! Но он тебе верен как пес, и сам поражен, что такая измена случилась. Двоих драгун ты приказал разжаловать и батогами напотчевать.

— Припоминаю, — Петр зло сощурил глаза. — Так это кто-то из бояр за этим делом стоит, многие они с моим сыном шашни имели. В цари его пророчили. Измена это, ее напрочь выжечь надо!

— Что можно найти в бреднях царевича, — Петр взял в руки листок, стал читать вслух. — Ройял полторы тысячи, крепок, зараза. Французы дрянь, упаковка хороша. Духи, мать их духи, горим. Горбатого убить надо, он державу погубил. Царем захотел стать, президент без выборов.

— Набор слов, на первый взгляд, государь. Ройял по-аглицки королевский. Полторы тысячи солдат крепких — весьма возможно ему обещаны. А вот французы обманули, раз дрянь. Все остальное с порчей связано — духи, колдун горбатый. А вот твой сын государь, сам царем захотел стать, о том в бреду и сказывал.

— А лишнего не приписали по твоему наущению?!

— Так, государь, спросить их крепко всегда сможете…

— Постой, — Петр подошел к ларцу, вытащил три бумаги. Вернулся к Толстому, сунул тому под нос:

— Смотри — вот это письмо царевича гонцом отправлено. А вот тоже самое письмо в ларце лежало, точь в точь такое же — но писал другой человек. И сюда глянь — на бредни эти записанные — буквицы похожие?! Это кто у тебя такие письма пишет?! С грамоты царевича тайком список сделал?! Али наоборот — сын мой с чужого послания списывал?!

— Не может быть?

Толстой сорвал с головы парик и вытер им пот. Потрясенно сравнивал обе бумаги, затем прохрипел:

— То слуга Алексея Петровича писал! Того, которого он под розги отправил в Режице.

— А ты его там оставил?!

— Так не знал же, государь — ведь ларец тебе сразу отправили.

— Нарочного отправь — забить в кандалы и сюда доставить. Немедленно! Постой! Старый князь-кесарь помер, а потому учреждаю Тайную канцелярию, которую давно замыслил.

Вот ты ее возглавь и с этим делом разберись со всем тщанием! Людей бери, денег дам! Все по этим письмам проверь — все обвинения! Под стражу бери и спрашивай крепко, если подозрение будет! И смотри — не подведи царя. Я на тебя уповаю!

Толстой выбежал из мастерской, а Петр подошел к ларцу и вытащил из него булыжник, покачал в ладони. Прохрипел:

— Я понял, о чем мне ты хотел сказать, положив сюда этот камень. Ведь ты осознал, что я его на душе затаил — на тебя! Вот злость и взыграла, исчез рохля, царская кровь пробудилась — и ты, как я, лютовать стал!

— В бурмистры попасть и того страшнее — выбирают «излюбленного человека» с имуществом и деньгами, да лавками, да торговлишку кое-какую имеющему. Справные торговцы страшатся теперь стать выборными, открещиваются от такой «чести» руками и ногами. А почему у нас так, государь-наследник, происходит?!

Купец тяжело вздохнул и посмотрел печальными глазами на Алексея. Тот внимательно слушал — по учебнику он помнил, что Петр Первый всячески поддерживал и привечал торговцев, видя во всемерном расширении коммерции опору для развития государства.

В реальности все оказалось не совсем так, вернее, совсем не так. Самоуправление городов оказалось мифом — его вроде как декларировали, но получило оно только одно реальное право. Вместо воеводы и его приказных изб налоги и подати теперь вышибали бурмистры с земскими избами, причем куда жестче — «выборные» ведь прекрасно знали, в отличие от чиновников, по каким статьям доходов богатеют их коллеги.

— Сам посуди — если недоимки в «сохе» будут, то бургомистр собственным добром рассчитаться по долгам должен, иначе на правеж выставляют и бьют нещадно. А если имущества у него никакого нет, то вся недоимка раскладывается между «сохами». Причем дерут ее всегда с «лучших» и «средних», куда входит по сорок и восемь десятков дворов посадских людей, наиболее справных и зажиточных.