Двери лифта открываются. Меня вывозят из лифта и затем везут куда-то налево по коридору.

— Мы сейчас проведем быстрое обследование, — говорит Глория.

— Я же вам сказала, что уже рожаю! — визжу я.

— Я знаю, — улыбается она. — Но нам необходимо уточнить, на какой это стадии.

— Хорошо, — говорит она некоторое время спустя, выныривая из пространства у меня между ногами. — Нам, очевидно, пора доставить вас в родильную палату. Не паникуйте, но он, похоже, уже очень хочет познакомиться со своей мамочкой.

— Вы больше никого в то помещение не пустите, правда? — спрашиваю я, будучи уверенной, что Анджела уже позвонила Ли. И он, возможно, уже едет сюда. — Я хочу видеть только своего папу.

— Хорошо. Туда никто не зайдет. Вы здесь в безопасности.

Говоря это, Глория сжимает мою руку. А я спрашиваю себя, догадалась ли она о том, что переживаю я не о самих родах, а о том, что будет происходить после них.

Меня привозят в родильную палату и кладут на топчан. Я смутно помню это помещение по экскурсии в родильное отделение, на которую ходила с Ли. Он, увидев здесь ванну, тогда пошутил, что он, по крайней мере, сможет принять ванну, пока я буду рожать. Но я не сочла эту его шутку смешной.

— Вам не обязательно находиться именно на топчане, — говорит Глория. — Я могу набрать для вас ванну, вон там есть мяч для родов, или, если хотите, можете сидеть на корточках на полу.

— Я буду находиться здесь, — говорю я.

Она берет больничный халат и помогает мне его надеть, а затем подсоединяет меня проводами к какому-то стоящему возле топчана прибору, чтобы контролировать сердцебиение находящегося во мне плода.

— С ним по-прежнему все в порядке? — спрашиваю я.

— Да, все хорошо.

Я закрываю глаза. Перед моим мысленным взором — лицо «Г», его маленькие ямочки, его улыбающиеся глаза. И когда снова начинаются схватки, я думаю только о том, что уже сгораю от нетерпения увидеть своего маленького мальчика.

Я толком не знаю, сколько прошло времени перед тем, как раздается стук в дверь. Все, что я знаю, — так это что я почему-то стою на четвереньках на топчане, с моего лица капает пот, моя задница слипается, и я вою, как дикий зверь.

— Кто это? — спрашиваю я акушерку. — Я не хочу, чтобы он сюда заходил. Я не хочу, чтобы он находился рядом со мной — ни здесь, ни в любом другом месте.

— Это ты про своего отца? — спрашивает Глория.

— Нет, — говорю я. — Я говорю не о нем.

— Хорошо, — говорит она. — Я пойду и посмотрю, кто это. Мимо меня никто не пройдет.

Она идет к двери. Голос, который я слышу, — это голос не Ли. И не папы. Это голос Сейди.

— Это ваша любовница, — громко говорит Глория, поворачиваясь и вновь поднимая брови. — Девушка, вы, я смотрю, точно времени зря не теряете.

Я начинаю смеяться — больше от облегчения, чем по какой-либо другой причине.

— Она — моя лучшая подруга, — говорю я.

— Вы хотите, чтобы она сюда зашла?

— Да, — говорю я.

Сейди подбегает ко мне.

— Эй, привет, — говорит она, потирая мои плечи.

— Почему ты сказала, что ты моя любовница?

— Мне ведь нужно было как-то добиться, чтобы меня сюда пропустили, правда? Твой папа ждет там. Он подумал, что ты, возможно, захочешь сейчас увидеться со мной даже больше, чем с ним. Поэтому он заехал за мной.

Я киваю и снова начинаю выть.

— Она что, всегда такая шумная? — спрашивает Глория.

— Даже хуже того, — говорит Сейди. — А где Ли?

— Я от него ушла, — говорю я.

— Что? Почему?

— Можно я расскажу тебе об этом позже? Я сейчас немного занята.

Она кивает и хватает меня за руку.

— Пойди скажи папе, что со мной и с ребенком все в порядке, — говорю я, с трудом произнося слова. — А затем возвращайся сюда и будь готова к тому, что я на тебя буду орать.

