За пятнадцать отпущенных ему судьбою лет Сталин еще не такую рекламу придумает.

…Экипирована экспедиция была основательно — в полном соответствии с требованиями престижа. Тут и унты из оленьего меха и нерпы, меховые костюмы и шапки разных видов — на любую погоду, тут и специальные концентраты из мяса, кур, овощей, изготовленные специальным институтом. И особо обработанные сметана, масло, паюсная икра, шоколад… Предусмотрели все — даже специальный церемониал торжественной встречи победителей Арктики. Ничего не забыли.

Только бы народ забыл о миллионах лагерных рабов, обутых в чуни — куски резиновых автомобильных покрышек. Рабов, «накормленных» черпаком тюремной баланды.

…В лагерном бараке, в самом далеком закутке собрались на толковище блатные. Судят своего же вора, преступившего воровской «закон». Он не в состоянии оправдаться, и вот уже услужливая шестерка накидывает ему сзади на шею веревочную петлю. Жертва хрипит, а вокруг пляшут блатные, отстукивая чечетку на дощатом полу, прихлопывая, по-цыгански, ладонями по ляжкам.

И не слышно предсмертных воплей, и не узнает завтра кум, уполномоченный оперчекотдела (ОЧО), — кто, почему, как…

К тридцатым годам Сталин накопил кое-какой режиссерский опыт. Он научился создавать сильные шумовые эффекты. Он уже знал, что для успеха спектакля нелишне усилить контраст между светлым и темным, между добром и злом. В дни процессов над «презренными врагами народа» газеты публикуют то репортаж о героических перелетах летчиков, «сталинских соколов», то — о не менее героических достижениях рабочего класса.

…В кабинете следователя висит на стене радиорепродуктор. Он сотрясается от ликования счастливых масс. Перед следователем — седой революционер, завтрашний мертвец, Антонов-Овсеенко.

— Слышите, — говорит следователь, — это народ приветствует нашу сталинскую партию и своих славных чекистов. Слышите?! Я вот за вас орден получил…

Полеты на Северный полюс, на Дальний Восток и в Америку, дальние автопробеги, трудовые рекорды «стахановцев», строительство каналов и «комсомольских городов», насаждение лесов и «мичуринских садов», — с помощью этих трюков наш купец рекламировал свой пахучий товар. Он похвалялся летчиками — соколами и учеными — академиками, со скрипачами-лауреатами впридачу.

Так в старину помещик выставлял на показ крепостных музыкантов…

В 1906 году молодой большевик Сергей Басист вел агитацию среди моряков Севастополя. На крейсере «Андрей Первозванный» один моряк спросил его:

— Вот вы говорите, что при социализме все будут равны. А вдруг появится какой-нибудь Толстой или еще толстее и захочет забрать всю власть себе. Тогда что?..

Такого вопроса Басист не ожидал, но ответом не затруднился. Он разъяснил, что при социализме руководителей будут избирать открытым всенародным голосованием. Поэтому личная диктатура возникнуть не может. Да и кто это допустит? Вот вы, военные моряки, вы же дети рабочих, крестьян, разве вы захотите посадить себе на шею нового царя?

Моряки засмеялись…

Прошло тридцать лет. Алексей Сванидзе, брат первой жены Сталина, работал в должности заместителя председателя правления Госбанка. По воскресениям генсек имел обыкновение играть с ним на биллиарде. Однажды в понедельник Сванидзе пришел в свой кабинет на улице Неглинной в подавленном настроении.

— Что с тобой? — спросил его старый друг. — Неужели вчера в бильярд проиграл?..

— Почему ты считаешь меня таким плохим человеком? — обиделся Алексей.

— Ведь если я выиграю хоть одну партию, он потом целую неделю будет вымещать зло на неповинных людях…

Сванидзе помолчал немного и добавил:

— Никак не могу в себя придти. Ночь не спал. Знаешь что заявил Хозяин? Он промазал по шару, поставил кий на стол и сказал: «А ведь русский народ — царистский народ. Ему царь нужен». Эти слова меня так потрясли, что я ушел, не доиграв партии. Больше ноги моей у него не будет. Ведь это он нечаянно высказал вслух затаенную мысль. Вот увидишь, он что-то затеял…

Двести лет назад крестьяне, мечтая о справедливом государе, нарекли царем Емельяна Пугачева. «Отцом» называли они позднее императора. «…все справедливо, как в делах божества, ибо русские уверены, что великий князь есть исполнитель воли небесной…»

Цитируя это свидетельство Герберштейна, маркиз де Кюстин замечает: «Я не знаю, характер ли русского народа создал таких властителей, или же такие властители выработали характер русского народа»[184].

Автор «Николаевской России» мыслил как диалектик. Его предположение блестяще подтвердилось во второй четверти XX века, когда советский народ начал обожествлять узколобое существо с негасимой трубкой в черных зубах. И чуть раньше, незадолго до революции, разве Россия не готова была признать Иисусом Христом бывшего конокрада Григория Распутина?..

Разве Сталин не той же породы?

Обожествление партийного вождя явление отнюдь не случайное. На заре советского государства соратники Ленина признали за ним право «безапелляционных решений» (так выразился Леонид Красин на XII съезде). Если бы не глубокий ум и аскетизм Ленина, его бы еще при жизни возвели в ранг святых.

Когда в августе 1924 года тело усопшего вождя поместили в мавзолей, возник прецедент.

Преклонение перед вождями сродни чувству стадности. В среде меньшевиков оно не бытовало никогда. «Вождизм» был чужд всякому здравомыслящему социалисту.

Генсек — Вождь — Хозяин — Божество. Такова генеральная линия падения партии и возвышения Одного. Здесь совпали обоюдные стремления Сталина и «народных масс». В этом совпадении нашел свое выражение самый позорный и, увы, слишком часто повторяющийся акт истории.

Впервые бурные продолжительные аплодисменты в честь Сталина раздались на XIV съезде в 1926 году. Впервые стенографы зафиксировали аплодисменты, «переходящие в овацию». Впервые все делегаты встали. И после заключительного слова встали. И повторили овацию[185].

В следующем году рабочие сахарного завода преподнесли «железному, непобедимому» генсеку барельеф-портрет из сахара.

Засахаривание — примета будущего. А вот примета уходящего времени: «Слава нашим старым железным бойцам — товарищам Рыкову, Бухарину, Сталину, Петровскому, Калинину, — Слава!..»[186].

Такое уж не повторится.

В тридцатом году, на XVI съезде, в честь Сталина раздались крики «ура». Бурные аплодисменты перешли в длительную овацию. Его чествовали как вождя партии. Под сводами Георгиевского зала Кремля прозвучал лозунг: «Да здравствует наша партия в лице товарища Сталина!»[187]

Пройдет четыре года и Сталина нарекут «гениальным учителем». На закрытии партсъезда Калинин, под гром аплодисментов и крики «ура» произнесет: «Товарищи, в лице XVII съезда вся партия приветствует своего вождя товарища Сталина»[188].

Скромное начало. Уже через полгода «Правда» возвестит: «Теперь коммунизм — великая, несокрушимая материальная сила, перед которой до глубочайших оснований содрогается буржуазный мир. Во главе этой великой материальной силы стоит великий Сталин, гениальный вождь третьего интернационала»[189].

Вождь, подобно цирковому чревовещателю, стал изрекать вечные партистины. Отныне каждое слово, каждая благоглупость генсека подлежали экстренной канонизации.