Это — из «Краткого курса»[110].

Пришло время — оно промелькнуло как светлый миг — когда в изданиях ЦК можно было выудить крупицы правды. Учебник Истории КПСС (1962 года) в таких выражениях критиковал ошибки периода коллективизации:

«Недооценка Сталиным силы привязанности крестьян к своему хозяйству… нежелание прислушаться к разумным предложениям местных работников… явилось источником многих ошибок… Хотя подстегивание коллективизации исходило от Сталина, он в статье „Головокружение от успехов“ всю вину взвалил на местных работников»[111].

В последующих изданиях этого уже не найти. Зато там наличествуют пространные цитаты из Ленина.

…Кому-то угодно вновь трубить о победе колхозного строя под мудрейшим водительством «товарища Сталина».

…Кому-то, из совестливых, угодно называть деревенский погром «неудачным экспериментом». Вряд ли Сталин, решив поработить крестьян, думал, что совершает эксперимент. Ведь эксперимент предполагает пробу, с отнюдь не гарантированным результатом. Сталин же заранее знал, что сомнет крестьян, задавит хлеборобов… Безоружные, что они могли противопоставить могучей диктатуре?

Сталину не только и не столько хлеб нужен был, сколько политический эффект.

И он получил искомое сполна.

У аварцев есть пословица: «Он хочет ради курдюка пожертвовать овцой». Это — и о нем, радетеле.

Иосиф-строитель приступил к созданию нового общества. Первой жертвой пала деревня. Городу предстояло подниматься на Голгофу своим путем.

Давно ли генсек поощрял частную инициативу, надеясь на крестьянское хозяйство, на живительную энергию нэпманов. В апреле 1926 года Сталин еще не видел пути индустриализации страны. Предпринимать строительство большой плотины, говорил Сталин тогда, «это все равно, если бы крестьянин купил себе граммофон на деньги, предназначенные на починку плуга или обновление скотины»[112].

Еще не разработали теоретики программу экономического развития, еще ресурсы — сырьевые, технические, людские, финансовые — не позволяли планировать большие скачки. Это даже он, Сталин, видел. Но двадцать седьмой год принес неожиданный зигзаг: Сталин стал глашатаем экстренной промышленной революции. Объявив всенародный поход за социалистическую индустриализацию, он нетерпеливо понукал пропагандистский аппарат.

Уже в конце 1927 года партия объявила о решающих успехах индустриализации. Собрав тощие цифры по промышленному производству и сельскому хозяйству, добавив к ним данные лесоразработок и рыбной ловли, экономисты положили на стол генсеку победную реляцию: к десятой годовщине советской власти страна, догнала, наконец, царское время, то есть достигла уровня 1913 года. Прирост валовой продукции по сравнению с 1926 годом составил 18 %!

Граммофон, купленный на деньги, предназначенные на починку плуга и обновление скотины, не должен молчать…

Непонятно только, почему в эти статистические игры не включили год 1920. Тогда прирост можно было бы исчислить в 1800 %.

Ну, а в действительности Советский Союз достиг уровня 1913 года в такой решающей отрасли, как выплавка чугуна и стали, лишь в 1929 году.

Неспособный самостоятельно проанализировать внутреннюю и международную обстановку и оценить экономические возможности страны перед большим скачком, Сталин не мог наметить научно обоснованной стратегии на будущее. Ему было суждено всю жизнь колебаться, кидаться от берега к берегу, не видя ни истоков, ни устья реки. Особенности стиля сталинского руководства рано подметил Бухарин: «Спиливать телеграфные столбы на баррикады — хозяйственно очень правильная политика»[113].

Поначалу генсек придерживался экономических рекомендаций Бухарина, Рыкова, Томского, будущих «правых» оппозиционеров. В 1927 году он склоняется к давним предложениям Троцкого, Зиновьева, устанавливает окончательный примат промышленности над сельским хозяйством, — словом, вводит в жизнь ту самую диктатуру промышленности, к которой призывал Лев Троцкий еще пять лет назад.

Но лидеры так называемой «новой оппозиции», выдуманной им в 1926 году, предлагали при индустриализации страны шире использовать иностранный капитал. В России не было необходимых для создания современной промышленности оборудования и техники, не хватало денежных средств, специалистов. Транспорт, дороги — в запустении. И все это на фоне острого сельскохозяйственного кризиса, вызванного насильственной коллективизацией. В этих условиях предложение сдать иностранцам в концессию некоторые заводы и фабрики, начать строительство промышленных предприятий с помощью передовых западных держав, было разумным. Во всяком случае, над этим следовало подумать.

Но Сталин органически не мог думать широко, масштабно. Дельные предложения лидеров оппозиции он объявил «капитулянтскими» и вскоре использовал для физической расправы с ними. Какое ему, в сущности, дело до укрепления народного хозяйства?

Укрепление единоличной власти и собственного авторитета, — вот о чем стоило думать. Думать много, постоянно… Что до народного хозяйства, то тут можно — и должно! — применить силу. Она еще никогда не подводила.

…Госплан предложил два варианта пятилетнего плана (осень 1928 — осень 1933), — отправной, то есть минимальный, и оптимальный, который завышал задания на 20 %. Сталин, а вслед за ним большинство ЦК, остановилось на втором (XVI партконференция в апреле 1929 года). Он и был принят официально. Нет, это, пожалуй, мягко сказано. Сталин заставил ЦК санкционировать произвольное увеличение плана.

К 1929 году Сталин почувствовал себя уже столь уверенно в кресле генсека, что мог дать волю характеру. Он горел нетерпением «догнать и перегнать» передовые капиталистические страны. В этой узколобой голове гнездились великодержавная спесь и абсолютное пренебрежение «массами» или как там их еще… «людскими ресурсами». В арестантских бушлатах или полувоенных гимнастерках (вольные женщины еще и в красных косынках), миллионом больше, пятью миллионами меньше, — все это детали, которыми можно пренебречь на пути к великой цели.

Взгляд хана Батыя на покоренные народы.

Давно ли, в 1926 году, будучи в Ленинграде, генсек упрекнул прожектеров: «У нас любят иногда строить фантастические промышленные планы, не считаясь с нашими ресурсами».

А год спустя:

«Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»[114].

Лучший в России специалист по базису и надстройке склеил своего бумажного тигра — буржуазный Запад. Склеил и утвердил на десятилетия страх перед ним. Пропагандистский аппарат подхватил и понес…

Какая все-таки славная штука граммофон…

Несостоятельность скоропалительного решения генсека сказалась сразу же. Мировой экономический кризис привел к значительному падению цен на сырье. А что еще могла предложить тогда Россия западным торговым партнерам? Нарушились советские планы экспорта промышленного сырья и закупки иностранной техники. Не оправдались надежды на широкую финансовую помощь ведущих капиталистических стран. И еще одна беда, внутренняя: кризис в деревне сопровождался заметным сокращением сельскохозяйственного производства.

Первый же год показал, что ни одно плановое задание не может быть выполнено в намеченный срок. Надо было оперативно пересмотреть планы. И Сталин пересмотрел. Он предложил Совнаркому вдвое увеличить и без того неразумно завышенные контрольные задания пятилетки.

А на местах принимали свои встречные планы, которые превышали уже трижды завышенные…

Неистовый гром кампании соцсоревнования и ударничества заглушил трезвое предложение — создать для намеченного скачка материальную базу, подготовить технические средства.