С другой стороны корабля лежал всего лишь труп человека, привалившегося к собственному рюкзаку. На животе у него сидел гриф. При нашем появлении стервятник захлопал крыльями, намереваясь взлететь, но запутался когтями в одежде мертвеца; освободился и неловко спрыгнул на землю, намереваясь дать старт оттуда.

Тотигай на всей скорости, которую ему позволяла развить больная нога, метнулся вперёд, гриф — в сторону и вверх, но кербер успел ухватить его пастью за шею и прижать крылья к земле передними лапами.

— Г-г-рр! — проворчал он.

Бобел направился к нему, схватил грифа и выдернул по самому лучшему перу из каждого крыла.

— Вот и будущие поплавки, — довольно сказал он. — В здешних лесах рыбалка очень хороша!

— Давай по два, — предложил Тотигай, как только его пасть оказалась свободна.

— Хватит по одному, — бросил я в их сторону. — Ему плохо будет летать.

— Какое нам дело? По два! У него ещё много останется. Поплавки на дороге не валяются!

— Не спорь со старшими. Гриф — мой тотем, и его надо жалеть.

— Хрен когда ты верил в тотемы! — нагло заявил Тотигай. — Дёргай по два, Бобел!

— По одному, я сказал!

Бобел поочерёдно посмотрел на нас, определяя, чьи доводы весомее, потом, отшвырнул грифа, крепко пнув его под хвост и сопроводив свои действия словами:

— Лети, птичка, ты свободна!

Гриф с клёкотом покатился по земле, забил крыльями, тяжело поднялся в воздух и поспешно полетел прочь, оглашая округу возмущёнными воплями.

— Надо было сразу свернуть ему шею, и не было бы споров, — сказал Тотигай, с грустью глядя вслед своей добыче.

— Даже не думай о таких приёмах, — ответил я. — Для настоящих трофейщиков стервятники священны.

Мы с Бобелом осмотрели труп. Это был незнакомый нам мужик лет пятидесяти, по виду — явный трофейщик. Набил он полный рюкзак в городе, да вот, не дошёл туда, куда собирался.

— Я знаю его, — сказал Генка. — Только не помню, как звали. Но однажды видел его в Субайхе. Он откуда-то с юга нашей территории.

— Вот тебе и меч, — сказал я, указывая на кончик торчащих из-под рюкзака ножен. — Как раз кстати перед Бродяжьим лесом.

— Да это не меч, — возразил Генка, когда Бобел отодвинул в сторону труп и поднял рюкзак. — Казачья шашка.

— Теперь и сам вижу. Посмотрим, что тут ещё у него есть.

Человек умер совсем недавно — три или четыре часа назад, и запах разложения ещё не чувствовался. Ботинок с левой ноги был снят и стоял рядом. Штанина разрезана до самого гульфика, нога страшно опухла и посинела. В том месте, где угадывалась икра, виднелась маленькая ранка, похожая на след от укола стилетом.

— Зелёный скорпион, — сказал Бобел. — Не уберёгся, надо же.

Трофейщик сумел дойти от Бродяжьего леса до корабля, потом сел и умер. Он знал, что надежды выжить очень мало, но всё же предпочёл умереть в мехране, чем кормить своим телом всякую скользкую ползучую гадость, обитающую в заболоченных низинах. Я и сам предпочёл бы устроить из себя пирушку для стервятников где-нибудь в сухом и чистом месте, глядя напоследок в небо, пусть и чужое, а не валяться оплетённым ползучим вьюнком в душной додхарской чащобе. Его рубашка мне не подошла бы, да и старая она была, а вот в рюкзаке лежала новая, как раз в пору. Ещё там нашлась пара ботинок, на размер меньше, чем требовалось Генке, и ему пришлось удовольствоваться ботинками трофейщика, благо они были почти новые. Наверное, сменил в городе… Вообще одежды в рюкзаке оказалось много, и хорошей, упакованной в полиэтиленовые мешки, но вся она оказалась одного размера — слишком маленькой даже для щуплого Ждана. Вероятно, парень тащил всё это на себе, выполняя чей-то заказ. Исключение составляли две рубашки на меня, два платья для очень толстой женщины и детские вещи. В отдельном свёртке лежали два разобранных охотничьих карабина, сотня патронов к ним и ещё с полсотни патронов к дробовику двенадцатого калибра.

