— Сейчас нам повечерять принесут, и на покой ляжем…

— Не скоро, Никита. Мыслю, староста придет с мужиками — буду с ними о делах говорить. Они ведь знают, что я царевич, опознал меня по лицу тот самый кривой — видел на верфи два года тому назад.

— Уже сказали мне о том, прямо в бане — да все бабы допытывались, каков ты. Слухами о тебе вся земля русская полнится — говорят, что отец твой подменный. Франц Лефорт якобы нашел немчина похожего на Петра Алексеевича и заменил на престоле, а настоящего царя умертвили. Брехня полнейшая, но ведь верят!

— Бабы? Ну ты и жук…

— Так две всего и парили, вдовые. Куда им деваться — а я человек государев, тебя в поездке тайной сопровождаю, вот интересно им стало. Думаю, что и староста местный через них выпытывать решил. Теперь их можно не опасаться, — капитан указал на оружие. — Наоборот, служить тебе будут верно. А еще говорят, что пророчество старцев слышали.

— Каких таких старцев?

— А бес их знает, — выругался офицер, но тут же перекрестился. — Много их тут по всем весям по дворам шастает…

— Ты почто про негоцию свою тайную в Амстердаме в банке Ансельма сказать мне не хочешь, князюшка светлейший?!

Вопрос царя Петра Алексеевича застал Меншикова врасплох. Он только прибыл с Олонецких заводов, а ему не дали и часа для отдыха, перехватили и доставили в небольшой домик на правом берегу Невы, построенный по голландскому образцу. «Сердечный друг» не любил помпезности, жил очень скромно, зато каждый день, с утра до вечера, смотрел на строившийся город. Петербург русский монарх ценил больше всех своих детей, потому что это была его самая заветная мечта, воплощенная в жизнь, ставшая вожделенным «окном в Европу».

— В банке? Какая негоция, мин херц?

Меншиков прибег к испытанному способу прикинуться удивленным, и в тоже время пораженный информированностью царя в деталях, о которых в Петербурге мог знать только он один. Но, видимо, нашелся кто-то еще знакомый с его делами, и донес царю о том.

Но, несмотря на недоуменно вскинутые брови и добродушную улыбку, мысли в голове ходили совсем иные, вроде — «найду и потроха выпущу наружу! Нет, это кто такой ловкий про мои дела пронюхал? Неужели Ансельм, взяв деньги, сам на себя донес, ибо о том могли знать только мы двое?!»

Видимо размышления «светлейшего» отразились в его глазах, потому что царь Петр надвинулся на него, сжимая в руках тяжелую трость с набалдашником. Алексашка, по воровству своему так и не ставший Александром Даниловичем, машинально и привычно втянул голову в плечи, проницательным чутьем догадываясь, что может сейчас произойти.

Отрицать бессмысленно, нужно сознаваться, тогда оставался шанс, что достанется за очередную «проказу» не так крепко — князь начал заботится о своем здоровье, расшатанном пьянками на царских пирах, боями со шведами и прочим непотребством. Все же переносить побои двадцатилетним парнем, имея богатырское здоровье, куда как проще, чем когда ты вдвое старше, да к тому же фельдмаршал.

— Ах, Ансельм, — Меншиков нахмурил лоб, делая вид, что старательно воспоминает, а затем воскликнул:

— Мин херц, да там сущая безделица…

— Безделица?! На полтора миллиона?!

— Врут, мин херц, ей Богу врут! Завистники мои, ябедники, кляузы пишут. Там всего пятьсот тысяч было, а они мои деньги раздули втрое. Врут, мин херц, вот тебе крест!

Петр побагровел, желваки заходили на щеках, он перехватил тяжелую даже с вида трость. Меншиков понял, что его сейчас будут жестоко избивать, но привычный к такому развитию событий, решил побороться за сворованные деньги, ибо резонно считал их давно своими. Бить ведь все равно будут, избежать побоев сегодня не удастся, слишком зол царь, а так есть шанс хоть малую толику отстоять.

— Полмиллиона рублей безделица?! Да я у крестьян последние полушки выжимаю на флот, они мрут от голода, а ты мне про полмиллиона так говоришь с легкостью необычайной! Тебя сейчас жизни научу, ишь ты, возомнил о себе — из грязи в князи вылез!

