Где были покровители тогда?

Поверить в существование покровителей труднее, чем в существование демонов. Еще труднее поверить, что в ней самой живет частица их силы.

Матильда сказала почти то же, что говорил Николаус.

Ничего плохого не может произойти, пока ты относишься к своей силе ответственно и пользуешься ею для добрых дел. Я уверена, что ты именно так и будешь ею пользоваться.

Почему ни Книга, ни Матильда не рассказали о покровителях и о магических возможностях Мину раньше? Матильда сказала, что у покровителей другое восприятие времени, другой способ мышления, чем у людей, и другая манера общения. Это объясняет их молчание? Они просто не понимали, как для Мину была важна эта информация?

Послышался шум подъезжающей машины, вот она остановилась у гаража.

Хлопнула дверца, раздались голоса, мама и папа вошли в дом, зажгли свет.

Мама позвала Мину. Надо идти, но еще не сейчас.

Сначала надо собраться с силами, убедиться, что она не расплачется. Не расскажет родителям, что Энгельсфорс — это дверь, в которую ломятся демоны, что апокалипсис приближается со страшной скоростью и они не знают, как его остановить.

— Мы в кухне! Иди сюда! — кричит мама, как только Мину открывает входную дверь.

Мама и папа сидят за столом, и едва Мину видит выражения их лиц, как тут же все понимает.

Вот оно. Сейчас они ей скажут. Ну почему это обязательно должно было произойти именно сегодня!

— Садись! — говорит мама и косится на папу.

Она явно нервничает. Папа сгребает в кучку крошки со скатерти. Напряженно смотрит в стол.

Мину складывает руки на груди. С прямой спиной садится. Лучше уже не тянуть.

— Ну говорите уже!

— Мне предложили работу главного врача, — сказала мама. — В Стокгольме.

Мину ожидала, что она будет говорить про развод. А тут какая-то работа.

— Я узнала об этом в начале лета и очень долго думала, — продолжала мама. — Но в глубине души я с самого начала знала, что соглашусь. Такой шанс бывает раз в жизни.

Слова мамы проходят мимо Мину. Ее мозг как будто отключился.

— Двадцать лет назад я приехала сюда с Эриком, потому что он мечтал возродить газету в своем родном городе. Для него было очень важно сохранить «Энгельсфорсбладет» и поднять ее статус. Я согласилась пожить в маленьком городе, с другим темпом жизни. Но больше я не могу оставаться здесь. Я бы хотела, чтобы ты и папа поехали со мной, но он не хочет оставлять газету.

Папа громко фыркает, и крошки разлетаются по столу.

— Но я решила, что все равно уеду, — продолжала мама. — Я должна это сделать. Я заслужила это. И я знаю, что ты всегда хотела учиться в гимназии в Стокгольме. Ты всегда от этом говорила…

Не закончив фразу, мама умолкает, ожидая реакции Мину.

Она явно думает, что Мину сейчас бросится ей на шею и будет благодарить за эту фантастическую возможность.

А Мину ненавидит ее. Она ненавидит их обоих за то, что они спросили ее только сейчас, когда уже ничего не изменишь.

Мину должна остаться в Энгельсфорсе. Иначе мир погибнет.

— Я не могу ехать, — говорит она.

Папа поднимает голову, и Мину видит в его глазах торжествующий огонек.

— Но совсем не потому, что хочу остаться с тобой, — продолжает она, и огонек в папиных глазах гаснет. — В этом чертовом дурацком городе.

— Я ничего не понимаю, — говорит мама.

— Чего тут не понять? — кричит Мину. — Спрашивать нужно было год назад. Или даже десять лет назад! Вы меня заперли в этом чертовом Энгельсфорсе, где у меня никогда не было друзей! Я ненавидела свою жизнь!

— Что… — начал папа.

— Не надо ничего говорить! — оборвала его Мину. — Я не хочу тебя слушать! Тебе наплевать на меня и на маму! Ты готов умереть ради своей идиотской газеты!

Чуть ли не впервые в жизни папа не находит, что ответить. Мину поворачивается к маме:

— Дочка страдает! Подумаешь! Это не повод для переезда! Вот за повышением можно переехать! И бросить меня здесь!

