«Я знаю Сталина тридцать лет. Сталин не успокоится, пока всех нас не перережет, начиная со своего непризнанного ребенка и кончая своей слепой прабабушкой»[156].

Эти слова вместе с именами погибших мученической смертью социал-демократов, большевиков, ученых, музыкантов, художников, писателей и поэтов Грузии надо вывесить на всех школах, на улицах и площадях горной страны.

Может быть, тогда грузины снимут с пиджаков значки с портретом Джугашвили-Сталина, а заодно — ладанки с его ликом с детских шеек, и уберут, наконец, с городских площадей постыдные памятники.

…И разверзлись хляби Лубянские. Дом-то вроде бы невелик, а поди ж ты, целый народ перемолол. Об этом восьмиэтажном доме № 2 на Лубянке трудно связно подумать, связно писать. Не потому, что автору довелось самому пройти лубянский конвейер. А потому, наверное, что этот дом, став средоточием злой сталинской воли, вобрал в себя весь ужас бесчеловечного режима.

Сидишь в камере внутренней тюрьмы, лишенный всего — свободы, возможности двигаться, нормальной пищи, воздуха, чистоты, времени самого. Что еще можно отнять у человека? А свет? Во внутренней тюрьме в 1920 году, впервые в России, установили «намордники», специальные железные короба, закрывавшие от света, солнца все окна, снабженные массивными решетками. История не сохранила имени рационализатора. К тридцатым годам намордник стал непременным атрибутом всех стационарных мест заключения.

Чикагские бойни прославились не только и не столько масштабами производства, сколько организацией, технологией. Там использовалось все — шкура, рога, копыта, кишки, — словом все, кроме предсмертного стона животного. Всякий скот мог проститься с белым светом. Не то на бойне Лубянской: при Сталине у невинных жертв право на предсмертный крик отняли.

«Сталинизм», став подобием религии, спешил обзавестись своей инквизицией. Дело пошло по испытанному пути централизации. Всю власть над государством, над партией, над народом, Сталин сосредоточил в руках органов НКВД. Очень скоро эти печально знаменитые Органы превратились под плодотворным воздействием сталинского гения в некую фирму поистине универсального назначения: слежка, арест, сочинение «дела», следствие, суд, исполнение приговора, — все действия совершались под одной крышей, на одном дыхании.

Притом Лубянка совмещала следствие с исповедальной и пыточной.

При Петре I Святейший синод принял Указ, обязывающий священников сообщать по начальству «если кто при исповеди объявит духовному отцу своему какое-нибудь не совершенное, но замышленное уже воровство, наиболее же измену или бунт на государя и государство…»

При Сталине, отменившем религию и церковь уничтожившем, функции духовных пастырей были переданы следователям тайной полиции. Там, в кабинетах следователей, причисленные к сонму «врагов народа» верующие во Иосифа Кремлевского каялись в несовершенных грехах и навязанных Лубянскими пастырями «злых умыслах». И доносили на ближних своих.

Не забудем, что эта система функционировала как в Зоне Большой, именуемой «волей», так и в Зоне Малой — исправительно-трудовых лагерях (ИТЛ). Прошедший все круги ада в московских тюрьмах, при удобном случае (по усмотрению лубянского чина) попадал на новый конвейер — уже по лагерному «делу».

Не забудем еще о провинциальных филиалах фирмы. Там, на местах, склонные к здоровой инициативе жизнерадостные мальчики так старательно форсировали выпуск «продукции», что враги народа не всегда успевали перед казнью подписать протоколы несостоявшихся допросов. Путь от команды «взять!» до команды «ликвидировать!» был прям и прост, как доска циркового трамплина.

Совершенствованию, как известно, предела нет. Предтечи и духовные отцы лубянских следователей, проводя в средневековой Европе процессы над ведьмами, изобрели коллективный метод допросов и казни: подсудимых допрашивали вместе, десятками. Они хором признавались и хором же следовали на общий костер. До личных имен ли тут было?..

Как знать, если бы не ранняя смерть Сталина, до каких усовершенствований дошли бы отечественные инквизиторы…

С чем ее сравнить, Лубянку? С полицейской машиной Фуше или Николая I? У Гитлера дело было поставлено тоже вполне прилично. Казалось, именно Сталин достиг вершины: его универсальная машина как была запущена на полные обороты, так и действовала, под его неусыпным попечительным оком, круглосуточно, круглогодично. Ни одного дня простоя. То был единственный вид индустрии, в котором Иосиф-Строитель безусловно преуспевал. Ан нет, русские по натуре своей прескверные организаторы. Лубянка не могла бы выполнять спущенные сверху разнарядки без помощи так называемого народа, без его рабской покорности. Не овцы на пастбище, а, говоря словами Мартина Лютера, овцы, ведомые на заклание одна за другой. В этом он, советский народ, народ-мученик, народ-мучитель, мог поспорить даже с древними китайцами.

В XVI веке Европу сотрясала свирепая война против ведьм. Население активно помогало инквизиторам, заполняя доносами специальные деревянные ящики за тремя замками, установленными в церквах. Инквизиторы эпохи сталинщины обходились без примитивных ящиков — их применяли лишь при массовых инсценировках «выборов». Да и нужды особой в доносах не ощущалось: почти все клеветнические наветы и провокационные материалы сочинялись внутри Органов. Лубянка вполне заслуженно носит еще один титул — фабрика лжи. Но главное —

Нет, кустарщины Хозяин не потерпел бы. «Дело» поступало с Лубянки в суд. А при «деле» пока еще живой изменник.

Формально Военная коллегия под неизменным председательством Василия Ульриха считалось органом Верховного суда, на деле это был второстепенный придаток к личной канцелярии диктатора, ведавшего террором. Техника заседания коллегии была примитивна, как топор палача. После краткой, в 3–4 минуты, судебной процедуры, Ульрих объявлял: «Суд удаляется на совещание». Конвой отводил первую жертву в камеру, прозванную телефонной будкой. В совещательной комнате члены коллегии подписывали заготовленные впрок решения и возвращались в зал. Туда приводили следующего, потом третьего. Их тоже пропускали по очереди через трехминутное бормотанье Ульриха и уводили. Лишь тогда вызывали первого и объявляли ему решение. Уходя на казнь, жертва могла думать, что ей уделили почти десять минут — щедрый дар, если принять во внимание занятость высокой инстанции.

…То Ульрих там вершил кровавый ритуал.

Большую заботу о тружениках суда проявило Политбюро. «Для предварительного расследования дел» специальным решением ПБ была создана тройка в составе Берии, Вышинского и Шкирятова. Сталинская машина располагала двумя судилищами, и оба были тайными. Верховный суд, в отличие от суперверховного Особого совещания, имел статус официального учреждения. Но поскольку проникнуть туда не было дано никому, даже матери завтрашнего покойника, он стал легальным дублером сталинской тройки. Так Ульрих был избавлен вообще от необходимости что-либо решать. Он мог теперь со своей бригадой не удаляться в совещательную комнату. Но тогда нарушился бы стройный ход спектакля.

В Лубянском театре были свои драматурги, режиссеры, актеры, статисты. И своя костюмерная, свой реквизит. Заплечных дел мастера сумели поднять обыкновенную судебную расправу до уровня театрального действа.

Устраивались генеральные репетиции — для выездных спектаклей-процессов. Публика менялась часто, только большую часть действующих лиц почему-то не выпускали, а выносили ногами вперед, ибо имелось одно существенное различие между театром лубянским и всамделишним: выстрелы были настоящие.