Петр надвинулся, а Меншиков стал отступать шаг за шагом в угол. То был испытанный маневр — стены примут на себя часть ударов, а другие ослабят. К тому же можно будет прикрыться руками — процедура была с годами отработана и давала хороший результат.

— Полмиллиона — безделица?! Вор! На, получи!

Царь бил со всей злости, норовя ударить по ребрам, но даже в ярости не бил по голове, хотя по зубам раз перепало.

— Мин херц, пожалей! Все верну, ей-Богу верну! Бес попутал! Пожалей, я больше не буду!

Последний выкрик, как и прежде, оказал на царя магическое воздействие. Петр наивно считал, что его наперсник Алексашка, преданный как пес и на кого он полностью полагался, поддастся суровым «воспитательным мерам» и в светлый час откажется от воровства, которым промышлял уже тридцать лет. Причем не только на махинациях с подрядами и взятками, но уже запуская свои руки прямиком в государственную казну. И ничего тут не поделаешь — несмотря на всю свою жестокость, Петр Алексеевич почему-то считал, что все его доверенные люди смогут после побоев преодолеть нехорошую тягу к казнокрадству.

— Деньги все вернешь, за полмиллиона десять кораблей построить можно, — царь хрипло дышал. Ухватив Меншикова за расшитый золотыми позументами кафтан, сильным рывком поставил того на ноги. Однако хитрец демонстрировал полную потерю сил и сознания, так что Петру Алексеевичу пришлось встряхнуть жертву экзекуции.

— Да полно тебе, бил я тебя вполсилы.

— Прости, мин херц, сам не знаю, как так вышло!

Князь шмыгал носом, и со слезами на глазах утирал кровь кружевными манжетами, привезенными за умопомрачительные деньги из Брабанта. Дело выгорело, а треть отдать можно легко, да еще потом пару сотен тысяч вытащить обратно — дело привычное.

— Правда ли, Алексаша, что моя Катерина к Виллиму Монсу неровно дышит и подарками балует своего полюбовничка?! И что «Шишечка» плод их греховной связи?!

Меншиков взмок разом до цыганского пота, фаворит почувствовал, что пол проваливается у него под ногами, настолько неожиданно был задан этот страшный вопрос.

Лучше бы «сердечный друг» истоптал его своими башмаками, избил тростью без всякой жалости еще хоть три раза. Но сейчас, смотря в безумно страшные глаза Петра, солгать он не смог, как и ответить правды, о которой давно догадывался, ибо мальчишка был со светлыми волосами, как брат Анны Монс, первой любовницы юного тогда Петра.

— Не знаю, мин херц, ей-Богу, не знаю…

Хрип Меншикова был едва слышен, но царь неожиданно успокоился, тряхнул своими черными, крыла ворона, волнистыми волосами. Петр Алексеевич выпустил ткань мундира, оборвав золотую мишуру с него. И отошел к поставцу с трубками, уже набитыми табаком. Неторопливо закурил от свечи, пыхнул клубом сизого дыма, и положил свою ладонь на письмо, что лежало на крышке небольшого ларца.

Меншиков, в груди которого сперло дыхание, стоял ни жив, ни мертв. Чухонская девка Марта Скавронская одурманила Петра, она единственная могла его успокоить, не дать случиться страшному припадку. Просто прижимала его голову к своей груди и сидела так часами, пока царь спал в ее объятиях. Зато вставал «мин херц» уже добрый и веселый, и можно было не опасаться, что разразится гроза, и полетят под топором палача виновные и невиновные головы.

Александр Данилович в свое время сам «отведал» ее прелестей, а потом в расчете подложил ее под Петра Алексеевича во время очередной попойки. Но кто мог знать, что царь «западет» на распутницу, и она будет его венчанной женой, став Екатериной Алексеевной.

Ее крестный отец царевич Алексей, которого женщина люто ненавидит, и желает погубить, чтобы очистить дорого к престолу для своего сына Петра, которого царь с любовью называл «шишечкой». А если выяснится, что ребенок не от царя, то последствия будут ужасные. Да и сам Меншиков лишится покровительницы — не раз и не два Като буквально спасала его от участи калеки. Особенно когда Петр Алексеевич зверел, жестоко избивая «светлейшего князя», царица вбегала в комнату и мольбами с ласкою заставляла разошедшегося царя прекращать экзекуцию.