Женщина-детектив, которая приходила поговорить со мной, сказала, что иногда женщины стесняются о таком рассказывать, им кажется, что они в какой-то степени сами в этом виноваты. Нет, такого быть не может, Джесс. Никто не заслуживает того, чтобы на него поднимали руку. Мне жаль, что я тебя не защитил. Мне жаль, что я ничего не заметил. Может, мне просто не хотелось ничего замечать. Может, я уж слишком сильно старался одобрять своего зятя, полагая, что он — именно тот, кто тебе нужен. Жаль, что мамы не было здесь. Она бы все заметила. Она бы догадалась о том, что происходит. И я знаю, что ей бы ты точно все рассказала.

Я все еще не могу прийти в себя из-за того, что произошло. Ты как будто бы жила какой-то тайной жизнью. Я не могу все это осмыслить. Но пока что я попытаюсь забрать к себе Гаррисона. Анджела не захочет его отдавать, я это знаю. Но я попытаюсь найти способ вернуть его туда, где он должен находиться, потому что знаю, что именно этого хотела бы ты.

Суббота, 9 июля 2016 года

Когда читаю это, я не рыдаю, не кричу. Я вообще не издаю никаких звуков. Возможно, потому, что сейчас четыре часа утра и я не хочу разбудить папу. А может, потому, что я уже не способна издавать никаких звуков. Мое тело, похоже, охвачено какими-то конвульсиями. Я лежу и дрожу неудержимой дрожью. Голова дергается из стороны в сторону. На дисплее моего телефона (он лежит тут же, на кровати) — все еще эта публикация. Ли действительно убивает меня. Мужчина, за которого я сегодня выхожу замуж, станет тем человеком, который оборвет мою жизнь. Я не знаю, каким именно образом он это сделает. Но это и не важно. Что важно — так это то, что он это сделает.

Я зашла в «Фейсбук» только потому, что хотела увидеть фотографию «Г». Последнее время я чувствовала себя более-менее хорошо, потому что не заглядывала в свою «Хронику» в «Фейсбуке» уже не одну неделю. Однако меня мучила бессонница, потому что я нервничала, и единственное, как мне казалось, что сможет как-то поднять мне настроение, — так это если я снова увижу «Г». Я поступила глупо. Очень глупо. Но теперь мне стало это известно и я не могу выкинуть это из головы. Я, конечно, могу попытаться убедить себя, что это какая-то ерунда — просто очередная ложь от брошенной им подружки и от моей ревнивой лучшей подруги. Но я не могу притвориться, что ничего не видела. Об этом ведь написал не кто-нибудь, а мой папа.

Я закрываю глаза, но мне не удается отогнать от себя то, что я только что увидела, оно словно отпечатано на внутренней стороне моих век. Теперь я уже никогда от этого не избавлюсь. Зерно сомнения уже посеяно, и даже если я не буду его поливать, оно станет выискивать щелки с проникающим через них светом и, устремившись к ним, найдет себе путь на поверхность. И когда сегодня во время церемонии я буду идти по проходу среди людей, я буду думать именно об этом. Вместо того чтобы радоваться, что я выхожу замуж за мужчину, рядом с которым хочу провести всю свою оставшуюся жизнь, я буду терзаться мыслями, как именно он меня убьет. И действительно ли убьет.

Дрожь постепенно стихает, и я частично восстанавливаю контроль над своим телом. Я отчетливо осознаю, что у меня все еще есть выбор. Я могу принять решение отказаться от этой свадебной церемонии. Мне даже не пришлось бы давать объяснения: я просто взяла бы и не пришла. С Анджелой, наверное, случился бы нервный срыв. А папа, наверное, в глубине души почувствовал бы облегчение. Сейди уж точно облегчение бы почувствовала.

Но я никогда и никому не смогла бы объяснить свое решение и потом до конца своих дней спрашивала бы себя, а не отвергла ли я свою самую лучшую возможность стать счастливой из-за того, чего в действительности никогда не могло бы произойти. А еще мне, конечно, пришлось бы уйти с работы. Впрочем, это не имело бы большого значения, потому что я уверена, что смогла бы снова устроиться на свою прежнюю работу.

