— Когда выступаем? — осведомился Орекс, распрямляясь во весь свой немалый рост. — Я готов.

— Не так быстро, брат мой, — остановил его я. — Нам требуется пополнить припасы и дождаться Имхотепа.

Конечно, мне далеко до мудрости нукуманских старейшин, однако в стратегии я тоже кое-что соображаю. И тоже не прочь получить поддержку кийнаков — особенно таких, которые сами этого хотят.

Мы отдыхали весь день. Орекс рассказал, чем он занимался со времени нашей последней встречи, я — о двух последних походах в город и некоторых эпизодах нынешнего предприятия, о которых ещё не упомянул.

Ночь прошла без происшествий, наутро я чувствовал себя совсем хорошо. Ссадины на груди совершенно затянулись, опухоль на лице исчезла. Генка сказал, что он тоже в норме. Лапа Тотигая ещё давала о себе знать, но ему для добычи провианта не придётся далеко бегать.

Нам пришлось разделиться. Орекс и Тотигай оставались промышлять в Бродяжьем лесу, обеспечивая пропитание додхарской части нашего отряда, Бобел должен был стеречь лагерь, а мы с Генкой отправились через Границу на Землю. Ждан — страстный любитель рыбалки — уже успел изготовить поплавки из перьев грифа, укомплектовал новые удочки грузилами и крючками из моего запаса, дополнив этим уже имевшуюся у меня снасть, и мы вышли.

В Бродяжьем лесу лёгкий туман висит под деревьями до полудня, а по утрам он просто непроницаем, особенно вблизи болот. Но когда мы перешли Границу, Старая территория встретила нас такой пеленой, какой я не видал и на Додхаре. Не без труда сориентировавшись, я направился к реке. Промахнуться мимо неё было невозможно, я лишь не хотел лишних блужданий. Мы находились примерно в двух тысячах шагов от берега и вдвое дальше от моего любимого рыбачьего места. Ближе Границу пересекать было небезопасно, поскольку там, где на Земле неспешно катил свои воды внушительный поток в полтораста метров шириной, на Додхаре находилась лишь длинная цепь небольших озёр в заболоченной долине. При таких природных несоответствиях к Границе лучше не подходить, иначе даже не успеешь пожалеть о своём любопытстве, но мальчишкой я подбирался к ней в этом месте с обеих сторон достаточно близко, чтобы всё рассмотреть подробно. На Старой территории текла широченная река; на Додхаре же она пропадала бесследно, словно её и не было.

Я так до сих пор и не понял, куда девается вся вода из реки. Это же десятки кубических километров за год! Знаю лишь, что на следующей Старой территории река благополучно продолжается, вытекая прямо из стоящей на додхарской стороне горы ещё более полноводной. И если Потерянная земная территория, взамен которой у нас теперь кусок Додхара с Бродяжьим лесом, провалилась на Парадиз, то логично предположить, что и недостающая часть реки ухнула туда же.

Много лет назад большая компания умников, поделившись на две части, проводила интересный эксперимент. Одна группа кидала запечатанные бутылки с посланиями в воду в том месте, возле которого сейчас находились мы с Генкой, и перекидали их умники, наверное, целый грузовик. Вторая группа раскинула сети на соседней Старой территории. Они как считали: или послания получат люди, оказавшиеся после Проникновения на Парадизе — тогда они смогут ответить, и будет найден прекрасный способ наладить с ними связь; или бутылки вынырнут по ту сторону куска Додхара. Думаю, умников больше занимал первый вариант. Но и второй им был интересен, поскольку тогда они открывали безопасный способ скрытных путешествий транзитом — через додхарские земли по несуществующим на них земным рекам. Да только ни одну бутылку из брошенных первой группой вторая так и не поймала, хотя ребята просидели там месяца три. Посланий с Парадиза тоже никто не прислал.

