Весьма полезным статистом в сталинском театре оказался Н.И. Подвойский. Еще в семнадцатом году, будучи членом военной организации большевистской партии, он вошел в Петроградский ВРК. Подвойский оказался одним из самых неутомимых карьеристов. При любом случае он подписывался за председателя ВРК, оттесняя на второй план действительно избранного председателем П.Е. Лазимира. «Должность» председателя не имела тогда существенного значения: десятки членов комитета подписывались за председателя на многочисленных документах в октябре-ноябре семнадцатого года.
Подвойский был из тех, о ком говорят: «Много амбиции — мало амуниции». Может быть поэтому он не попал в число большевиков, которых преследовало правительство Керенского. Не коснулась его и сталинская секира. Напротив, после гибели всех активных руководителей Октябрьского вооруженного восстания Подвойского срочно возвели в сан одного из вождей революции. Ему присвоили задним числом титулы Председателя ВРК, Председателя Военки и… Первого наркома. В действительности Ленин, уступив домогательствам Подвойского, назначил его заместителем наркома по военным и морским делам лишь 11 ноября 1917 года[174].
При жизни Ленина с 1918 по 1924 годы Подвойский не попал в число делегатов ни одного съезда партии. Ленин имел множество случаев убедиться в полной непригодности Подвойского к руководящей работе. Глава правительства не доверял ему оперативного командования и настаивал на снятии с ответственного поста[175].
Сталина факты, документы не смутили (…«Лжи поверят, правде нет»). Он пренебрег и психическим заболеванием Подвойского. Все герои Октября оказались «врагами», зато «Председатель ВРК» — вот он! — жив и здравствует.
Поощряемые генсеком, родственники Подвойского выпускают серию мемуарных публикаций в жанре фантастики а ля Емельян Ярославский. Фирма Ярославский-Подвойский-дочери-зятья и К0 буквально завалила авгиевы конюшни советской историографии таким количеством мусора, что для их расчистки понадобился бы легион Геркулесов. Вероятно поэтому конюшни стоят нетронутыми по сей день…
Кому же еще дозволил Сталин умереть в своей постели? Этот подарок генсек сделал женщинам — Елене Стасовой, Александре Коллонтай и еще нескольким соратницам Ленина. Надежду Крупскую причислить к ним нельзя: слишком ее смерть походит на «устранение».
Вообще искать систему в сталинской политике казнить-миловать занятие пустое.
Власть без крови — так не бывает. И слава без крови — не слава. А как же большие поэты? Они снискали мировую славу, а крови ничьей не проливали. Как это им удается? Сталин испытывал к поэтам какое-то суеверное почтение. Но и оно имело предел.
…Осип Мандельштам, Егише Чаренц, Марина Цветаева. И — Анна Ахматова, Борис Пастернак. Первых он казнил (Цветаева покончила самоубийством). Последних двух помиловал. А ведь они были из самых строптивых. Борис Пастернак осмелился отказаться от подписи под требованием казнить «троцкистов». Не его ли превозносил на Первом съезде писателей в тридцать четвертом году «презренный наймит мировой буржуазии» Бухарин? Но что-то удерживало Сталина от расправы с Пастернаком.
Владимир Маяковский рано покончил с собой. Останься он жить, не миновать ему судьбы Максима Горького. На роль кремлевского камер-юнкера он не годился. Однако не стоит гадать. Нам доподлинно известно, что в одном проскрипционном списке, представленном на высочайшее утверждение, Хозяин вычеркнул имя Лилии Брик со словами:
«Не будем трогать жену Маяковского»[176].
В отношении Горького можно сказать определенно: казнить его как шпиона (итальянского фашизма, наверно?..) было бы слишком скандальным делом. Поэтому Сталин приказал убрать его «тихо».
Другой широко известный писатель Илья Эренбург уцелел именно благодаря своей европейской известности. Уникальный случай: автор, чьи книги были арестованы (изъяты, запрещены), остался невредим. Уважением генсека к писателю это явление не объяснить. Сталин был начисто лишен понимания самоценности человеческой личности. Его бесило малейшее проявление самостоятельного мышления или творческой индивидуальности.
