Война нарастала пока не устала сама земля и не поднялась, чтобы воспротивиться разрушению. Война разоряла мир и плоть высыхала и чахла — плотью этой была сама земля. Зеленая трава сходила с нее пластами и оставались голые камни и песок.

Внутри меня Чоса засмеялся.

— Я могу переделать все это, а потом создать заново…

Скалы дрожат и рушатся, создаются новые горные цепи и пики.

Чоса поднимает руки. Слова, которые он поет, непривычные уху, неизвестные даже Шака. Луга превращаются в пустыню, ожерелье озер становится океаном песка.

Шака Обре кричит, глядя как уничтожается его творение.

Его брат только смеется.

— Я говорил тебе, что могу сделать это!

— Тогда я расправлюсь с тобой! — кричит Шака.

В глубине гор скрывается последний бастион творения Шака. Только это место еще недоступно вечному лету и безжалостному солнцу.

— Я покажу тебе! — шепчет Шака.

Но понимает, что опоздал. Чоса уже создал тюрьму.

— Убирайся! — кричит Чоса и повелительно указывает на полую гору.

На склоне появляется трещина: открытый рот кривится. В глубине трещины что-то сверкает.

— Иди туда, — приказывает Чоса. — Иди туда и живи своей жизнью, без солнца, песка и звезд.

— Иди ТУДА! — приказывает Шака и показывает на Север, подальше от себя. Прозрачная рубиновая дымка выходит из его пальцев и окутывает Чоса Деи. — Туда! — повторяет Шака. — Внутрь тобой же созданной горы.

И Шака Обре нет, его засасывает жадный рот горы. Он заперт в крепости в горе, полной пещер и тоннелей.

— Ты видишь? — хохочет Чоса. — Куда тебе до меня?

Но и его уже нет. Сверкающая охрана сопровождает его весь путь до места заточения на новом Севере, так отличающемся от Юга.

На земле, которая когда-то была единой, цветущей, зеленой и плодородной.

Я дернулся, но снова бессильно упал. Я видел узоры, пересечения линий и решетки, и дрожащую руку хустафы, лежащую на влажном песке.

Глубоко внутри меня Чоса зашевелился.

Линии, нарисованные в песке…

Рука вонзилась мне в пах и сжалась. Я дернулся, попытался закричать, но сквозь широкую кожаную ленту крик не прорвался. Я лежал на спине на деревянной скамье в маленькой сумрачной комнате, свет в которую проникал из пробитого в толстой стене отверстия. В спину вонзались щепки, руки и ноги были растянуты. Кандалы, удерживающие их, крепились к стальным кольцам в полу. На мне была только набедренная повязка — плохая защита от руки Сабры. Невзирая на ее смех, я выгнулся дугой.

— Хочешь сохранить их? — спросила она. И сжала сильнее. — Что же мне для тебя придумать? Как отплатить за его смерть?

Ответить я не мог. В рот мне засунули твердый гладкий шар, от которого тошнило, а сверху рот плотно завязали широкой кожаной лентой. Тогда лента была влажной и мягкой. Теперь, высохнув, она отвердела.

Сабра отпустила. Черные глаза смотрели безжалостно.

— Я могла бы сделать тебе больнее.

Наверняка могла бы. И наверняка еще сделает.

Дел. С Умиром.

Сабра захохотала, когда я попытался вырвать кольца. Железо глухо зазвенело, вернув меня в шахту Аладара. По вискам сразу потекли капли пота. Передо мной стояла дочь Аладара.

— У меня был брат, — сообщила она. — Он должен был наследовать домейн отца. Но когда ему было девять — а мне десять — я убила его. Все было сделано так мастерски, что никто ничего не заподозрил. Только потом ни одна из жен отца не выносила мальчика… а если он и рождался, его отдавали в бездетную семью, чтобы такие несчастные случаи больше не повторялись.

Она успела переодеться. Вместо черного бурнуса и тюрбана на ней была длинная, с длинными рукавами, льняная туника, одетая поверх мешковатых штанов цвета сердолика. Крошечные ступни скрывались в кожаных туфлях. Длинные ногти покрывали золотые пластинки. Гладкие, черные волосы она распустила, пряди спускались ее до колен и шевелились при каждом ее движении. Я непроизвольно напрягся.

Она была смуглым Южным совершенством, воплощением изящества. Ни одного лишнего движения. Ни одного непродуманного поступка. Локон волос щекотал мои ребра, потом скользнул к животу. Я чуть не подавился кляпом.