Вернувшись, Сейди больше не спрашивает про Ли. И она умудряется не расхохотаться, когда я знакомлю ее с Глорией: она всего лишь улыбается мне с заговорщическим видом и шепчет: «Гиппопотамиха из того мультфильма», когда Глория отходит зачем-то в сторону. Сейди, в общем-то, именно тот человек, который мне нужен, который должен быть рядом со мной, когда я рожаю. Я рада, что она здесь. И рада, что, когда я начинаю громко ругаться, у меня есть возможность ругаться не только на Глорию, но и на кого-то еще. Я рада, что, когда я пытаюсь вытолкать из себя плод, опасаясь при этом, что могу сейчас развалиться на две части, она заверяет меня, что я при этом пока что случайно не обкакалась. А еще я рада, что, когда она кладет свои руки мне на плечи, мне таки удается вытолкать из себя скользкий и морщинистый маленький объект в окружающий мир.

— С ним все в порядке, — говорит Глория, быстренько осматривая «Г» и потом передавая его мне.

Я, взяв его, плачу. Мой ребеночек. Ребенок, ради которого я была готова умереть, но мне в конечном счете этого делать не пришлось.

— О господи!.. — говорит Сейди, громко шмыгая носом и вытирая глаза. — Это твой ребенок. Это твой сын.

Я киваю.

— Его зовут Гарри, — говорю я. — И он теперь — моя реальность.

Некоторое время спустя — после того, как врачи осматривают Гарри и меня, — нас отвозят в отделение послеродовой реабилитации. Глория сказала мне, что это мера предосторожности: Гарри ведь появился на свет на три недели раньше срока, и поэтому они хотят за ним внимательно понаблюдать. Только поэтому, а не потому, что с ним что-то не так.

Папа ждет меня возле кровати, держа в руке огромный букет цветов. По его щекам текут слезы.

Наклонившись, он целует меня. Потом берет меня за руку. Его рука при этом дрожит.

— Я очень сильно разволновался, когда позвонила Анджела, — шепчет он.

— С нами все в порядке, — отвечаю я. — С нами обоими все в порядке.

Я вижу, как его взгляд перемещается на ребенка. Папа закусывает нижнюю губу, а потом на его лице появляется улыбка.

— Познакомься со своим внуком, — говорю я. — Его зовут Гарри Джо Маунт.

— Он очень красивый, — говорит папа. — Просто бесподобный. Спасибо.

Потом он пару секунд молчит. Я знаю, о чем он меня сейчас спросит, еще даже до того, как он открывает рот.

— Что произошло? С тобой и Ли, я имею в виду. Почему он не здесь? Почему у Гарри не его фамилия?

— Я от него ушла, папа. Я намереваюсь рассказать тебе почему и все объяснить, и я знаю, что, когда я сделаю это, ты все поймешь правильно, но мне, если ты не возражаешь, не хотелось бы делать это прямо сейчас. Я не хочу чем бы то ни было омрачать вот эту ситуацию. Все, что тебе сейчас нужно знать, — так это что со мной и с Гарри все в порядке и что мы, когда нас отсюда выпишут, собираемся вернуться к нам домой, чтобы жить рядом с тобой. Такое тебя устраивает?

— Ну конечно, — говорит он, тяжело сглатывая. — Твоя мама очень бы тобой гордилась. Я это точно знаю.

Я киваю. Папа, засунув руку в карман, достает из него и протягивает мне конверт, на котором написано мое имя. Я сразу же узнаю почерк.

— Я говорил тебе, что она написала несколько писем, — говорит он. — На случай различных важных и чрезвычайных событий.

— Спасибо, — говорю я. — Мне кажется, что такие события наступают одно за другим быстрее, чем она могла предположить.

Я читаю это мамино письмо позже. Читаю уже после того, как папа и Сейди уходят, Гарри засыпает, лежа рядом со мной, а акушерки снова заверяют меня, что никому не позволят зайти повидаться со мной без моего разрешения. У меня болит в промежности, все тело ноет, и я так сильно устала, что мне ужасно хочется спать. Но я знаю, что не смогу заснуть, пока не узнаю, что написано в этом письме.

Я открываю конверт, вытаскиваю из него листок бумаги и начинаю читать.

Дорогая Джесс!

Знаешь, никто не подготовит тебя к этому моменту. Ты можешь ходить на всевозможные курсы и прочесть все существующие на свете книги про младенцев, но ничто не подготовит тебя к тому моменту, в который ты возьмешь своего ребенка на руки в первый раз.