Тут бы им и успокоиться, однако кто-то выдвинул гипотезу, согласно которой на Границах в местах несовпадения природных условий имеет место локальный хроноизгиб, что приводит к четырёхкратному отставанию во времени пущенных по течению предметов. Трое воодушевлённых придурков из первой группы сели в нагруженную припасами лодку и пустились в плаванье. Двадцать пять человек, стоя на берегу, наблюдали, как испытатели пересекли Границу. Автор гипотезы, что примечательно, оказался среди оставшихся. Путешественники, естественно, не появились ни на другой территории, ни на Додхаре, где с той стороны Границы тоже стоял наблюдательный пост. Не было их ни через три месяца, ни через год. Весь этот год умники без остановки ругали теоретика локальных хроноизгибов, а под конец взялись за него всерьёз, выпытывая, откуда он взял своё четырёхкратное отставание. Мало того, что трое их товарищей исчезли, так ещё шестерых умники потеряли в стычках с яйцеголовыми, работорговцами и бандитами, неотрывно сидя у проклятой реки. Генка стыдливо опускал глаза и умолкал, когда я пытался выяснить у него, чем кончилось дело, хотя сам он, по молодости лет, в бутылочно-лодочной акции участия не принимал, в разборках не участвовал, и вообще не имел тогда права голоса на сходках умников. Но и без того было ясно, что участь теоретика оказалась незавидной. Самое малое, что с ним могли сотворить, так это заколотить в пустой бочке и отправить вслед за бутылками и пропавшими испытателями. Умники, конечно, не фермеры и не трофейщики, но, в конце концов, ничто человеческое им не чуждо и нервы тоже не железные.

Когда мы вышли на берег, туман уже несколько рассеялся. Обнаружилось, что вода в реке здорово упала — так сильно её уровень не опускался ещё ни разу, сколько я помню. Все рогатки для удочек оказались далеко на суше. Подумав, я решил их ниже не переносить, а вырезать новые, иначе после дождей, когда их затопит, всё равно придётся заниматься тем же самым. Кто сказал, что в следующий раз, когда мы тут окажемся, у нас найдётся время? Конечно, никто не мог поручиться, что будет следующий раз, но этим утром меня тянуло быть оптимистом. Генка отправился резать удилища, так как тех, что были припрятаны с прошлого визита, на двоих оказалось бы маловато. Проверив старые удилища на гибкость, я нашёл четыре из них в удовлетворительном состоянии, а одно выкинул. С рогатками тоже управился быстро, разделся до пояса, разулся, закатал брюки по колено и умылся в реке, стараясь сильно не плескаться, хотя вся рыба уже всё равно разбежалась отсюда от шума, производимого Жданом в береговых зарослях шагах в сорока от меня. Как ни крути, придётся выждать, прежде чем появится надежда что-либо здесь поймать.

Уже собравшись выйти из воды, я на минуту задержался, поймав в ней своё отражение. Чтобы его рассмотреть, мне пришлось нагнуться почти к самой поверхности. Вода была чистой и прозрачной до самого дна, но стоило чуть отстраниться, и она начинала казаться слабым молочным раствором из-за тумана, который тоже отражался в ней. Из этого жиденького текучего молока на меня смотрело насупленное лицо с плотно сжатыми губами, трёхдневной щетиной, украшенное священными додхарскими иероглифами, зажившими уже ссадинами и тёмным пятном на месте не сошедшего ещё синяка на правой скуле. Обычно я вижу себя только когда бреюсь, но в моём походном зеркальце на раскладной расчёске-массажке много не разглядишь. На выражение глаз совсем не обращаешь внимания, больше занятый тем, чтобы ненароком не порезаться, но сейчас я подумал, что такие глаза обычно бывают у диких керберов при неожиданной встрече с ними, когда они ещё не решили, стоит ли попытаться тебя убить или лучше повернуться и сбежать.

Я разогнулся, вышел на берег и стал обуваться. Проверил, не попала ли вода на пистолет в кобуре на поясе. Винтовка лежала на моём рюкзаке, прикладом в сторону реки, в одном прыжке от места, где я умывался, и мне подумалось, что так я и обречён жить до самой смерти. Когда она придёт? Через десять лет, через пять, завтра? Через минуту? Как раз сейчас меня мог держать на прицеле некто, чьё присутствие я не сумел вовремя обнаружить, а через секунду он уже потянет за спусковой крючок, чтобы завладеть моими вещами…