И не стоит забывать, напомнил Имхотеп, что в развитии человеческой цивилизации поучаствовали не только ибогалы. Кийнаки тоже спровоцировали развитие нескольких полноценных культур, а они искусством приручения животных владели в полной мере.

Позже инородцы смешались с земными народами или вымерли. А их помощники и надсмотрщики из местных ещё долго подражали бывшим господам, строили величественные сооружения, но уже без смысла и порядка, перебинтовывали детям головы, пытаясь придать черепам яйцеобразную форму, женились на собственных сёстрах… Но вытянутая форма черепа сама по себе не увеличит мозг вдвое и не изменит его свойств. Приёмы дрессировки не заменят искусства заклинания или умения управляться с ДНК. И пирамида, построенная наобум, не превратится в то, чем она должна быть. Представь себе точную копию автомобильного мотора, вырезанную из дерева — заведётся ли он?

Мне пришлось признать, что нет, не заведётся. И в остальном Имхотеп мог оказаться прав. Пытались ведь люди одомашнить африканских зебр? Ничего не вышло. А с первого взгляда дикая лошадь от зебры ничем не отличается. И по науке если смотреть — тоже не отличается. А вот поди ж ты…

Оставалось с приведёнными доводами согласиться, и это было нетрудно. Всё равно по Имхотепу выходило, что ибогалы, в конечном счёте, первостатейные гады, и я успокоился на сей привычной мысли. В том-то и дело, что они не видят разницы между животными и людьми…

Не успел я доесть первый шмат мяса, как Тотигай вылакал весь бульон, и теперь неприязненно смотрел на меня. Я сжалился и кивнул в сторону мешка с кониной. Кербер с достоинством поднялся, запустил в мешок лапу и выудил оттуда здоровенный ломоть. Бог с ним, пусть ест. Договор договором, но мне столько мяса не надо. До Харчевни остался один день пути. Пускай завтра нас встретит Бобел, но и ему не управиться со всем, что имелось, а мне сегодня будет меньше возни с варкой и жаркой.

Утолив первый голод, я выложил вымачиваться в ручей остальное мясо, оставив в мешке достаточно для того, чтобы Тотигай считал меня настоящим другом. Но завтра пусть не вздумает ныть, когда взвалю на него тюки… Вернувшись к костру, я снял мясо с шампуров и разложил над огнём новую порцию.

— Послушай, Элф, — сказал кербер, устав работать челюстями. — А правду говорят, что Имхотеп не кто иной, как один из уцелевших кийнаков?

Я не раз убеждался, что наши с Тотигаем мысли часто текут в одном направлении. Только что я думал про Имхотепа и кийнаков — и вот, нате пожалуйста. Но вопрос кербера меня немало удивил.

— Тебе должно быть виднее, — ответил я. — Ведь кийнаки — твои земляки, а не мои. Что касается меня, то я всегда считал Имхотепа человеком. По крайней мере, выглядит он как человек.

— Живьём я никогда кийнаков не видел, — возразил Тотигай. — И какие они мне земляки, если пришли на Додхар с Кийнака? Но запах у Имхотепа не такой, как у людей.

О владельце знаменитой Харчевни болтали всякое, и сам я знал за ним немало странного, но мне никогда не приходило в голову рассматривать вопрос с этой стороны.

Ребёнком он подобрал меня в мехране и привёл в свою обитель, которая больше всего напоминала величественный храм, но почему-то служила в качестве постоялого двора для бесчисленных скитальцев образовавшегося после Проникновения Нового Мира. Торговцы, трофейщики, нищие, странствующие бойцы; а кроме них — нукуманы, керберы, поводыри разгребателей, проститутки, калеки, обнищавшие фермеры… Бандюги, от которых отказалась даже их собственная шайка, бродячие проповедники, созерцатели — никто не знал у Имхотепа отказа. На путь до Харчевни у нас ушло больше двадцати дней по новому времени, и логично было предположить, что примерно столько же этот низенький лысый старик истратил на дорогу до места, где меня подобрал; но позже я убедился, что он не оставляет своё хозяйство и на день. Оставалось думать, что он или сделал именно для этого похода единственное исключение, или раздвоился.

