Успокоившись, я остался стоять, с интересом разглядывая себя в зеркале. У моей матери когда-то было старинное зеркало египетской работы, но потом она посчитала его слишком суетной вещью, убрала и больше никогда не доставала. Конечно, я часто видел свое отражение в воде, но до этого момента мне никогда не приходилось смотреться в зеркало. Я увидел встревоженного темноволосого мальчика, с глазами, полными любопытства, беспокойства и возбуждения. При этом освещении мои глаза казались совершенно черными; волосы, тоже черные, были густыми и чистыми, но подстриженные и расчесанные куда хуже, чем грива моего пони; мои туника и сандалии были в плачевном состоянии. Я улыбнулся, и зеркало тут же отразило улыбку, совершенно преобразившую мой облик. Испуганный звереныш, готовый убежать или кинуться в драку, превратился в живое, мягкое и дружелюбное существо. Я уже тогда понял, что таким меня знают немногие.

Потом, когда я потянулся вперед, чтобы провести рукой по зеркалу, эта картина опять уступила место облику настороженного зверька. Металл был холодным, гладким и свеженачищенным. Кто бы ни повесил его — а это наверняка был тот же самый человек, который оставил ковшик у источника, — он покинул это место совсем недавно или даже все еще живет здесь и в любой момент может вернуться и застать меня в пещере.

Я не слишком боялся, так как мне рано пришлось научиться постоять за себя, да и времена, в которые я рос, были довольно мирными — по крайней мере, в наших краях. Но конечно, всегда существует возможность столкнуться с дикарями, разбойниками, изгоями или еще какими-нибудь лихими людьми, так что любой мальчишка, предпочитавший, как я, бродить в одиночестве, должен уметь защищать свою шкуру. Я был жилистым и довольно сильным для своего возраста, у меня имелся кинжал, и даже в голову не приходило, что мне едва исполнилось семь лет; я ведь Мерлин, внук короля — не важно, что незаконный. Я снова занялся изучением пещеры.

Следующей моей находкой оказался стоявший шагом дальше сундук, на крышке которого я нащупал какие-то предметы, в которых узнал кремень, кресало, трутницу и большую, грубо слепленную свечу, неприятно пахнущую овечьим салом. Рядом с ними лежал череп барана. Я недоверчиво ощупал сундук дюйм за дюймом. Между вбитыми в крышку сундука гвоздями были натянуты клочки кожи. Но когда я осторожно прикоснулся к ним, то обнаружил под иссохшей кожей крохотные скелеты — это оказались дохлые летучие мыши, распяленные на досках.

Настоящая пещера сокровищ! Ни золото, ни оружие не взволновали бы меня сильнее. Преисполнившись любопытства, я потянулся за трутницей.

И тут я услышал, что он возвращается.

Первой моей мыслью было, что этот человек наверняка увидит моего пони, но потом понял, что хозяин пещеры идет не с той стороны холма, по которой приехал я. Было слышно, как шуршат, скатываясь, камни осыпи, по которой он спускался. Один из них с плеском упал в источник — бежать было поздно. Я услышал, как человек спрыгнул на полянку рядом с родником.

Сокол был забыт; снова настало время вяхиря. Когда человек отодвинул ветви, заслонявшие вход, ворвавшегося на мгновение света оказалось достаточно, чтобы указать мне путь. На задней стене пещеры обнаружился пологий выступ на высоте примерно вдвое выше моего роста. Отраженный зеркалом краткий промельк солнечного света выхватил нависшую над карнизом тень, достаточную для того, чтобы укрыть меня. Беззвучно ступая в своих потрепанных сандалиях, я вскарабкался на этот выступ и забился в тень. Там оказалась щель в скале, ведущая, видимо, в другую пещеру, поменьше. Я проскользнул в расщелину, как выдра, скатывающаяся с речного берега.

Казалось, хозяин пещеры ничего не услышал. Ветви сомкнулись за его спиной — в пещере снова потемнело, — и он вошел. Это были мужские шаги, размеренные и неспешные.

