— Семен, спасибо конечно. Не много заплатил?

— Я лучше знаю. Ты еще чего хочешь? Выпить, девочек?

— Хм. Помыться. Поспать. И завтра куда-нибудь на предприятие заехать. У меня там масло сочится. Посмотреть.

— Сейчас, разгрузят, отвезу тебя домой. Выспишься. Завтра племянник тебя на автобазу проводит.

Коробки и часть мешков сгрузили в один ЗиЛ. Остальные мешки в другой. Я закрыл двери кабины и полуприцепа, и снова повесил замок. Взял рюкзак с барахлом и документами.

— Поехали, — сказал Семен.

Из Нальчика я уехал в день милиции, ближе к полудню.

После разгрузки Семен увез меня к себе домой, а не в гостиницу, как я думал. День был праздничный. Может от этого, а может исходя из знаменитого кавказского гостеприимства, но ужин случился торжественный. За по-горски изобильным столом собрались все соседи — мужчины. Семен, Борис, Ахмет, Исса. Мужики средних лет, спокойные и улыбчивые. Я не стал заморачиваться, наложил себе всего понемножку, и принялся утолять голод. Опасаясь окосеть с устатку, махнул всего две рюмки. После пяти минут разговора, Ахмет поинтересовался, откуда я родом.

— С чего ты решил, что я не из Москвы?

— У тебя странный говор — пояснил он, и остальные закивали. — не московский.

Это да. Этому меня научили кавказцы. Они рассказали, что всегда слышат, по говору, откуда человек. Именно благодаря им, я научился прислушиваться. И всегда слышал почти незаметные — северную скороговорку, московское аканье, краснодарско-ростовское гэканье, приуральское «АндрееЕй», или питерскую безликость речи. Даже, кстати, по радио, у диджеев, и дикторов новостей.

Пояснил, откуда. Они закивали, Типа, теперь понятно. Но в основном всех интересовало, как там в Москве. И скоро ли снимут Горбачева. И что там с Явлинским и его программой? Потом, когда разговор распался на диалоги, зацепился языками с Иссой. Он порадовал и позабавил заявлением, что знает всего двух гениев. Пушкин, и Брюс Ли. И если в Союзе попробовать на базе такой идеи создать идеологию, то будет круто. Остальные, по-русски, из вежливости, обсуждали какие то местные новости. И я понял, что Семен и вправду директор фабрики. На следующий день я отсыпался, мыл машину, ходил в баню, и прогулялся по городу. Почти не видно женщин.

На следующий день племянник Семена, Тимур, отвез меня к Мазу. Я отцепил полуприцеп, попросил сторожа присмотреть. Обычно, с безнадзорных прицепов тянут шланги, фонари, и запаски. Никто не подойдет, не волнуйся. И мы сгоняли в автобусный парк. Там два слесаря, русский и осетин, за пол-часа мне все исправили. Смотри, Андрей. Тебе поставили новую крышку блока. У неё здесь задир, и масло сочится.

Перед отъездом, на фабрику Семена приехали все, с кем я ужинал по приезде. Попрощаться. Вообще то это было даже трогательно. Мне было неудобно. Вроде бы я простой водитель. Я им не раскрывал свою высокую должность.

Спускаясь к Пятигорску, я думал что, такого дома как у Семена, нет нигде в подмосковии. Ни в Барвихе, ни в Серебряном бору. Чего уж говорить об остальной России. Так что социализму конец, однозначно. Кажется, это называется умным термином диспропорции потребления. Явлинский этот, берущийся за пятьсот дней навести марафет на покойника, и убедить всех, что он жив…

Вспомнил, что в девяносто третьем отставные и действующие высокие чины ГБ, и их личная агентура, начнут бороться с реформами. Создадут телекомпанию НТВ и запустят на экран Явлинского. Он то и расскажет населению, что правительство — бездарное ворье. Ясное дело, что отставному начальнику пятого управления КГБ никто не поверит. А вот видному либералу — запросто. Так дальше и будет. Основная задача Явлинского — не допустить объединения электората, успешно решалась. А то, что из рядов его либеральной партии вышли Мизулина, Яровая, и еще куча дурно пахнущего — не замечалось. Ну и НТВ старательно, и небезуспешно шельмовало и президента и реформы, и реформаторов. Особо забавно это выглядело, если знать, что вообще то эти ребята спиздили один миллиард долларов. И насмерть не хотели его отдавать. И парень, который эти деньги вернул государству, стал самым проклинаемым после Чубайса человеком. Народу же, ему что показали по телеку, то и правда. А ему по телеку Киселев с Доренко рассказывали, что враги Березовского и Гусинского — как есть козлы. И в двадцать первом веке так будут думать.

