Примерно час спустя Грант повел их через ручей к заброшенному сараю. Он сложил руки рупором и ухнул как сова. Из темноты появились две фигуры, и все зашли в сарай. Внутри было темно, хоть глаз выколи, и пахло животными. Лошади беспокоились. Один человек что-то быстро сказал Гранту, но Росс ничего не понял, поскольку тот говорил на фламандском.

По мере разговора глаза Росса привыкали к кромешной тьме, и он разглядел стол, скамейку и пару стульев. Он сел на стул, а четвертый человек в этом время наблюдал за ним, затачивая штык.

— Вы что-нибудь поняли? — спросил Грант.

— Ничегошеньки.

— Французские войска пересекли границу час назад и движутся в сторону пруссаков в Шарлеруа. Этого мы и ждали. Веллингтон всегда подозревал, что они нападут именно таким способом, но он готовился и к окружению, если французы попытаются отрезать британские войска от моря. Если только это не отвлекающий маневр, точно мы узнаем на рассвете, когда получим еще одно сообщение, а если так, это значит, что Бонапарт хочет сначала разбить пруссаков, а потом переключится на англичан.

— Что именно мы узнаем на рассвете?

— Явится ли лично Бонапарт. Также отмечается повышенная активность вокруг Монса, но это похоже на отвлекающий маневр. Если мы удостоверимся, что продвижение в Шарлеруа — главная цель, тогда Веллингтон начнет вывод войск из Лилля, Конде и Валансьена. — Грант потер узкий подбородок. — Он полагается на мои сведения.

— Герцог?

— Он самый. Как глава разведки, я несу ответственность за вовремя переданные сведения, чтобы он двинулся в нужном направлении. Сам я не пойду, поскольку у меня есть надежный посыльный. Пойдет Андре. Но завтра мне понадобится второй посыльный. А люди нужны мне здесь. Если вы готовы, я пошлю вас с другим сообщением. Предположительно через день.

К одиннадцати утра французская императорская гвардия вытеснила пруссаков из Шарлеруа. Наполеон сидел на стуле возле гостиницы «Бельвью» и наблюдал, как его войска занимают город. Днем французы нанесли сокрушительный удар по пруссакам в Линьи, маршал Блюхер упал с лошади и потерял сознание, когда на него натолкнулись французские кирасиры, преследуя немцев, отступающих к Вавру. Немцы потеряли шестнадцать тысяч человек и двадцать пять пушек.

Удовлетворенный, что сокрушил одного противника, Наполеон перевел все внимание и силы на другого.

На первом этаже большого арендованного особняка на улице Бланшизри в Брюсселе герцогиня Ричмондская устраивала грандиозный бал, вероятно, самый блистательный в этом блистательном сезоне. Там присутствовали все важные персоны, но за два дня до события Джереми вернул с таким трудом добытые приглашения.

— Ты не возражаешь, любимая? — спросил он. — После нашего приезда мы побывали уже на стольких балах. Завтра я буду в отъезде и в четверг хотел бы провести с тобой тихий вечер. Только ужин, любовь и сон.

Кьюби озадаченно посмотрела на него.

— Мне бы хотелось пойти, но я предпочту побыть с тобой, если тебе так хочется.

— Мне так хочется. В следующие несколько недель я буду чаще отсутствовать, так что хочу насладиться обществом моей прекрасной жены.

— Думаешь, скоро будет сражение?

— Не уверен. Французы имеют преимущество, а мы не видим их карты.

И потому вечер пятнадцатого числа они провели вдвоем в ресторанчике, где отмечали день рождения Кьюби. Они дошли туда от своей квартиры пешком. В этот теплый вечер по улицам Брюсселя гуляло много людей. Несомненно, у особняка герцогини Ричмондской собралась большая толпа, чтобы посмотреть на прибытие гостей.

Были на улице и солдаты: туда-сюда цокала кавалерия, маршировали взводы пехоты. По большей части они отправлялись на юг.

Они заказали отличные блюда, в основном те же, что и в марте, поболтали о том, о сем, с теплотой глядя друг на друга и иногда касаясь руками.

— Теперь ты уверен больше, чем во вторник?

— Насчет чего?

— Насчет Бонапарта.

— О да. Он перешел границу вчера ночью или рано утром. Уже была пара стычек.