Если бы я поразмыслил, то наверняка решил бы, что в пещере никого не бывает по крайней мере до захода солнца, что хозяин пещеры, кем бы он ни был, должен уходить на охоту или еще по каким-нибудь делам и возвращаться только с наступлением ночи. Не было никакого смысла зажигать свечу, когда снаружи ярко светило солнце. Вероятно, он зашел лишь затем, чтобы занести домой добычу, и теперь уйдет снова, а у меня появится возможность выбраться отсюда.

Но потом я услышал, как он, двигаясь с уверенностью человека, который, не глядя, знает, что где находится, прошел туда, где лежали свеча и трутница.

Меня беспокоила лишь одна мысль или ощущение — в пещерке, в которую я заполз, было на редкость неудобно. Она была очень маленькой, размером примерно с чан для окрашивания тканей и почти такой же формы. Пол, стены и потолок окружали меня одной непрерывной линией. Похоже было, что я оказался внутри большого шара — более того, этот шар был усеян изнутри мелкими острыми камушками. Казалось, в моей берлоге не было ни одного дюйма, который не щетинился бы острыми осколками, и, думаю, только мой невеликий вес сохранил меня от порезов, когда я ощупью искал место, где можно было бы улечься. Я нашел более-менее ровное местечко, свернулся на нем и принялся напряженно вглядываться в едва видневшийся вход, осторожно извлекая из ножен свой кинжал.

Я услышал удары кремня о кресало, потом искра упала на трут и вспыхнул свет, после темноты казавшийся очень ярким. Потом неспешно, мягко принялась разгораться зажженная этим человеком свеча.

Или, точнее, я должен был увидеть медленно разгорающийся огонек свечи. Но вместо этого на меня обрушилась вспышка, сверкание, пожар, словно взревело пламя пропитанного смолой сигнального огня. В моей пещерке разлился и запылал золотой, белый, красный, совершенно нестерпимый свет. Испугавшись наконец, я отшатнулся от этого света и, не обращая внимания ни на боль, ни на порезы, прижался к колючей стене. Казалось, весь шар, в котором я лежал, наполнился пламенем.

Это в самом деле была круглая пещерка, пол, стены и потолок которой состояли из кристаллов хрусталя, острых и гладких, как стекло, но прозрачнее любого стекла, какое мне доводилось видеть, сверкающих, как алмазы. По малолетству я поначалу за алмазы их и принял. Я сидел в шаре, усеянном тысячами пылающих алмазов: грань каждого из камней вспыхивала светом, разбрасывая его во все стороны, от алмаза к алмазу; радуги, реки, полыхающие звезды и красный дракон, ползущий по стене, а под ним слабо вырисовывается девичье лицо с закрытыми глазами — и свет вливался в мое тело, грозя взорвать меня изнутри.

Я зажмурился. Когда снова открыл глаза, золотой свет угас и собрался на стене пятном размером с мою голову, и в этом пятне не было видений — лишь сверкающие лучи били из него.

В нижней пещере было тихо, человек не шевелился. Я не слышал даже шороха одежд.

Потом пятно света переместилось. Полыхающий диск медленно пополз по стене, усеянной кристаллами. Я задрожал и теснее прижался к острым камням, пытаясь укрыться от света. Но деваться было некуда. Он медленно продвигался вдоль изгиба стены, коснулся моего плеча, головы. Я пригнулся и съежился. От моего движения по шару разбежались тени, как круги по воде.

Свет остановился, вернулся на прежнее место, застыл. Потом исчез.

Но свеча, как ни странно, продолжала гореть — ровный, желтый, обычный отсвет виднелся в проеме в стене моего убежища.

— Выходи.

Мужской голос, негромкий, не охрипший, как у моего деда, привыкшего командовать отрядами, звучал отчетливо и кратко, со всей таинственной силой приказа. Мне и в голову не пришло ослушаться. Я прополз по острым кристаллам и протиснулся в отверстие. Потом встал на ноги на уступе, медленно выпрямился, прижавшись спиной к стене внешней пещеры и, держа наготове кинжал, посмотрел вниз.

Он стоял, загораживая собой свечу, — ужасно высокий (по крайней мере, так мне показалось тогда), в длинном одеянии из некрашеной домотканины. Его волосы, освещенные сзади свечой, стояли вокруг головы, словно нимб. Похоже, они были седые. У него была борода. Лица его я не видел, а правая рука спряталась в складках одежды.