Вот она, ключевая фраза. А за ней — уже знакомая сталинская «теория» непрерывного нарастания сопротивления контрреволюции.

Во время чистки 1933–1934 годов Органы сумели попутно обезвредить массу «шпионов». Откуда они взялись? Начальник одной технической службы наркомтяжпрома Александр Ильич Миленин был арестован в 1934 году и привезен на Лубянку. Он якобы был близок с некой дамой, которая, в свою очередь, была якобы знакома с одним немецким инженером. Чтобы избежать пыток, Миленин признал себя виновным в шпионаже в пользу Германии и для вящей убедительности указал ряд секретных документов под вымышленным шифром: Ф-2, Ф-14, Х-4 и т. п.

Сохранить жизнь помогло ходатайство Орджоникидзе, шпиона не расстреляли, а дали 10 лет. В дальний лагерь к нему поехала жена, ей удалось вывезти тайком послание мужа на имя Сталина. Бумагу она вручила помощнику наркома Семушкину, тот положил на стол Орджоникидзе, а уж Серго передал Хозяину. Последовала резолюция Сталина:

«Тов, Ежов, расследовать и доложить».

Среди лиц, на которых ссылался в своем заявлении Миленин, значился его старый фронтовой товарищ Рудаков (назовем его так). Для него вызов в ЦК был неожиданностью. Ежов возглавлял в то время сектор руководящих кадров ЦК и курировал ОГПУ. Он сидел в своем огромном кабинете на третьем этаже здания ЦК на Старой площади за необъятным столом. Папка с делом Миленина лежала раскрытая на столе. Ежов попросил охарактеризовать Миленина и получил прекрасный отзыв о честном самоотверженном фронтовом командире. В то время, до убийства Кирова, можно было еще иногда высказать свое мнение прямо, открыто, не боясь последствий.

— Хочешь увидеться с Милениным? — спросил Ежов. — Его сейчас приведут.

Но Рудаков спешил на службу и решил уйти, зная что увидится с другом завтра в иной обстановке.

Прощаясь с Рудаковым, Ежов предупредил о сугубо конфиденциальном характере беседы. Рудаков молчал ровно тридцать лет. Своему начальнику он сказал, что в ЦК его вызывали по поводу однокашника, рекомендованного на работу в аппарат ЦК. И он поддержал ходатайство. Эта версия и дошла до самого Ягоды.

Миленина освободили, но в партии не восстановили. Нельзя же, в самом деле, выпускать из тюрьмы вовсе невиновного. На всякий случай за ним оставили «моральное разложение». С этим клеймом Миленин попал на Отечественную войну, командовал дивизией, но высокими званиями его обходили.

В кампании преследования бывших и нынешних оппозиционеров тема шпионажа и связи с заграницей звучит все назойливей. Вот тут уже можно было применять смертную казнь — за одно лишь намерение «бежать» из страны. Сталин ввел в практику высылку родственников репрессированных. Система заложников существовала в Грузии еще во времена Георгия Саакадзе. Сталин начал применять эту систему в первые же годы правления — шантажировать свои жертвы угрозой расправы над родными и близкими, вымещать ненасытную злобу на семьях арестованных. То была его стихия.

Истории было угодно синхронизировать действия двух диктаторов — Гитлера и Сталина. Немецкий дуче 30 июня 1934 года уничтожил группу своего соперника Рема. Однако в Ночь длинных ножей жертв было немногим больше, чем в ночь святого Варфоломея — факт, над которым стоило бы задуматься некоторым нынешним моралистам, оправдывающим сталинский террор.

Та гитлеровская Ночь послужила Сталину моделью для резни, устроенной им после убийства Кирова. В одном Ленинграде сталинские опричники уничтожили 40 тысяч старых коммунистов, а всего «выявили» в городе — колыбели Октября и в Москве 180 тысяч «врагов народа».

Год 1935 славен еще одной массовой резней. Как только советская доля Китайско-восточной железной дороги (КВЖД) была продана Японии, служащих вывезли на родину, и вскоре тюрьмы и лагеря пополнились пятидесятитысячной армией «японских шпионов». Кто из них выжил? Что стало с детьми? В официальной истории об этом — ни слова. И о личной ответственности Сталина — тоже.