— Неплохой улов, — сказал Тотигай. — Если добавить его автомат…

Мы забрали всё оружие и боеприпасы, кроме патронов к дробовику. К автомату имелся всего один рожок помимо того, что в нём находился. Пистолет трофейщика и его рюкзак перекочевали к Генке вместе с ботинками, как и полдюжины чистых блокнотов, оказавшихся среди прочего добра. У всех умников привычка вести дневник, куда они записывают свои наблюдения и вообще всё, что увидят интересного, и Генка был рад несказанно, так как старый дневник у него отобрали попрыгунчики. Одежду мы сложили горкой поодаль в тех же пакетах, придавив камнями. Кто-то найдёт её и возблагодарит Предвечного Нука. Мужика оставили там же, где обнаружили, разбив лагерь по другую сторону корабля. Так уж повелось в Новом Мире, что памятником трофейщику обычно служит его же собственный скелет, и даже парни, которые ходят с компанией, обычно завещают друзьям себя не хоронить. Ждан немного постоял над телом, ничего не сказал, только вздохнул. Они своих всегда хоронят, но Генка, хоть и умник упрямый, понимает, что чужие обычаи лучше не нарушать.

Вечером мы опять ужинали трижды и хорошо выспались ночью. Когда встали, Ждан ещё выглядел вялым, ему досталось больше других, но и он приободрился. Я надеялся, что через пару дней он будет в полном порядке. Имхотепу, как лекарю, цены нет.

Нам с Тотигаем не однажды приходилось пополнять припасы в Бродяжьем лесу и в его земном аналоге на Старой территории по соседству. У нас имелись здесь и свои излюбленные места — личные охотничьи угодья, право на которые никто не оспаривал по причине крайнего малолюдства здешних земель. С тех пор, как ибогалы разнесли вдребезги факторию Длинного Ствола, вздумавшего обосноваться тут и торговать с нукуманами и Харчевней дарами Бродяжьего леса, сюда заглядывали только редкие трофейщики, вроде того, труп которого мы нашли возле корабля.

Факторию мы обошли далеко стороной. Никому не хотелось туда заглядывать, хотя истерзанные кентаврами трупы давно истлели, да и сами строения фактории почти развалились. Длинный Ствол строил наспех, планируя вскоре возвести каменные склады на месте времянок и каменную же ограду вокруг них. Но жизнь, как говорится, внесла свои коррективы, и против внезапно налетевшего отряда яйцеголовых не помогли ни оплетённый колючими лианами частокол, ни глубокий ров. И часовые стояли на своих местах, как рассказал один из двух чудом выживших, и были они, вроде, трезвые даже; да только вся остальная команда Ствола, во главе с ним самим, упилась до соплей как раз в ту злополучную ночь перед внезапным утренним штурмом… Завернул к ним накануне караван, гружённый прекрасным лёгким нукуманским вином, от которого нукуманы лишь слегка веселеют, а вот люди дуреют. С караваном шли женщины — много женщин! — и ни одна из них застенчивостью не отличалась. Баб Длинный Ствол ох как любил, он и кличку-то свою заимел вовсе не благодаря своей любимой длинноствольной винтовке, а за выдающихся размеров член. Разведчики уже двадцать дней подряд неизменно докладывали, что в окрестностях всё спокойно, и не находили чужих следов. И загуляла вся фактория с караванщиками вместе, которые тоже поверили, что за частоколом, с выставленными часовыми и дозорами далеко в мехране, им ничего не грозит.

А ибогалы готовили налёт давно, и как-то ухитрились выследить все полевые секреты Длинного Ствола, оставшись незамеченными — только один разведчик и выжил. Именно он потом вернулся в факторию, чтобы забрать второго уцелевшего — своего брата, лишившегося ума от увиденного и пережитого. Почему кентавры не казнили его — непонятно, может, по приказу ибогалов, для пущей острастки. Ему отрубили руки по локоть, прижгли культи в костре и ослепили. Остальных мужчин — тех, кого не угнали в рабство, распяли вверх ногами на частоколе. Женщин кентавры привязали к телегам и насиловали до смерти. Шёл как раз тот этап войны с ибогалами, когда они, отчаявшись победить нас быстро, решили людей застращать, лишить воли бороться дальше. Я сам однажды наткнулся на ферму, где ибогалы посадили хозяина на кол, а его жену прибили стальными костылями к стене дома, обрезав веки, чтоб не могла закрыть глаза. Во дворе валялись трупики двух маленьких детей, которыми кентавры играли в футбол вместо мячиков. И повсюду были развешаны таблички с надписями на разных земных языках: «Так будет со всяким, кто не сложит оружие добровольно». В фактории Длинного Ствола тоже было полно таких табличек, а ослеплённому сумасшедшему табличку пришили на голую спину проволокой. И после этого кто-то захочет убедить меня, что яйцеголовые — мои братья, и их нужно любить? Ни в жизнь не поверю.