Мехмет нахмурился.

— Ты спрашиваешь, может ли он сам создавать будущее? Изменять его, чтобы отомстить или облегчить кому-то жизнь?

— Если он считает, что это необходимо.

Он перестал хмуриться и слабо улыбнулся.

— Ты сам бросил свое будущее в песке прошлой ночью. Хустафа бросает возможности.

— Я бросил… — я оглянулся на последний фургон. — Ты хочешь сказать, что вся эта долгая подготовка…

— Ритуал. Без ритуала нельзя.

Я отмахнулся.

— Ну да, ритуал… Мехмет, зачем он нужен, если только я за все отвечаю? Зачем вся эта священная секретность?

— Он святой, — просто сказал Мехмет. — Все святые разные. Хустафа — провидец, отец акетни, который готовится к встрече джихади.

Я заставил себя не думать о джихади, хотя теперь эта история более чем когда-либо казалась мне глупостью. Меня беспокоил хустафа.

— Он волшебник, — продолжил я. — Рядом с ним всегда чувствуется запах магии, он просто притворяется предсказателем.

Взгляд Мехмета остановился на рукояти меча, поднимавшейся над моим левым плечом.

— Все люди обладающие силой сильны: называть их можно по-разному.

Довольно неопределенное объяснение, подумал я. На Мехмета это не похоже. И мне вдруг пришло в голову, что будущее вчера могло открыться не только мне. Дел говорила, что ничего не видела, но она не знала чего ждать. Для акетни ритуал был привычным, могли ли и они расшифровать узоры?

— Ты пытаешься мне что-то объяснить, Мехмет? Что-то обо мне?

Южанин улыбнулся.

— У человека с ножом есть сила. У человека с мечом есть сила. А у человека с ножом и мечом силы еще больше.

— Я не говорю о ножах и мечах.

— Хустафа тоже.

Я скрипнул зубами.

— Я не это… — но я скривился не закончив. — Аиды, с меня достаточно… — я обогнал караван, первым подъехал к воротам Кууми и заплатил дань акетни. Только это и нужно было Мехмету.

А я хотел большего.

Я должен был узнать, как избежать тройственного будущего.

Потому что оно могло стать правдой.

Тройственное будущее: может случиться, вряд ли случится, теперь уже не случится.

Мне выбирать.

Мы с Дел молча сдерживали лошадей у ворот пока пыль от фургонов акетни не улеглась. Под яркими солнечными лучами серая глина домов приобрела тошнотворный тускло-медный оттенок.

— Почему ты решил вернуться? — спросила она.

— Почему я решил вернуться? — я нахмурился. — Мне почему-то казалось, что я помогал акетни. И, кстати, именно ты предложила разыскать их.

Мой сарказм не подействовал.

— Ты мог бы остановиться как только Кууми появилось на горизонте. Что заставило тебя приехать сюда?

Я выгнул брови.

— Такая мелочь как вода.

Дел выразительно пожала одним плечом, отметая мой несостоятельный аргумент.

— Ты мог бы попросить Мехмета вынести нам фляги.

— Мог, — согласился я. — Но зачем это делать? Раз мы так близко от поселения, лучше провести еще одну ночь под крышей.

Дел не сводила с меня глаз.

— Ты говорил, что опасаешься танцоров мечей и борджуни. Что, может случиться, они уже добрались до Кууми и схватят нас здесь.

— Может случиться, вряд ли случится… — я замолчал, пытаясь унять дрожь, вызванную внезапно возникшими знакомыми словами. — Ладно, баска, поехали. Мы можем сами о себе позаботиться.

Пока мы добирались до кантины Акбара, солнце опустилось за горизонт. Сияние тонкого полумесяца не затмевало свет звезд и они блестели как кристаллы Пенджи на ровной площадке Бросающего песок.

Представив себя со стороны — угрюмого, нервного, брюзжащего — я завернул жеребца прямо на конюшню и поставил его в одну из крошечных отгороженных щелей под названием стойло. Дел мудро отвела кобылу в другой конец захудалой конюшни Акбара и сняла с нее упряжь и сумки. Медные украшения уздечки зазвенели и Дел тихо заговорила с кобылой на Высокогорном.

