Лотти открыла дверь машины и услышала, как из дома раздавалась музыка в стиле рэп. Почему она позволяла своим детям слушать такую дрянь? Потому что иначе они слушали бы это в другом месте, попытайся она им мешать. В любом случае, она не могла проверять все сотни песен на их айподах, телефонах и в интернете. Живи и дай другим жить.

— Я дома, — крикнула она.

Ответа не последовало.

На кухне царил беспорядок после готовки подростками. Пустые Pot Noodles, грязные вилки на столе и открытая полупустая бутылка «Кока-Колы». Более чем вероятно, что это остатки их завтрака — а точнее, ланча. За дверью валялись ботинки, туфли и кроссовки. На столе лежали нераспечатанные рождественские открытки и еще несколько, открытых ею, размякли от конденсата на кухонном подоконнике. Елка была в гостиной, вне поля зрения. Лотти не хотела ставить елку. Шон настоял, и теперь ему предстояло разобрать потрёпанную мишуру и украшения. Жестоко.

Лотти была рада, что вскоре все искусственные украшения отправятся на чердак. Она ненавидела, — точнее, презирала, — Рождество с тех пор, как умер Адам. Более трех лет назад. Рождество — семейный праздник, но сейчас ее семья была разрушена.

Но все же у нее сохранились и хорошие воспоминания о Рождестве. Они с Адамом пытались собрать игрушечную кухню в три часа утра после того, как уничтожили бутылку «Бэйлиса». Или как ждала его со смены из военной казармы рождественским утром, когда он пробирался тихонько, пока дети спали, а она отмечала в списке пункты, дабы убедиться, что ничего не забыто на чердаке матери. Однажды они забыли там заводную игрушку, и Адаму пришлось наспех вернуться и разбудить ее мать в два часа утра. Он называл Лотти трусихой. Лотти улыбнулась воспоминаниям. Адам не боялся ее матери. Лотти тоже, но у ее матери было достаточно аргументов для спора и без того, чтобы давать ей повод. По крайней мере, так она говорила Адаму. Порой ей казалось, что он любил ее мать больше, чем она сама. Его родители умерли в один год, друг за другом, когда ему было восемнадцать, поэтому, возможно, он ценил все, что Роуз делала для Лотти и детей. Но Лотти знала, что за действиями Роуз скрывалось глубокое, давнее чувство вины, и как бы она ни старалась, ей было никогда не избавиться от него. Каждое взаимодействие с матерью после смерти Адама заканчивалось разногласием. Грубые слова, старые обвинения и хлопающие двери. Из-за их последней ссоры Лотти не видела мать несколько месяцев, хотя знала, что мать звонила, чтобы увидеть детей, когда Лотти не было рядом.

Она старалась как могла ради детей, как бы трудно это ни было. Во многих делах это было отнюдь не сложно. Когда Адам умер, умерла и часть ее. Клише или нет, но это было правдой. Если бы не их дети… что ж, у нее их было трое. Жизнь продолжается. В жизни Лотти были и другие утраты, с которыми ей пришлось справляться — загадка смерти отца и последующая сага, кружившая вокруг ее брата. Она всю жизнь играла виноватую, но ее горе по Адаму затмило тлеющие воспоминания о чем-либо еще. Пока что.

Шон проковылял на кухню, подбрасывая на ходу мяч клюшкой для хоккея[1]. Мальчик любил хоккей — один из самых энергичных видов национального спорта, хотя Лотти и беспокоилась о том, не опасен ли он для ее сына. В возрасте тринадцати лет он был почти таким же высоким, как Адам. Его непослушные прямые волосы закрывали длинные ресницы. Лотти любила сына так сильно, что порой ей хотелось от этого плакать. После ухода Адама она должна была защищать его, защищать их всех, и тяжесть этой ответственности была порой неподъемной ношей.

— Что на ужин, мам? — спросил Шон, забивая мяч.

— Господи, Шон, я едва вошла. Семь часов вечера. Хоть раз в жизни мог кто-то из вас приготовить ужин? — Ее любовь быстро сменилась раздражением.

— Я делал уроки.

— А вот и нет. Ты даже не открыл свой рюкзак, не то что книгу.

— Но у нас еще каникулы, — сказал ее угрюмый сын.

