Митрополит Николай называл генерального секретаря большевистской партии «наш общий Отец Иосиф Виссарионович».

Сталин обратился к народу: «Братья и сестры!..» — взмолился Вождь. Старый обманщик знал на чем играть. На защиту родины поднялись все, даже дети замученных «кулаков», даже эмигранты и ссыльные. А он улыбался в кремлевской тиши: разве не Он олицетворяет собой родину?..

Аппарат пропаганды оперативно перестроился на горячую прокатку героико-патриотической темы. Дело дошло до откровенной проповеди панславянизма. Созданный по случаю Всеславянский комитет призывал к священной войне против немцев. Не понять было что происходит: если это классовая борьба, то почему немецкие рабочие истребляют советских? Если же это война племен, то как все это согласуется с доктринами Маркса и Ленина?

В то время Сталину было явно не до соблюдения доктрин — он утилизировал все и вся. Так возникли неповторимые политические парадоксы военной поры.

Без парадоксов обходилась разве что сталинская дипломатия. Когда худо было, генсек, он же глава правительства, умолял союзников о помощи. Оправившись от первых поражений, маршал Сталин взял уверенный тон. Ну, а после падения Берлина он держался уже как властитель половины мира.

Три этапа. Три роли. Три маски.

Июль 1941 года, начало переговоров с Черчиллем. Английское правительство считает сделку Гитлера со Сталиным незаконной, оно не может признать новые границы СССР. В сентябре на встречах с английскими и американскими дипломатами Сталин пытается обворожить лорда Бивербрука и Аверелла Гарримана, но иногда срывается на грубость. В декабрьских беседах с Антони Иденом генсек несговорчив (немцы остановлены!). Иден жалуется: «Работать со Сталиным невозможно»…

А Сталин упрекает союзников. Упрекает и просит помощи. Его письмо Черчиллю от 4 сентября наполнено отчаянием: потеряна половина Украины, блокирован Ленинград. Сталин просит, не медля ни часа, открыть второй фронт и прислать самолеты, танки, цветные металлы…

Давно ли генсек заверял мир, что Советский Союз не собирается за кого-нибудь таскать каштаны из огня. Ан, просчитался, Провидец.

Новый год принес новые поражения. В конце марта 1942 года Жуков предложил выбрать слабый участок немецкого фронта и, сконцентрировав силы, нанести сокрушительный удар. Но Верховный отверг этот план. Он придерживался стратегии «широкого фронта». Летом первого военного года Сталин трижды отверг стратегически оправданный замысел Жукова — отвести армии на левый берег Днепра и сдать Киев[220]. Упрямство Верховного стоило жизни более миллиону солдат. Георгий Жуков позднее писал, что Сталин со временем стал разбираться в военной стратегии. Скорее всего это «свидетельство» маршала попало в мемуары против воли автора. Жуков имел богатую возможность убедиться в стойкой некомпетентности генсека. Так же, как маршал Воронов. Крупная операция на Северо-Западном фронте в феврале-марте 1943 года была подготовлена из рук вон плохо. Ставка выбрала неудачную местность — болота, леса. И неудачное время. Воронов написал Сталину, но Верховный оставил все как есть. Потери были огромны[221].

…Так же, как маршал Василевский, бывший начальник генштаба. Из его воспоминаний следует, что Сталин «не всегда принимал оптимальные решения, но всегда проявлял понимание наших трудностей… Он был склонен вести боевые действия до некоторой степени прямолинейно»[222]. И — оговорки, оговорочки, объективные причины… Маршал сообщает, будто уже в битве на Курской дуге Сталин проявил полное умение руководить военными действиями по-новому. А напиши маршал правду — что более бездарного «Верховного главнокомандующего» история больших войн еще не знала, — вышла бы в свет его книга?

Не кто иной как Сталин позаботился внедрить в печать легенду о стратеге-генералиссимусе. «Вот Ленин, тот никогда не считал себя знатоком военного дела. А нас, тогда еще молодых товарищей из ЦК, он обязывал досконально изучать военное дело»[223].