Сравнительно благополучная судьба Эренбурга не укладывается в рамки логических рассуждений. Тиран оставил жить Эренбурга, он оставил жить и Шолохова — его антипода в литературе и в жизни. Впрочем, служили-то они оба…
В 1944 году, когда советская армия вступила на территорию Германии, Сталин удовлетворенно изрек: «Ну, хватит статей Эренбурга».
Роман «Буря» был рекомендован комитету по сталинским премиям самим Сталиным. «Если такой всемирно известный писатель, как Эренбург, за советскую власть, — изволил сказать в кругу подручных Хозяин, — значит, она сильна».
На обсуждении «Бури» в Союзе писателей Илья Эренбург упрекнул Шолохова:
— Нельзя молчать в такое время. Это непатриотично.
Шолохов, ушедший в очередной запой, ответил:
— Да, я не пишу, это правда. Может быть, это даже непатриотично. Однако свою сталинскую премию я отдал на строительство детского сада. А Эренбург перевел на свой банковский счет. Я живу в станице Вешенской, а Эренбург сохранил свою виллу в Париже…
«Бурю» выступавшие ругали. Но вот поднялся автор:
— Не знаю, может быть, ваше мнение справедливо. Позволю себе зачитать другое мнение.
И Эренбург прочел записку Сталина:
«Поздравляю вас с романом „Буря“. Желаю новых творческих успехов и здоровья. Иосиф Сталин».
Комплимент людоеда перевесил.
Еще двух яростных антиподов вспомним — Толстого и Булгакова. Граф Алексей Толстой написал раболепный опус «Хлеб». Михаил Булгаков сочинял едкие, полуприкрытые сатиры на мрачную современность. Они стали врагами, придворный романист Толстой и великий остроумец Булгаков. Толстой пытался сдать неуживчивого драматурга Органам, донес на него. Был за это публично бит. Но Хозяину вздумалось сохранить Булгакова, автора полюбившейся пьесы «Дни Турбиных». Автора крамольной пьесы «Кабала святош». Это замечательное творение — сцены из жизни двора Людовика XIV — было запрещено сразу. И с 1929 года, сорок лет, цензура прятала пьесу Булгакова, осмелившегося коснуться запретной темы — взаимоотношения власти и искусства. Что получает от искусства власть — что получает искусство от власти? То была пьеса о драматурге и Сталине. Булгаков в двадцатые годы предвосхитил эволюцию сталинщины, аппарата власти и общества лицедеев.
Но Сталин вытащил опального драматурга из нищеты и забвения, вернул его в Художественный театр. А теперь — поцелуй злодею ручку. Нагнись, нагнись… Ну же!..
И Булгаков приступил к сочинению пьесы о юности Вождя — «Батум»… Повержен Мольер. Повержен Булгаков. Повержен, но помилован.
Так Хозяин подвел писателей-антиподов, Толстого и Булгакова, под единый знаменатель. Еще один феномен безвременья…
Из настоящих писателей Сталин пощадил еще Константина Паустовского. А ведь он воздерживался от комплиментов деспоту — по тем временам поступок героический.
Почему Хозяин его пощадил?
Эмануила Ласкера, чемпиона мира по шахматам, Сталин тоже не тронул. Тут сказалось, конечно, не только и не столько почтение пария к мощному интеллекту, сколь боязнь запятнать свою репутацию преследованием всемирно известного гроссмейстера. Каков однако парадокс: Ласкер бежал от Гитлера в Москву, под защиту Сталина…
Деятелей культуры Сталин уничтожал не всех подряд. И не каждого десятого, как заложников в военное время. И не просил, подобно гоголевскому Вию, поднять веки, дабы ткнуть пальцем в обреченного. Сталин с закрытыми глазами знал чья очередь, он действовал избирательно.
…На одном приеме в германском посольстве присутствовали Василий Качалов, Галина Уланова, Давид Ойстрах и театральный режиссер. Через несколько дней режиссера арестовали по подозрению в шпионаже (ПШ) и осудили. Других не тронули. Другие были у Хозяина в большом фаворе.