— Далеко отсюда?

— Миль двадцать.

— Двадцать миль!

— Ох, не беспокойся, их отбросили. Это сделали не наши ребята, вроде бы брауншвейгцы или голландцы. Но французы отступили. Похоже, они проверяют наши позиции в разных местах, прежде чем предпримут что-либо серьезное.

— Джереми, мне что-то страшно.

— Прошу тебя, не бойся! Иногда бывает много шума и дыма, но никаких серьезных ранений. Ты же знаешь, вчера я муштровал своих ребят. Я — и муштровал! Но старые армейские ружья уж больно громоздкие. Они производят страшный грохот и много дыма, но чудовищно неточные. Обычно солдат стреляет слишком высоко, иначе его оглушит, к тому же отворачивается, и пуля уходит куда-то в воздух. Но если отругать солдата, он слишком сильно опустит дуло, и пуля выкатится еще до выстрела!

— Это меня не особо утешает, — сказала Кьюби.

— Тогда выпей чуть больше вина и расскажи о себе. Наш ребенок жив и толкается?

— Только начинает. Не будь слишком нетерпелив, мой мальчик. Время придет только в декабре.

— И кого ты хочешь?

— В смысле, мальчика или девочку? Мне всё равно. Возможно, мальчика. А ты?

— Лучше девочку.

Они засмеялись.

— К Рождеству, — сказал Джереми. — Вот думаю, как ее назвать? Или его. Ноэль? И где к тому времени мы будем жить?

— Не в Брюсселе!

— Да. Недавно я думал, что война затянется, как предыдущая. Но сейчас мне кажется, что всё решится одним ударом, всего за месяц! Я не сделаю карьеру в армии, как мой кузен. И всё же немного странно...

— Что?

— Говорят, Джеффри Чарльз в детстве был неженкой и избалованным ребенком. Я сильно удивился, когда он так прикипел к армии. Что до меня, то хотя обстоятельства были совсем другие, но меня тоже воспитывали мягко, я и в мыслях не держал вступить в армию, но вот я здесь, и признаюсь, мне это нравится куда больше, чем я ожидал!

В этот вечер Кьюби была в бледно-лиловом шелковом платье, собранном на талии серебряным шнуром. Джереми попросил ее надеть именно это платье, потому что оно напоминало то, которое она носила в их первую встречу, когда спасла его от таможенников.

— Разумеется, после окончания войны меня уже не будут повышать так быстро, — добавил он. — Я поражен, что получил звание, не покупая его и не имея никаких влиятельных знакомых! Все это лишь благодаря редкостному смятению после побега Бонапарта и гибели офицеров, способных командовать вновь сформированными ротами и полками.

— Надо понимать, ты не желаешь признавать, что это хоть в малейшей степени заслуга твоих талантов. Ну прекрати, подобная скромность просто смешна.

Джереми посмотрел на Кьюби, заглянув в блестящие карие глаза под черными бровями. Она слегка выпятила губы, чей вкус он так хорошо знал, темно-розовые на коже цвета меда.

— Джереми, я никогда тебя не спрашивала. Ты вступил в армию из-за меня?

Он отвел взгляд.

— Очень тяжело разобраться в моих тогдашних чувствах.

Кьюби подождала, не скажет ли он чего еще, а потом добавила:

— Думаю, твоя сестра меня в этом винит.

— Кто, Клоуэнс? Когда ты с ней виделась?

— Изабелла-Роуз как-то обмолвилась. Но на приеме у Джеффри Чарльза Клоуэнс вела себя недружелюбно. Может, она просто винит меня в том, что я причинила тебе страдания.

— И она права. — Джереми похлопал ее по руке, а потом погладил щеку. — Но мы это изменим. Ей просто нужно с тобой встретиться и узнать тебя получше. Вспомни мою матушку.

— Твоя матушка — мудрейшая женщина. И добрейшая. Я знала, что мы поймем друг друга, как только увидела ее на том приеме. Клоуэнс больше похожа на твоего отца, ее труднее смягчить.

— Я вовсе не считаю отца таким твердокаменным! Когда ты узнаешь его получше, ты тоже это поймешь. Но кстати, о твердокаменных. Как насчет твоего брата и матушки? Как думаешь, нас когда-нибудь примут в Каэрхейсе?