Однако есть одна очень важная причина для того, чтобы не отказываться от свадьбы. Причина, которая важнее всех остальных. Я беру телефон, закрываю последнюю папину публикацию и перемещаюсь ниже, к предыдущей публикации. К новой фотографии «Г». Он улыбается, и его ямочки видны очень отчетливо. А еще видны два зубика. Я даже не знала, что у моего малыша уже прорезались первые зубки. Я за последнее время многое упустила. Я не видела, как он растет. У него уже и побольше волосиков, хотя их по-прежнему немного. Я смотрю на дату этой публикации и на комментарий папы: «Сегодня восемь месяцев». Я не обращаю внимания ни на количество тех, кто нажал «Нравится», ни на все те комментарии, которые размещены ниже. Я слишком занята подсчетами. Получается, что зачатие произойдет в ближайшее время. «Г» — ребенок, зачатый в медовый месяц.

Меня снова начинает трясти. Где-то внутри меня возникает такое напряжение, что кажется: еще чуть-чуть — и я могу взорваться. Если сегодня я не выйду замуж за Ли, «Г» не родится. У него никогда не прорежутся первые зубки, он никогда не будет улыбаться своему дедушке, и его никогда не будут держать на руках любящие его люди — вроде меня. Как я могу лишить его всего этого? Как я могу лишить его жизни, которой он мог бы жить? Он заслуживает того, чтобы жить. Он заслуживает, чтобы ему дали такую возможность. Но я знаю, что мама, если бы была жива, сказала бы мне, что я не заслуживаю того, чтобы моя жизнь оборвалась — как оборвалась ее жизнь.

Я сижу прямо, как истукан, и вдруг вспоминаю, что Сейди как-то написала, что она прочла мое письмо и что она попытается спасти «Г». До меня доходит, что мне необходимо сделать. Я не могу никому ничего рассказать, потому что мне все равно не поверят, но я могу оставить записку — для того времени, когда не поверить моим словам будет уже трудно. Это, видимо, не спасет мне жизнь, но, возможно, после того, как со мной что-то случится (если и в самом деле случится), это поможет спасти «Г». Потому что оставлять его в руках человека, который меня убьет (предположительно), — совершенно недопустимо.

Я встаю с кровати. Спать — нет никакого желания. Я слишком взвинчена. Пытаясь найти бумагу и конверт, я роюсь в шкафу, стоящем в углу моей комнаты. Найдя то, что мне нужно, я сажусь на край кровати и начинаю писать.

Когда наступает рассвет, я лежу в постели с широко раскрытыми глазами. Я уже приняла решение. Точнее говоря, я теперь знаю, что мне необходимо сделать. Я чувствую себя каким-то историческим персонажем — молодой королевой, решившей смириться со своей судьбой. Я медленно приподнимаюсь, спрашивая себя: это Земля стала вращаться быстрее или просто у меня кружится голова? На комоде лежит запечатанный конверт. Он будет вручен адресату, и никакие вопросы задаваться не будут. Хотя нет, задаваться они, может, и будут, но вот ответа на них не будет. Сделав три глубоких вдоха, я встаю с кровати. С царственным видом иду к двери, снимаю с крючка свой купальный халат, укутываюсь в него и открываю дверь — чтобы встретиться лицом к лицу с тем, что принесет мне этот день.

Сегодня моя очередь готовить завтрак для себя и папы. Он очень часто готовил его для меня, и я с душевной болью осознаю, что начиная с завтрашнего дня меня уже не будет здесь и я не смогу оказывать ему эту небольшую услугу. Интересно, все дети такие гнусные или только я. Неужели я так сильно погрузилась после смерти мамы в свое горе, что никогда не замечала, как горюет он? Никогда не замечала, как сильно он переживает из-за меня? Это ведь очень простой завтрак — яичница, гренки и чашка чая. Если бы я была повнимательнее и посообразительнее, я бы приготовила что-нибудь особенное. Но мне это в голову не пришло. Вот такая я никудышная дочь.

Папа удивленно поднимает брови, открывая дверь и обнаруживая, что стол уже накрыт.

— У тебя все нормально? — спрашивает он.

— Да. Мне не спалось, и я подумала, что вполне могу встать и сделать что-нибудь полезное.

— Нервничаешь перед свадьбой? — спрашивает он.