Он никогда мне ничего не рассказывал, пока я не задавал вопрос. Ни разу не пригласил за стол, ни разу не приласкал. Вообще не обращал на меня никакого внимания. Так что приёмным отцом его можно было назвать только с большой натяжкой. В то же время, стоило мне попросить о чём-нибудь — он не отказывал. Подкармливал, когда мне не удавалось добыть обед самостоятельно. Давал что-то из одежды. Помог со снаряжением для моей первой экспедиции в город — мне исполнилось только двенадцать лет по земному счёту, но он меня не отговаривал, хотя далеко не все взрослые отваживались заходить в заброшенные со времён Проникновения города.

Я не раз слышал разговоры о том, что он один из кийнаков, но не придавал этому значения. И только теперь подумал, что так и могло быть. Фрески в замке нукумана Орекса изображали кийнаков существами, весьма похожими на людей, причём разных цветов кожи. Были среди них белокожие — высокие и бородатые; тоже белокожие, но низкорослые, коренастые; были узкоглазые, с жёлтыми лицами, похожие на японцев или монголов; чёрные, как африканцы и красные, как индейцы майя. Попадались изображения голубых кийнаков — очень неприятного оттенка, кстати. Орекс говорил, что они красили кожу. Когда я разобрался в нукуманском языке получше, то понял, что слово «красили» не совсем подходило к тому, что он сказал. Скорее, это означало: «умели придавать любой оттенок». Ну, и как это прикажете понимать? Меняли цвет, как хамелеоны?

Имхотепа я считал китайцем. Выглядел он как буддийский монах, а его лекарские приёмы отдалённо напоминали китайскую медицину, с азами которой меня познакомил один парень из Утопии. Лет семидесяти на вид, низенький, Имхотеп брил голову и ходил в длинном жёлтом облачении непонятного покроя. Впрочем, я не берусь с уверенностью сказать, как одевались настоящие буддийские монахи.

На лбу и щеках у него красовались кастовые додхарские иероглифы красного цвета, каких я больше ни у кого не видел.

— Ну, допустим, он кийнак, — сказал я, прожевав очередной кусок мяса. — И что дальше?

— Да ничего, — ответил Тотигай. — Просто это многое объяснило бы — что касается и его, и Харчевни.

— Почему бы тебе не спросить об этом самого Имхотепа?

— Ещё чего придумал, — недовольно буркнул кербер.

— Ага, поджал хвост! — сказал я.

Тотигай недовольно поморщился и с шумом втянул носом воздух, оглушительно фыркнув напоследок.

— Ты помнишь, что происходило сразу после Проникновения? — поинтересовался он, малость помолчав. — На вашей Старой территории?

— Слишком хорошо, — ответил я. — Но предпочёл бы забыть.

— И что было? — с жадностью спросил кербер. — Ты ведь жил в том самом городе, в который мы бесконечно таскаемся?

Иногда мне кажется, что главная причина, по которой Тотигай со мной ходит, это его неуёмное любопытство, преобладающее у него над всеми качествами в те периоды, когда он сыт. Когда Тотигай голоден, страсть к познанию сразу же уступает место стремлению набить брюхо.

— Сначала было землетрясение, — начал я. — Не очень сильное, так, балла четыре. Но трясло долго. Сперва все испугались, потом успокоились и вернулись в дома. В первый же день испортилась связь. Радио, телевиденье, Интернет — всё. Но временами связь налаживалась, и тогда по телевизору показывали невероятные вещи. Народ был в панике, но властям как-то удавалось держать ситуацию под контролем. Электричество у нас тоже было, потому что уцелела наша местная электростанция. Ты её знаешь, которая выше по реке. А на других Старых территориях творилось чёрт знает что. Кое-где электростанции отрезало от городов и посёлков, и они провалились на Парадиз. В других местах, наоборот, на Парадиз переместились города или их куски. Над Границами Соприкосновения висел густой туман, к ним никто не мог приблизиться, а кто отважился, тех просто испепелило на месте. У нас Граница проходила далеко, а на соседней Старой территории она разрезала пополам большой город… Был там?

— Да. В том месте все здания обуглены и рассыпаются в пыль. А дальше — сразу мехран.