— Я думала, ты поедешь со мной! — кричит мама в ответ. — И я не собираюсь…

— Вы ничего не понимаете! — кричит Мину. — Вы ничего не понимаете!

— Тогда объясни, — говорит папа.

Мину смотрит на родителей. Она никогда не сможет им объяснить, никогда не сможет сказать правду.

«Это моя тайна, — думает Мину. — У меня нет выбора».

Она не хочет оставаться здесь вдвоем с папой. Может быть, удастся уговорить маму остаться? Но и эта альтернатива не лучше.

Три страдающих человека в одном доме.

— Я бы хотела поехать с тобой, но не могу, — произносит она тусклым голосом. — Я не могу рисковать своими оценками в середине второго курса. К тому же у меня наконец появились друзья. Я не хочу от них уезжать.

— Необязательно принимать решение сейчас… — начала мама.

— Я уже приняла решение, — сказала Мину и заставила себя поднять глаза от стола. — Я не передумаю. А ты езжай. Я все понимаю.

Мама покачала головой.

— Подумай, — сказала она. — Ты можешь, когда захочешь, навещать меня в Стокгольме. А я обещаю часто приезжать домой. Мы с папой не разводимся, просто поживем некоторое время раздельно.

— Понятно, — сказала Мину, глядя в пол.

— Мину… — начал папа, но Мину прервала его:

— Я хочу побыть одна.

Она поднялась на второй этаж, остановилась возле ванной комнаты и посмотрела на ванну. Вспомнила то, что случилось прошлой зимой. И как будто вновь услышала голос, который звучал в ее голове, предупреждая о том, что произойдут большие изменения.

Изменения к худшему.

Очень серьезные изменения к худшему.

Ида остановилась в дверях кухни.

Здесь все выглядело так, как было полгода назад, до потопа. Отремонтированная кухня сияла белизной.

Ида всегда гордилась своим домом. Но в последнее время с ней что-то происходит. Иногда ей кажется, будто их белый дом залит молоком. И туман за огромными окнами — это тоже молоко, которым кто-то затопил мир.

Туман. Всю зиму и осень туман висел над Энгельсфорсом почти каждый день. Снег падал и таял, едва касаясь земли. Только под Новый год продержался чуть дольше.

За столом сидит семья Иды. Мама с папой едят хлебцы. Лотта подняла колени так, что лица почти не видно. Она о чем-то тихо разговаривает с Расмусом, оба смеются.

Глядя на свою семью со стороны, Ида понимает, что очень любит их всех. Маму с папой. Сестру. Брата. Сейчас они вызывают у нее настоящую любовь. Вот бы сохранить это чувство, сберечь его.

Прижав к груди учебник французского, Ида входит в кухню.

— Доброе утро, — говорит она, мама и папа что-то бормочут в ответ.

Ида кладет кусок хлеба в тостер, случайно касается рукой его металлического корпуса, получает удар током. И чертыхается про себя. Ну что сегодня за день! Сначала зарядка для мобильного. Потом фен. И вот теперь тостер. Ее магический элемент — металл — взбесился от этих ежедневных туманов.

Хлеб выскакивает из тостера, Ида осторожно берет его, стараясь не коснуться прибора. Тонко-тонко намазывает маслом и садится к столу.

— Хорошо спала? — спрашивает мама, пододвигая к ней чайник.

— Не помню, значит, хорошо.

Ида хотела пошутить, но маме ответ явно пришелся не по душе. Ну вот, считай, утро испорчено.

— Тебе сегодня нужна машина или я могу поехать на ней в школу? — еще раз пытается пошутить Ида.

— Нет, мне нужно в магазин.

Ида кивает, открывает учебник и начинает повторять спряжения глаголов.

— Я просила тебя не читать за столом, — говорит мама.

— У меня контрольная, — отвечает Ида. — Хочешь, чтобы я получила двойку?

— Мама, Ида опять вредничает, — ноет Расмус.

Папа откладывает свой хлебец и смотрит на Иду.

— Что за негативный настрой? — говорит он, обращаясь к Иде.

— Лучше представь, как ты получаешь назад контрольную, а в ней — одни плюсики, — заявляет Лотта.