Приходилось приспосабливаться, каждый хотел жить. Незаметно новобранец Органов входил в образ. Придя на Лубянку с дипломом гуманитарного ВУЗа, он со временем приобретал навыки квалифицированного костолома, и — что особо ценилось начальством — достигал высот «психологизма». И высот провокации.

Но уж тут очень трудно было остановиться — как в любом ином преступном деле. Лубянские мастера стали доносить друг на друга, устраивать коллегам уютные провокации. Впрочем, и без этого в недрах центрального аппарата истребления, время от времени, вызревали проскрипционные списки на собственных сотрудников.

Он впечатлял с одного взгляда, такой список. Длинный столбец фамилий, имен — человек на сто и более. Внизу — заключение следователя:

«ПОЛАГАЛ БЫ РАССТРЕЛЯТЬ».

Рядом, справа, — виза начальника отдела:

«СОГЛАСЕН».

Вверху, в левом углу, — внушительный росчерк начальника управления:

«УТВЕРЖДАЮ».

И уж на самом верху, попирая заглавие и жирный угловой штамп с датой, — основополагающая резолюция заместителя наркома:

«РАССТРЕЛЯТЬ».

Потом, как последний, завершающий мазок кисти, появится пометка коменданта:

«ПРИГОВОР ПРИВЕДЕН В ИСПОЛНЕНИЕ».

(К слову сказать, я не полагал бы непременно расстрелять провокаторов, подобных «философу» Спиркину. Но я полагаю безусловно полезным — для моего поколения и поколения молодых — обнародовать имена палачей, провокаторов, доносчиков. Это надо делать везде — на улице и дома, на работе и на собраниях. Можете не бояться кары. Я внимательно просмотрел весь Уголовный кодекс. Там ничего не сказано о том, что разоблачение негодяев может нанести вред государству.)

Распоряжаться жизнью и смертью людей — в этом что-то есть. В кресле следователя последний замухрышка чувствовал себя всемогущим. Многие участвовали в арестах, а потом и в пытках. Вскоре они понаторели в фальсификации, приобрели опыт в сочинении «дел», научились игнорировать факты, закон, личность, права, скромно довольствуясь собственными признаниями подследственного. Научились добывать эти признания. Документы и свидетельские показания, факты и обстоятельства, кодексы, прокурорский надзор, судебное разбирательство, — все это вдруг оказалось лишним, лишенным смысла и веса. За каждого «сознавшегося» следователь получал 2000 рублей наградных. Было где разгуляться мелким честолюбцам, хапугам, садистам.

Когда в наши дни люди обсуждают проблему нарушения правовых норм в эпоху сталинщины, хочется спросить:

— Вы это действительно всерьез?

«Как держать себя на допросах?» — в брошюре, опубликованной в 1906 году под таким названием, автор, большевик Бахарев рекомендует товарищам по борьбе отказываться от всяких показаний. Народоволец Александр Михайлов в своем завещании писал:

«Рекомендую отказываться от всяких объяснений на дознании, как бы ясны оговоры или сыскные сведения не были. Это избавит вас от многих ошибок».

И «господа политические» отказывались давать показания. А господа жандармы не смели настаивать. Странные люди жили в России в начале века. И революционеры, и царская охранка, и сам царь, казалось, состязались в наивной благожелательности. По новому Уголовному уложению 1904 года судебной палате вменялось в обязанность разбирать все политические дела в открытом заседании. И ниспровергатель существующего строя открыто, при народе, призывал к бунту. Прокурор, жандармы и «чистая публика» с отвращением выслушивали крамольные речи, но — выслушивали! Судья отправлял преступника в ссылку. Иногда на каторгу, очень редко — на казнь. Но все это производилось открыто. Где все это? Канули в быстротечную Лету те наивные времена.

Прошлый век хранит в памяти и вовсе курьезный случай. В 1878 году Вера Засулич стреляла в петербургского генерал-губернатора Трепова. Суд присяжных оправдал террористку. Она ранила царского сановника — ее оправдали. Каково?