На минуту Лотти забыла об этом. Всю неделю они не ходили в школу и не будут еще несколько длинных дней. «Чем они занимались весь день?» Нет, пожалуй, она не хотела знать.

На кухню вошла ничего не подозревающая Хлоя.

— Привет, мать. Что на ужин?

Хлоя всегда звала ее «мать». Адам звал ее «мать» в присутствии других детей. Лотти полагала, что таким образом дочь пыталась сохранить в памяти отца живым.

Шон вбежал по лестнице, колотя палкой для керлинга по каждой ступени. Рэп возобновился, в этот раз громче.

Хлоя была одета в брюки и топ на тонких лямках, едва прикрывающий ее выпирающую («Наконец!» — по словам Хлои) грудь. Неужели она не осознавала, что за окном — ниже нуля? Ее длинные, окрашенные спрей-краской, светлые волосы были собраны на макушке резинкой, украшенной бабочкой. А ярко-голубые глаза были точной копией глаз отца. Глаза, в которые когда-то влюбилась Лотти, продолжали жить, увековеченные в ее любимой дочери. «Средний ребенок», — кидала ей Хлоя, когда чувствовала, что тем двоим доставалось больше внимания.

— Тебе шестнадцать лет, Хлоя. В школе ты проходишь домоводство. Тебе никогда не приходило в голову самой накрыть какой-то ужин?

— Нет, с чего бы? Придя домой, ты бы сказала, что я все сделала не так.

Очко в ее пользу.

— Где Кэти?

— Гуляет. Как обычно. — Хлоя открыла шкаф в поисках чего-нибудь съедобного.

Лотти направилась к холодильнику. Вина нет. Черт. Она больше не пила. «По крайней мере, не так, как раньше», — напомнила она себе. В такие времена, как сейчас, ей больше всего не хватало алкоголя. Он помогал ей преодолеть стресс, накопленный за день. Мало того, Лотти больше не курила. Ну, может быть, иногда за бокалом выпивки. Господи, она сплошное противоречие. Нужно было взять несколько таблеток «Ксанакса» из аптечки Сьюзен Салливан. Но она бы никогда так не сделала. По крайней мере, Лотти так считала. Она хранила небольшой запас в прикроватном сейфе, и в офисе на дне тумбочки на случай непредвиденной ситуации клейкой лентой была приклеена таблетка. «Просто на всякий случай», — говорила она себе. И этот тайник быстро истощался.

— Поставь чайник, милая, у меня был чертовски плохой день, — сказала Лотти.

Хрустя печеньем, Хлоя включила плиту. Чайник зашипел — пустой.

— Бога ради! — взмолилась Лотти.

Хлоя ушла, закрыв за собой дверь.

Налив воды в чайник, Лотти включила электрический обогреватель и села на свой стул, наклонив его как можно ниже. Укутавшись в свою куртку, она закрыла глаза, глубоким дыханием успокаивая суетящиеся мысли. 

— Джеймс Браун мертв.

— Что? — сказала Лотти в трубку.

Сидя с электрическим обогревателем у ног, Лотти бросила взгляд на часы — восемь тридцать. Она спала уже больше часа, ее разбудил телефон.

— Джеймс Браун мертв, — сказал Бойд. — Тебе лучше вернуться в участок. Корриган чуть ли не джигу танцует. «Скай Ньюз» уже в пути.

— Меня хлебом не корми, дай только в старой доброй потасовке поучаствовать, — сказала Лотти.

— Тебя нужно подвезти, — сказал Бойд. ― Снег идет не переставая последние несколько часов.

— Я прогуляюсь. Это меня взбодрит.

Лотти повесила трубку и принялась было искать куртку, но, обнаружив, что та все еще на ней, крикнула наверх:

— Хлоя, Шон, мне нужно вернуться на работу.

Ответа нет.

— Вам придется самим приготовить себе ужин.

В ответ ей последовало хором:

— Ну мам!

— Оставь денег, мы закажем еду, — прокричала Хлоя.

Что Лотти и сделала. «Неудачница».

Побагровевший суперинтендант Корриган ходил взад-вперед по коридору, наклоняясь под стремянками и чертыхаясь — его обычное стрессовое состояние. Он обернулся, когда Лотти подошла к нему.

— Где вы были? Вы должны были находиться здесь, — сказал он.

— Сэр, я закрыла двенадцатичасовую смену. И была дома, — сказала Лотти.