— Он думал, что проживет дольше, — сказала она. — Он был уверен, что у него еще будут сыновья. Но рождались только девочки, и я самая старшая. Все остальные ничего не стоят.

Маленькая рука коснулась шрама, который оставил меч Дел. Застыла. Проследила шрам, почти как Дел так много раз. Но движение Сабры вызвало во мне чувство гадливости. Мне очень хотелось плюнуть в нее.

Не глядя на меня, Сабра продолжила свои рассуждения:

— Должно быть трудно убивать.

Я конвульсивно сглотнул, и тут же пожалел об этом, потому что шар попытался закатиться мне в горло.

Хотел бы я иметь меч.

Мой меч?

Рука Сабры задержалась, снова проследила шрам под ребрами и перебралась на остальные, в конце концов добравшись до отметин песчаного тигра на лице.

— ОЧЕНЬ тяжело убивать, — задумчиво повторила она.

Что случилось с Самиэлем? Я хорошо помнил, чем кончили люди Умира, попытавшиеся коснуться его. Неужели Сабра оставила яватму лежать на улице?

— Я ненавидела его, — сказала она. — Я обрадовалась, когда узнала, что ты убил его. Но я никому не могу об этом сказать. Я должна вести себя как любящая дочь, потерявшая отца… Мне бы следовало поблагодарить тебя, но я не могу. Этим я показала бы всем свою слабость. Я женщина-танзир, я не могу позволить себе быть слабой, иначе мужчины сомнут меня. Они будут насиловать меня до смерти, — рука с моего лица снова вернулась на грудь, пальцы проследили каждое ребро, опустились к набедренной повязке, ногти забрались под ее край. — Ты бы изнасиловал меня, Песчаный Тигр?

Не это ли сделал Аббу?

Мелькнули маленькие зубы.

— Может кастрировать тебя, чтобы ты не смог?

Аиды, у этой женщины песчаная болезнь.

Пальцы нашли завязку.

— Он купил тебя для меня, ты знаешь. Этот глупый Эснат из Саскаата. Он хотел произвести на меня впечатление в надежде, что я увлекусь им. Он думал, что я соглашусь выйти за него замуж, — Сабра тихо засмеялась. — Зачем мне это делать? Чтобы лишиться своего домейна?

И тут я вспомнил. Эснат из Саскаата, сын Хаши, нанял меня для одного танца, чтобы он мог произвести впечатление на женщину. Он назвал ее имя: Сабра. Но тогда я ее не знал. Я о ней ничего не слышал.

Эснат, держись от нее подальше. Эта женщина съест тебя заживо.

Сабра развязала узел набедренной повязки и откинула ткань, не замечая, как я напрягся.

— Аббу это заинтересовало бы… — задумчиво протянула она. — Сравнить вас.

Аиды, у нее точно песчаная болезнь.

Сабра мягко рассмеялась.

— В круге, дурачок. А ты о чем подумал? Как любой мужчина? — презрительно скривившись, она набросила на меня повязку. — Мужчины легко предсказуемы. Умир. Аббу. Ты. Даже мой отец. Вместо того, чтобы думать головой, они думают этим. Мужчину так легко заставить делать то, что тебе нужно… если не заботиться об этом, — она снова коснулась моей повязки, — или об этом, — она приласкала свою грудь. — Люди, которых все это не волнует, легко добиваются желаемого. Потому что им не мешает собственное тело, — черные глаза ярко засияли. — Любить мужчину это такой пустяк, но этот пустяк привязывает мужчину накрепко — и тогда он охотно подчиняется мне.

Я подумал об Аббу.

Она запустила пальцы в свои волосы и откинула длинные пряди за плечи жестом довольно соблазнительным для женщины, которой безразлична реакция мужчины. А может она точно рассчитала этот жест, и ей было совсем не безразлично. Женщины существа непредсказуемые, в полную противоположность мужчинам, по ее же словам.

Она откинула назад голову, встряхнув волосами.

— Меня не интересует история с джихади, — продолжила она. — Он для меня ничего не значил, как и его Оракул. Но я сумела использовать его смерть. И смерть Оракула. Из-за них поднялись все племена и вы стали легкой добычей, — она улыбнулась и постучала по нижней губе длинным ногтем. — Когда мои люди убили Оракула, они пустили слух, что виноваты ты и твоя женщина, ваше черное колдовство. Чтобы Оракул не мог уличить вас, вы его уничтожили, так что теперь весь Юг ненавидит вас и за это, — она хрипло рассмеялась. — Я умна, разве нет? Я их всех разозлила. У меня все так легко получилось.