Так, незаметно, я проехал Кропоткин, Тихорецк, мост через Дон, объехав в этот раз Ростов. Стемнело и похолодало, но дождя вроде не будет. После Миллерова меня, на посту, тормознул гаишник. Отмахнулся от документов, и поинтересовался:

— В Москву?

— Ну да.

— Слушай, выручи. Передай на следующий пост сумку? — и протянул мне большую сумку из кожзама. В незастегнутой молнии виднелась, и одуряющее пахла, сырокопченая колбаса. Полная сумка колбасы. Я сглотнул слюну. Так-то понятно. Гаишник взял оброк с проходящей машины, и делится с коллегой. Скорее всего, этот калбасовоз гайцы спецом выпасали. И вот теперь делят хабар.

— Командир — сказал я, — боюсь не выдержу. Продай мне палку?

И протянул ему десятку. Он взял.

— Маловато. Колбаса — свежайшая, тока с завода. Добавишь?

Протянул еще пятерку.

— Он тебя там сам тормознет.

Я ехал, грыз колбасу и веселился. Все как то химичат, все что то тянут. А потом будут орать, что Союз развалили пиндосы. Ну-ну.

На следующем посту гаишник разглядел меня издалека. Вышел, подняв жезл. Не вылезая из машины, я опустил окно, и протянул ему сумку.

— Спасибо! — сказал гаишник.

Я ему подмигнул, воткнул первую, и откусил от палки.

— Это ты что? Мою колбасу жрешь? А ну стой!

Я, не выдержав, заржал. И уехал. Разберутся уж как-нибудь.

Ночью ездить гораздо проще, чем днем. Ничего не отвлекает. Под утро вдруг вспомнил Анюту. Вообще то это плохой признак. Я начинаю прям думать о сексе только когда сильно устаю. Бог весть почему так. Но я решил поспать. На въезде в Елец, тормознулся у поста. Подошел к инспектору, и поинтересовался где здесь можно поспать. Он кивнул на парковку неподалеку, забитую фурами.

— Не, чтоб в кровати. А ты присмотришь за машиной, чтоб не ободрали. — и протянул ему денежку.

Гаец мне тормознул частника, что отвез меня в гостиницу при автовокзале. И я поспал три часа. Снова сев за руль и трогаясь, я думал, что осталось километров триста, лишь бы снег не пошел.

Проезжая какую то деревеньку, я заметил на остановке что то типа рыночка, и издалека заметные, яркие яблоки. И мне вдруг захотелось купить ведро, вывалить на кухне, чтоб в доме пахло яблоками. Проехав, остановился поодаль. Вылез из машины и вернулся. Яблоками торговала опрятная старушка. Быстро сговорились, осталось решить, куда их пересыпать. Я вспомнил, что у Хохла вдоль заднего борта плоский ящик, где точно лежит какой то брезент. Открыл полуприцеп, залез, и пошел к ящику. Вернулся, распахнул вторую створку, темновато. И вдруг увидел бумажный мешок, из тех, что я вез в Нальчик. Завалился между тентом и ящиком. Если спецом не посмотреть то и не увидишь. То что надо. Вытащил. Полупустой какой то, поэтому и завалился. Сорвал прошивку горловины и заглянул. И охуел.

В мешке лежали пачки сторублевых купюр. Полмешка сторублевок.

Не знаю, сколько я простоял глядя в этот мешок. Привел в себя меня вопрос:

— Сынок! Яблоки то будешь брать? Хороший мешок, как раз оба ведра влезут.

Бабуля — продавец пришла к машине, и заглядывала в двери. Я свернул мешок и сунул в ящик, под кусок брезента. Вылез из полуприцепа и закрыл дверь снова на замок.

— Некуда мне их сваливать, бабушка! Может продашь с ведром?

— А мешок?

А в нем костная мука, нельзя.

— Не знаю, — растерянно сказала бабуля. Я достал из бумажника деньги. — Это дорого, сердешный!

Добавил десятку.

— Беру оба ведра. Договорились?

— Спаси бог, мой хороший. Бог впуть.

Я поставил ведра в ногах пассажирского сидения, подпер их рюкзаком и тронулся.