— Егерей? Так охотников в германских землях называют — слышал, когда в Померании рядом с пруссаками лагерем стояли.

— Именно их — способных быстро передвигаться по пересеченной местности, метко стрелять из-за кустов и деревьев, самих принимающих решения на поле боя, а не ждущих команды командира. Здешние мужики в лесу выросли, знают все повадки, ходить умеют — все трое охотники. Пищали, правда, хлам откровенный, фитили поджигать нужно — с них видимо еще стрельцы Ивана Грозного при взятии Казани палили. Такие дробовики нам и даром не нужны — только порох со свинцом переводить напрасно.

— А остальные мужики как же?!

— А они будут территорию под контролем держать, наблюдение за воинскими командами вести, а при необходимости партизанами становиться, и нападения совершать.

— Кем-кем, царевич?

— Партизанами, повстанцами лесными. Нападут на малую команду, истребят ее целиком, и в дебри уйдут. Как думаешь — легко ли воевать с такими, пошел бы сам против них?!

— Да ну их к ляду, — отмахнулся рукой капитан. — Гонялся я за разбойниками, трудное это занятие, если крестьяне им поддержку оказывают. За кустом мальчонка сидит и все примечает, потом бежит к ним в дебри и про все увиденное говорит. Тут нужно все деревни на правеж ставить, и чтоб профосы допытывались, и пороть всех поголовно.

— Все ты правильно понимаешь в партизанской тактике, да и я что-то повидал, грешный, сподобился. Тут слух пойдет по всем волостям, но не пожаром, зачем нам спешить? «Тайные дружины» создавать будут повсеместно — к лету старосты как раз управятся, случись что — воевать куда как привычнее, в тепле то, среди зарослей, где снежный покров маневр не сковывает. Так что партизаны страшны только летом, зимой они к своим домам прикованы поневоле, жить у костра в морозы не сладко.

Алексей передернул плечами, вспоминая недавние ночевки под открытым небом — а ведь морозы еще не настали, но под двумя епанчами зуб на зуб к утру не попадал, стучали от холода. Повезло, что не простыл и не заболел — подхватишь пневмонию, и хана полнейшая, смерть стопроцентная — ибо антибиотики через два века только придумают.

— Два десятка, пожалуй, и подготовим, государь. Староста местный мужик понимающий — иначе бы ему просто не доверяли. Думаю, в соседних деревнях, да и в самом Торопце, у него родичей и свойственников много будет, так что людишками обрастем. Беглых стрельцов и дезертиров тут много по здешним лесам хоронятся, народец лихой, забубенные головушки, царя Петра Алексеевича люто ненавидят.

— Вот из них и наберем плутонг Лейб-Кампании.

— Государь, но ведь им всем придется офицерские чины давать? А куда они годные для службы воинской?!

— Для воинской нет, ты прав, а вот для тайной службы они пригодятся зело. И лето нынешнее, чую, все решит — кому быть царем — мне али Петру. Нам бы только до Москвы добраться, а там все ясно станет, если в руки людишек из Преображенского Приказа не попадем.

— Ты что замыслил, государь? Поведай, а то ведь в темноту меня поведешь, когда о твоих мыслях токмо догадки строить могу?

Тогда слушай, — Алексей отхлебнул взвару, хотелось покурить, но табака даже на понюшку не осталось, все в походе искурили. А в деревне его вообще не было как такового — покупать заморское зелье никому бы в голову не пришло, да и без надобности оно, табак ведь только приверженцы петровских реформ курят, да малороссы с казаками дымят своими люльками, если «Тараса Бульбу» вспомнить.

— Идем до Москвы маршем, но мелкими группами. Ты сам столицу хорошо знаешь, так что выберешь место сбора. Пусть это будет постоялый двор поначалу. И начинаем разведку производить сами — подумай, кто из дворян мою сторону крепко держать будет, тогда на усадьбе расположиться можно. И настроение в полках гарнизонных знать надобно — людишек из них верных подбирать нужно обязательно.

— Чтобы когда потребуется на восстание против царя поднять в момент надобный?