Язык этот мне давался с трудом, хотя за время нашего путешествия я сумел овладеть им достаточно, чтобы говорить и понимать сказанное. Я слушал Дел и чувствовал, что сейчас в ее речи важны были не слова, а интонации. Дел что-то беспокоило.

Пока она общалась с кобылой, я занялся жеребцом. Засыпал ему корм, дал воды и встретился с ней у выхода. Оба мы несли сумки и фляги.

— Есть хочешь? — поинтересовался я, стремясь разрядить атмосферу.

Дел покачала головой.

— Значит пить.

Дел только дернула плечом.

— Может вымыться, утром?

Хитрый изгиб Северного рта, по которому ничего не поймешь.

У меня кончилось терпение.

— Тогда ЧТО ты хочешь?

В полумраке голубые глаза стали совсем светлыми.

— Освободить ЭТО.

Снова «это». Мой меч.

— Аиды, баска, ты слишком много о нем думаешь. Мне самому надоело ждать и я с большим удовольствием покончил бы с ним здесь, чем тянуть до Джулы, но выбора мне, кажется, никто не предлагает, — я прошел мимо нее и вышел из конюшни. — Давай избавимся от этих шмоток. Мне нужна еда и чашка акиви.

Дел вздохнула и пошла за мной.

— Что ж, по крайней мере в этом ты не изменился.

Мы быстро избавились от груза, купив себе постель, и вернулись в общую комнату, полную клиентов. Дым хувы спиралями поднимался к потолку, от разлитого вина пол был липким, отекавшие свечи разливали тошнотворный свет. В комнате пахло молодым вином, кислой едой, стареющими шлюхами и немытыми, потными телами.

Обычный набор запахов для кантины.

Заставляющий пожалеть, что у человека есть нос.

Дел что-то тихо пробормотала. Я показал на небольшой покосившийся стол в углу комнаты, пробрался через человеческий стадный двор, зацепил ногой табуретку и подтащил ее к себе.

— Акиви! — закричал я пухлой служанке, нагруженной чашками и кувшинами. — И две миски тушеного мяса с сыром!

Дел застыла у стола, молча осматривая кантину. Она старалась ничем не выдать своего отвращения, но я его сразу почувствовал.

— Садись, — бросил я. — Ты ожидала чего-то лучшего?

Дел обернулась. Она долго изучала меня, потом опустилась на табуретку. Стол стоял в углу, в стороне от толпы; место, которое я оставил Дел должно было защищать ее со спины и боков. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы самому не занять такую выгодную позицию, но Дел предпочла не заметить это.

Служанка принесла все, что я заказал. Кувшин акиви, две чашки, две миски, над которыми поднимался пар, и ложки. Я открыл рот, чтобы попросить воды, заранее считая монеты, но Дел меня опередила.

— Я буду пить акиви.

Сам не знаю, как мне удалось справиться с собой и не застыть перед ней с открытым ртом.

— Это крепкая штучка, баска.

— Совершенно с тобой согласна, — она потянулась за кувшином и наполнила до краев обе чашки. Едкий аромат был таким густым, что я готов был на пари разрезать его пополам мечом.

Я сунул служанке лишнюю монету и жестом отослал ее. Я никак не мог понять, что происходит с Дел.

— Слушай, баска, я знаю, я неоднократно говорил тебе, что ты не имеешь права упрекать меня за излишнюю любовь к неизвестному тебе напитку, но…

— Ты прав, — спокойно согласилась она и поднесла чашку ко рту.

— Ты не обязана делать это, баска!

— Пей свое, — с прохладцей посоветовала она и сделала приличный глоток.

В детстве я не получил утонченного воспитания; я расхохотался ей в лицо.

— Боги, Дел… посмотрела бы ты на себя со стороны!

Она умудрилась проглотить все, что взяла в рот, сохранив достоинство. Потом сделала другой глоток.

— Баска… хватит! Не надо мне ничего доказывать.

Голубые глаза смотрели на меня. Этот глоток дался ей лучше, лицо почти не скривилось.

— Нельзя судить мужчину не испробовав на себе его пороки.

Я прищурился.

— А это ты от кого слышала?

— От моего ан-кайдина в Стаал-Уста.

Я ухмыльнулся.

— В этом все Северяне — сплошная напыщенность и пустые слова.

— А чему учил тебя твой шодо?