Массовый террор требовал новых, числом поболее, исполнителей. Из местных и центральных отрядов охранников-экспроприаторов, прошедших школу ликвидации «кулака» и преследования первого эшелона политических ведьм, надо было спешно создать мощную, боеспособную армию карателей и мародеров.

Искусственно подогреваемый энтузиазм строителей «социализма» не мог затронуть ум и сердце крестьянина и рабочего. Они мыслили не партийными догмами, а жизненными категориями. Сталин не забыл 1921 год, когда недовольство рабочих прорвалось в Петрограде. Помнил он и Кронштадт. И не хотел повторения. Отсталые рабочие и несознательные крестьяне должны постоянно чувствовать на шее крепкую руку Органов.

Если Вождь задался скромной целью поставить на колени партию, то чем лучше рабочие и крестьяне, то есть народ, массы или как там еще они называются?

Мне лично непонятно, почему апологеты Сталина, воспевая его мнимые заслуги, замалчивают эту бессмертную доктрину, этот динамичный вклад в сокровищницу марксизма-ленинизма?

Не нашла до сих пор достойной оценки официальных историков и руководящая роль Сталина в организации армии мастеров сыска и кары. В годы наивысшего подъема это войско насчитывало более полумиллиона «человек». Расчет, составленный специалистами, охватывает, помимо всех наркоматов внутренних дел и управлений национальных республик, областей, крупных городов, все районные отделения и транспортные органы. То были мастера высокой квалификации, накопившие богатый опыт ведения обысков, следствия и применения пыток. Что касается сыска, то при Сталине это стало делом плевым: брали всех подряд, не утруждая порой прокурора выпиской ордеров на арест.

Кроме того, Органы располагали гвардией охраны, так называемыми внутренними войсками НКВД. История подсказывает примеры: швейцарские наемники при дворе французских королей, немецкие в Версале, казармы — при великих князьях литовских.

Сталин в чужеземцах не нуждался, здесь свои убивали своих. Удобно, экономно и — без лишних свидетелей.

Кто сказал, что гражданская война кончилась в 1922 году? То была лишь репетиция к настоящей братоубийственной войне. После краткого перерыва в шесть-семь лет гражданская война на Руси возобновилась с силой циклопической. Ее называли разно: раскулачивание, коллективизация, индустриализация, борьба с оппозиционерами и врагами народа, малый террор, большой террор… Суть оставалась одной — брат убивал брата.

Если на войне солдаты внезапно открывают огонь по своим, это трагическое недоразумение. В стране Октября огонь по своим открыли еще в семнадцатом году. И никак не могут остановиться.

Революция оказалась жестокой и к чужим и к своим. Надо было перейти к плановому истреблению «своих», объявив их «чужими». Сталин сумел организовать и осуществить этот переход незаметно для других. Затем великий умелец наладил машину истребления и запустил ее на полный ход. Этого уже не мог не заметить только слепой. Но было поздно: машина втягивала всех — и слепых и зрячих.

Летним вечером 1926 года группа работников ЦК комсомола, закончив дела, направлялась к лифту на третьем этаже, где находился секретариат ЦК партии. В те годы «Малый ЦК», то есть ЦК ВЛКСМ, помещался в одном здании с большим, на Старой площади. К комсомольцам подскочил невысокий суетливый человек, комендант охраны Трахтенберг.

— Задержите лифт, Товарищ Сталин идет.

Молодые люди повременили, и в кабину вошел генсек — шинель в накидку, рука в кармане полувоенного френча.

— Как дела, молодежь? — сбросил Сталин бодро-снисходительно-отечески.

— Все хорошо. Все здоровы и веселы! — ответил кто-то за всех. У одного комсомольца в кармане лежал маузер, со времен войны остался. Спустя двадцать лет, погибая в голодном сталинском лагере, сколько раз вспоминал он ту минуту в лифте…

В 1937 году секретариат ЦК и Оргбюро переехали в Кремль, а весь аппарат остался на Старой площади. На новом месте Сталин первым делом наладил подслушивание телефонных разговоров. Техника стала совершеннее, ему поставили последние модели. После убийства Кирова и судебных процессов какие только разговоры не вели партийные деятели и работники центрального аппарата. Казалось бы, молчать и конспирировать научились все — жизнь научила. Но — не всех. А Хозяин слушал-подслушивал и наматывал на пропахший табаком ус.