— Правильно здесь мыслишь, бригадир. В нужном направлении, так сказать. Без уже подготовленной армии драться мы не сможем, а стрельцов, сам знаешь, извели в Москве, опасны — Петр хорошо помнит их бунты, что первый, что второй. Но они для него враги, а как говорят люди понимающие — враг моего враг если мне не друг, то союзник.

Главное — мне бы хотелось точно знать, кто из митрополитов мою руку твердо держать будет!

— Есть возможность такая, государь. Узнать легко.

— Как?

— Кто из владык матушку твою привечает в монастырском заключении, благословления ей дает, и тем паче царицей называет, тот и на твоей стороне, государь. Ибо на такое пойти страшно любому архиерею, ведь выпорот будет нещадно, и сана лишен. И если не казнят, то упрячут в монастырь дальний и в келье заточат навечно там.

— Логично, — мотнул головой Алексей. — Нужно к родичам моим наведаться — дядька мой по матери Абрам в Москве ведь живет, вот ты к нему тайком и сходишь. Ладно, пока составь нужные списки, укажи там, где и кто живет в точности, я хоть знать буду. И на каждого характеристики точные подготовь, и описание составь, как кто своим ликом выглядят — чтобы наши посланцы не ошиблись.

— Государь, нет бумаги, да и чернил тоже нет — откуда они здесь, народ тут грамоте не разумеет.

— Косяк, я просто забыл. Позови старосту!

Огнев легко поднялся, открыл дверь и громко крикнул, требуя позвать старосту. Во дворе всегда кто-то находился, так что минуты не прошло, как вошел мужик и низко, до земли поклонился, стянув с головы заячий треух. Выпрямился и спросил без всякого страха:

— Звал, государь?

— Да. Ты в Торопец человека еще не послал, Никодим?

— Завтра с утра двое уйдут, Косой и Стенька. Там родичи наши есть, как ты приказывал все сделаем.

— Прикупить кое-чего надобно. Бумаги стопку, чернил, перья для письма. Свинца хотя бы пуд, порох — сколько можно. А еще бритвы для бритья бород, табак с трубками. Одежды доброй, кафтаны — на два десятка людей. А то в сермягах идти, то беду привлекать с лишними подозрениями. И еще поспрашивать осторожно, чтоб воевода не узнал — найдется ли подьячий, что за мзду подорожные выправит для путников, в Москву идущих.

— Есть купчишко, знакомец давний. Табаком велено ему торговать, без этого никак. У него же можно бумаги и чернил купить, с перьями баловство, ты уж прости — своих гусей мы спрятали, сейчас бабы потрошат. Бритвы найти можно, сейчас многим приказано лица скоблить. Одежду тоже купить у него можно — ей торгует. Со свинцом и порохом трудно, сами из-под полы купили с трудом на большую гривну весом. А ее для пищали на две дюжины выстрелов всего хватает. И еще…

Староста смутился, спал с лица, огладил бороду. И негромко, стыдливо даже, произнес:

— Сам в Торопец съезжу — снега для санного пути намело, путь вершить надобно. Деньги только нужны, государь — у нас ведь и полтины медью не наберется. А тут рублей сто нужно, али по более, одежи ведь на два десятка душ. Но купчишко мне сам сетовал на царя, недолюбливает его. Может быть, ты бы с ним сам поговорил, можно позвать. А все привезут его офени, они по зимнику ездят по деревням.

— С купцом переговорю, ты его сюда тайно пригласи. Спроси — возьмет ли золотые монеты иноземные али драгоценные украшения. Негоже людей без платы оставлять. Вот, держи мешочек — тут десять рублей медью и серебром, если не хватит, еще дам один. А впрочем — возьми и этот, — Алексей добавил еще один, ничуть не жалея. Добрых три четверти этих монет трофейными оказались, при убитых гвардейцах нашли, остальное своим серебром добавили.

— Благодарствую, государь!

— Служи верно — и будешь писаться с отчеством, обещаю!

— С вичем, надежа-царевич?! Живота за то не пожалею!

Никодим рухнул на колени, и земно поклонился перед Алексеем…

— Как же все так произошло, Петр Андреевич?! Что мыслишь по сему случаю зловредному?!

— Порча это, государь! Врагами насланная на царевича порча, пагубная и страшная! Непонятная зело, и оттого странная!