…В Кунцевской больнице умирал от рака маршал Рокоссовский. Перед смертью он успел кое-что рассказать о Сталине-полководце.

«Этот недоучившийся поп только мешал всем. Мы его обманывали: какое бы несуразное распоряжение он ни отдавал, — мы поддакивали, а действовали по-своему…».

Маршалы Тухаческий и Егоров незадолго до ареста говорили друзьям, что генсек военное дело не знает[224].

…1961 год. На вечере Московского университета по случаю юбилея Сталинградской битвы присутствует Малиновский. Но выступить маршал отказался. Зато после официальной части, за столом, он поведал в тесном кругу военных горькую правду о битве. Два вождя, два самодура, — сказал маршал, — устроили под Сталинградом мельницу. Они уже успели перемолоть 600 тысяч солдат. Но кому нужны были голые заволжские степи? И Сталинграда, как города, уже не стало, его измололи, стерли с лица земли. Тогда собрались пять командующих фронтами: мельница, точнее мясорубка, требует новых жертв. А что если отрезать Паулюса от главных сил, окружить его армию и…

И окружили. Уложили еще 700 тысяч. А всего под городом, который носил имя Хозяина, полегло миллион триста тысяч солдат.

Невеселый юбилей получается…

Сталин умел с семинарских времен схватывать знания на лету. Но, не обладая глубоким умом, чуждый всякому труду, он не ведал военной теории, не знал современной техники. Он не бывал на передовой и не мог представить конкретной боевой обстановки. И жизни солдатской чурался. Он успел лишь наскоро усвоить военную терминологию и, пользуясь чужими советами, выдавать их за свои. Под конец войны опытному лицедею было не так уж трудно разыгрывать перед генералами роль военного стратега.

Сталин явно тяготел к устаревшим доктринам гражданской войны: наступать фронтально, сражаясь за каждое село, за каждый городок, по порядку. Действовать прямолинейно.

Новые полководцы сумели перенять лучшее в стратегии и тактике гитлеровского вермахта. Но — не Сталин. На многих катастрофических поражениях первых лет войны лежит печать его «военного гения».

Весной 1942 года Сталин, не считаясь с боевой обстановкой, торопит прорыв блокады Ленинграда. Новый командующий Ленинградским фронтом М. С. Хозин справедливо обвиняет Москву в неумении координировать действия внутреннего (Ленинградского) и внешнего (Волховского) фронтов. Сталин думал не долго — приказал объединить фронты. Сказалась старая привычка тасовать наркоматы, укрупнять-разукрупнятъ. Реорганизация под Ленинградом принесла результат немедленно — немцы разгромили 2 ударную армию.

В том же духе развивались события на Юге. Немцы взяли Харьков, овладели Крымом. Сталин приказал вернуть Харьков.

«Наступление», затеянное Сталиным под Царицыном в 1918 году, летом, стоило жизни нескольким сотням красноармейцев. В харьковской авантюре Сталин загубил 300 тысяч солдат. Другое время — другие масштабы. Лишь «стратегия» старая. И отношение к командирам. Четырех командующих сменил Сталин под Ленинградом за короткое время.

…Потери первых месяцев устрашающие. На счету каждый батальон. А в бухте Находка, на пересыльном пункте, знаменитой «транзитке», бездействует 70 тысяч заключенных. Бездействует?.. «Врагов народа» целыми дивизиями выгоняли ежедневно под конвоем долбить мерзлую заполярную землю. На другой день вырытые в муках траншеи засыпали. Это не совсем по Достоевскому: в его «Мертвом доме» каторжане перетаскивали с места на место камни.

Сколько корпусов, армий прошло через Находкинскую транзитку? Сколько таких Находок действовало в стране — от Каракумов до Новой Земли?

А фронт требовал и требовал живой силы. Тогда Милостивец решил простить хотя бы детей «врагов народа». Потом в армию допустили сотни тысяч уголовников — прямо из лагерей. На пушечное мясо годилось все. Нет, не все. Политическим погибать за царя и отечество, то есть «За Родину! За Сталина!» так и не позволили.