Я тихонько прокашливаюсь. Папа оборачивается и улыбается мне.

— Доброе утро, милая, — говорит он. — Ты сегодня рано.

— Да. Подумала, что позавтракаю с тобой сегодня, прежде чем принимать душ.

Его улыбка становится более широкой.

— Вот и прекрасно. Как насчет яичницы и гренок?

— Годится, — говорю я.

Он начинает суетиться. Он никогда не выглядит более счастливым, чем когда находится на кухне. Мама подолгу сидела здесь и смотрела на него аж до самой своей смерти. Она как-то сказала мне, что это улучшало ее самочувствие намного эффективнее, чем все когда-либо предлагавшиеся ей лекарства и курсы лечения.

— Я сегодня уеду раньше, — говорю я.

— Чтобы встретиться с Ли?

— Не совсем. Я пойду на собеседование в его компанию по поводу трудоустройства.

Папа прекращает суетиться так же резко, как и начал. Он убирает сковородку с огня и поворачивается ко мне:

— Ты мне об этом ничего не говорила.

— Я приняла решение лишь в понедельник.

Папа хмурится все сильнее и сильнее.

— Но я вообще-то думал, что тебе нравится работать в кинотеатре… Или не нравится?

— Нравится, в какой-то степени. Но мне очень трудно встречаться с Ли, ведь я почти все время работаю в вечернюю смену.

— Ничего страшного. Люди, знаешь ли, проходили вместе и через мировые войны. Если у него серьезные намерения относительно тебя, то это вовсе не будет проблемой.

— Да, это верно, но сейчас нет войны, и проблема все-таки есть.

Он пожимает плечами и качает головой. В подобных ситуациях в разговор обычно вмешивалась мама, сглаживая острые углы и успокаивая нас обоих. Я скучаю по ней в такие моменты еще сильнее.

— И что это за работа? — спрашивает папа, пытаясь говорить спокойным голосом.

— Секретарь на ресепшене. Это только на то время, пока штатный секретарь в декретном отпуске, но Ли абсолютно уверен, что та женщина на свое рабочее место из отпуска не вернется.

— Ты собираешься поменять свою постоянную работу на такую вот, временную?

— Ли говорит, что они найдут для меня что-нибудь еще, если та женщина все-таки вернется на работу.

— Но ты же ничего не знаешь о работе рекламных компаний.

Я качаю головой:

— Спасибо за то, что подбодрил меня, папа.

— Я просто говорю правду — только и всего.

Я чувствую, как внутри меня нарастает нечто, вытесняющее все мысли о страданиях папы на моих похоронах.

— В общем, как я уже сказала, я иду на собеседование по поводу работы секретарем на ресепшене. Я буду встречать людей, делать им кофе и показывать, куда идти. Именно этим я занимаюсь и на теперешней своей работе, но только мне не придется пахнуть целый день гамбургерами и убирать с пола недоеденный кем-то попкорн.

Папа вздыхает и снова начинает заниматься яичницей и гренками. Только теперь уже гораздо более шумно, чем раньше. Когда он вновь начинает говорить, он все еще стоит ко мне спиной.

— А если у тебя с Ли ничего не получится?

— Ты, похоже, изо всех сил пытаешься сегодня утром меня подбодрить, да?

— Я хочу сказать, что если вы с ним вдруг расстанетесь, у тебя на новой работе могут начаться неприятности. Ты в самом деле хочешь, чтобы он был еще и твоим начальником?

— Мы не расстанемся.

— Ты говорила это и про Каллума.

— Это не одно и то же. Теперь я твердо знаю, что говорю.

— Откуда ты можешь это знать? Ты встречаешься с ним лишь несколько недель.

Он поворачивается ко мне, и я вижу, что буквально из всех его пор сочится отчаяние. Мне очень хочется рассказать ему, почему я так уверена, но я не могу сделать это, не рассказав всего остального. В том числе и того, как я только что прочла его описание тяжелых чувств, испытанных им на похоронах собственной дочери.

— Послушай, все это будет всерьез и надолго. Можешь мне поверить.

Он выдавливает из себя слабую улыбку, ставит на стол тарелку с яичницей и гренками и садится напротив меня. Я терзаюсь перед выбором: бросить ему эту яичницу в лицо или же подойти к нему и крепко его обнять. В конце концов я просто говорю ему «Спасибо!» и ем свой завтрак.

Некоторое время спустя я снова спускаюсь на первый этаж, уже приняв душ и надев ту одежду, в которой пойду на собеседование. Папа бросает на меня удивленный взгляд, когда я захожу на кухню.

— О господи! — говорит он.