Брата Мартова В.О. Левицкого, арестованного (в который раз!) в 1937 году, обвинили в причастности к «эсеро-меньшевистской монархической организации» (логика обвинений была не самой сильной стороной лубянских специалистов). Левицкий ратовал за смертельную голодовку-протест. Ведь осуждение на срок ИТЛ означало лишение статуса политзаключенного. Видный журналист, редактор «Нашей зари», сотрудник «Голоса Социал-Демократа» на одних нарах, на одних правах с уголовной шпаной?.. К этой моральной пытке примешивалась пытка физическая — истязания, которым политических подвергали внутри камер, на этапе, в лагере. Охрана поощряла уголовников. В какой еще стране возможно такое?

Ну, а пытки без участия постоянного корпуса уголовников применяли и в других странах. Один гитлеровский палач похвалялся: «Семьдесят килограммов живого мяса, прошедшие через мои руки, — это уже не человек, он не соображает, что рассказывает мне правду…» Германия Гитлера и Гиммлера сохранила и приумножила богатые пыточные традиции средневековья, да и более поздних времен.

В 1557 году архиепископ Кельна скрепил своей подписью официальные расценки на весь ассортимент пыток и казней. Аналогичного документа за подписью Сталина не сохранилось. Профессиональные преступники не любят оставлять следы. Но директиву о применении пыток Сталин дал лично. И смертоносный режим в лагерях введен также по его прямому указанию.

Советской России тоже не занимать стать традиций на стороне. Древний летописец оставил картину разгрома Новгорода и Пскова, учиненного Иваном Грозным в 1570 году:

«И святую Софею соборную церковь пограбил и поймал чудотворные иконы корсунские и казну всю, драгие вещи поймал, и архиепископов двор и монастыри все пограбил, и всех людей и многих православных умучи многими муками, а протчих людей глаголют 60 тысяч мужей и жен, и детей в великую реку Волхов впета, яко и реки запруднятися. И то по иным городам новгородским тако тако же вся люди ограбил и монастыри, и церкви»[161].

Что ж, Сталин только масштабами от Ивана отличался, только числом «умученных»? Не два и не три города он разгромил-разграбил, и не два десятка, — всю страну. Не тысячами исчисляются жертвы. Но и в лютости превзошел Сталин своего предтечу. Сделал то, о чем в XVI веке не помышляли: души человеческие развратил страхом, властолюбием, сребролюбием и великим словоблудием. Со своей армией штатных головорезов, подкрепленной могучей армией платных затемнителей мозгов, Сталин мог повторить вслед за Наполеоном:

«С моими жандармами и моим духовенством я все могу».

Кровопроливцы — так называли в старину мятежников. Как же назвать того, кто истребил десятки миллионов ни в чем неповинных людей — больше, чем жило на Руси при Грозном Иване? Есть ли такое слово?

В эпоху гуманного правления Отца народов вопрос «давать — не давать показания?» не стоял. На Лубянке из товарищей коммунистов выбивали любые показания — против себя и близких, против сослуживцев… Они были наделены куцей фантазией, пыточных дел мастера. Почему бы не предложить узнику перед неминучей смертью признаться в контрреволюционных связях с космополитом Гулливером или с коварными марсианами?

В 1938 году арестовали члена ЦК ВЛКСМ секретаря Замоскворецкого райкома Марию Давидович — вслед за Косаревым и другими вожаками комсомола. За десять лет до этого ее послали в Польшу на подпольную работу, но там ее схватили и приговорили к десяти годам каторги. Она отбыла восемь лет, потом МОПРу удалось выменять ее на нужного Польше человека.

…В Лефортово она очутилась в одной камере с армянской коммунисткой Микаэлян. Обе женщины держались стойко и с порога отвергли дикие обвинения. Следователь взъярился:

— Ах, вам не в чем признаваться?! Каменев и Зиновьев тоже не хотели давать показания. А как через задницу ток пропустили, сразу признались во всем.

Арестантки продолжали упорствовать. Тогда их перевели вниз, на первый этаж. Здесь были слышны вопли пытаемых в подвале. Пытаемых электротоком?.. Сколько дней провели они в той камере? Каждое утро Микаэлян замечала на голове Марии новую прядь седых волос. А ведь ей не было еще тридцати…