— Что со мной не так?

— Ничего, — отвечает он. — Ты выглядишь совсем по-другому — только и всего.

— Ты имеешь в виду, что обычно выгляжу так ужасно, что сразу же бросается в глаза, когда я стараюсь привести себя в порядок?

Он пытается улыбнуться, но это ему не очень удается.

— Я имею в виду, что я тебя с трудом узнаю. Ты похожа на секретаря.

— Ну слава богу — я ведь и пытаюсь устроиться на работу секретарем.

Папа начинает разгружать посудомоечную машину.

— И эту одежду тебе тоже купил Ли?

— Нет. Я купила ее сама. Мне потребуется такая одежда, если меня возьмут на работу.

— Но такая одежда тебе не по карману.

— Я буду зарабатывать больше, чем сейчас.

— А как насчет того, чтобы вставать рано по утрам?

Я закатываю глаза:

— Ты изо всех сил стараешься меня отговорить, да?

— Я всего лишь пытаюсь быть реалистом, Джесс. Я знаю, как сильно тебе не нравится вставать рано по утрам.

— Но я с этим справлюсь, понятно? И может, иногда я буду оставаться на ночь у Ли.

Раздается грохот: папа роняет несколько столовых приборов. Он снова поворачивается лицом ко мне:

— События развиваются уж слишком быстро, Джесс.

— Слишком быстро для кого? Лично мне движение на такой скорости очень нравится.

— От нуля до шестидесяти за девять секунд — это отнюдь не нормальная манера вождения.

— Это что еще такое? Инструктаж по поводу того, как водить машину, в программе «Высшая передача»?

Папа вздыхает и снимает с плеча кухонное полотенце.

— Это совсем не то, чего ты хотела, Джесс. Как же твои мечты? Как же те удивительные художественные произведения, которые ты создавала в колледже?

— Я выросла, папа. Я стала реалисткой.

— И стала сильно зависимой от своего ухажера.

Я, взглянув на него, чувствую, как мои глаза сузились от негодования:

— Что означают эти твои слова?

— Не позволяй ему изменять тебя уж слишком сильно, Джесс.

— Он не изменяет меня. Это я изменяю себя, понятно?

Я направляюсь к двери.

— Желаю удачи, милая! — кричит он мне вслед.

Но ноги вынесли меня на улицу еще до того, как я успела что-то ответить.

Здание, в котором работает Ли, выглядит снаружи старым и немного уродливым, но внутри все супермодное. Везде висят стилизованные панно, на которых изображена их рекламная продукция, а в углу вестибюля стоит пурпурный мягкий диван. Женщина за стойкой дежурного администратора поднимает взгляд и улыбается мне.

— Здравствуйте, — говорит она. — Чем мы можем вам помочь?

— Здравствуйте, я — Джесс Маунт, — отвечаю я. — Я пришла на собеседование.

К ее чести надо отметить, что лучезарность ее улыбки не тускнеет и тогда, когда она осознает, что я — ее возможная замена.

— Это замечательно, присаживайтесь, Джесс, — говорит она, показывая мне жестом на диван. — Могу я предложить вам чай или кофе?

Я уже чувствую себя ниже ее, хотя пробыла здесь всего лишь пару минут.

— Э-э… Кофе — это было бы замечательно, спасибо. С молоком, но без сахара.

Я сажусь на диван. Только когда эта женщина выходит из-за стойки дежурного администратора, я вспоминаю, почему ее нужно кем-то заменить. Ее живот появляется как бы на пару мгновений раньше всего остального. Откровенно говоря, животик у нее довольно аккуратный. Я видела женщин, которые к семи месяцам беременности выглядели так, как будто они вот-вот лопнут. А эта — все еще стройная, если не считать выступающего вперед живота. Она к тому же симпатичная: темно-каштановые волосы до плеч, красивый макияж, длинные ноги. Я замечаю, что туфли у нее — на шпильках. Ей, наверное, на них ужасно неудобно. Мне вдруг приходит в голову, что если я устроюсь на эту работу, то, возможно, буду работать здесь и тогда, когда забеременею. От меня что, будут требовать, чтобы я одевалась таким вот образом даже перед самым увольнением? Думаю, мне, наверное, на такой стадии беременности захочется ходить на работу в комбинезоне. А еще я уверена, что у меня будут очень толстые лодыжки. Мама говорила, что у нее растолстели лодыжки, когда она была беременна мной. И размер ее ног увеличился. Она надеялась, что они станут такими же, как были раньше, после того как она меня родит, но они не уменьшились, и поэтому ей пришлось отдать все ее туфли четвертого размера тетушке Саре.