За одно бесконечное мгновение полного столбняка, прежде чем кто-либо двинулся, братья разглядели все в подробностях.

Обнаженный Ламорак — сверху: на влажной от пота, мускулистой спине играют блики. Моргауза — под ним, скрыта в тени, видны только жадные, неугомонные руки, да длинные волосы разметались по подушке. Смятая ночная сорочка брошена на пол, рядом с одеждой Ламорака. Его пояс, вместе с мечом и кинжалом в ножнах, аккуратно уложен на стул в противоположном конце комнаты.

Гахерис издал звук, мало похожий на человеческий, и свирепо схватился за меч.

Мордред, в двух шагах от него, предупреждающе крикнул: «Ламорак!» — и снова поймал сводного брата за руку.

Моргауза взвизгнула. Ламорак тяжело выдохнул, повернул голову, заметил, скатился с постели и бросился к мечу. Это движение выставило женщину на безжалостный звездный свет: тело, распростертое на кровати, отметины любви, рот хватает воздух, руки все еще шарят в воздухе по тому месту, где только что был любовник.

Руки упали. Моргауза узнала и Гахериса, и Мордреда, что пытался удержать брата. Визг оборвался на выдохе, она поспешно села, потянула на себя смятое покрывало.

Гахерис, ругаясь на чем свет стоит, вырвал из ножен кинжал и пырнул Мордреда в руку. Лезвие вонзилось в плоть, хватка ослабла. Гахерис высвободился.

Ламорак добежал до стула и схватил перевязь с мечом. Неловко, еще не придя в себя от потрясения, он отчаянно дергал за рукоять, но в полутьме рука запуталась в завязках, и клинок застрял. Пытаясь высвободить лезвие, Ламорак развернулся навстречу второму мечу — как был, нагишом.

Мордред метнулся мимо Гахериса и встал между противниками, уперся ладонями брату в грудь. Порез сочился кровью.

— Гахерис! Подожди! Ты не можешь убить безоружного! Не так и не здесь. Да подожди ты, болван! Он — из Сотоварищей, право судить — за королем.

Сомнительно, чтобы Гахерис его услышал или почувствовал прикосновение ладоней. Он плакал, задыхался от сухих, судорожных рыданий, — казалось, он утратил рассудок. Он не попытался оттолкнуть Мордреда и пробиться к Ламораку. Напротив, резко отвернулся от обоих и ринулся к ложу королевы, высоко занеся меч.

Прижимая к себе покрывало, ничего не видя из-за завесы волос, Моргауза попыталась перекатиться на бок, уклониться от удара. И снова вскрикнула. Прежде чем те двое поняли, что происходит, Гахерис взмахнул мечом и со всей силы опустил его на шею матери. И еще раз. И еще.

Тишину нарушал лишь глухой, жуткий звук металла, вгрызающегося в плоть и перовой матрас. Моргауза умерла от первого же удара. Покрывало выпало из судорожно сжатых пальцев, нагое тело откинулось назад, в милосердную тень. Голове пришлось хуже; наполовину отрубленная, она выкатилась прямехонько в звездный свет на пропитанных кровью подушках. Гахерис, забрызганный первым, кошмарным фонтаном крови, занес обагренный меч для нового удара, затем, взвыв, точно раненый пес, с грохотом отбросил его в сторону, рухнул на колени в лужу крови, склонил голову на подушку рядом с материнской и разрыдался.

Мордред осознал, что удерживает Ламорака в захвате настолько крепком, что больно обоим. Убийство свершилось так быстро, так неожиданно, что ни один из мужчин так и не двинулся с места. Но вот Ламорак пришел в себя, дернулся, выругался сквозь зубы, попытался оттолкнуть Мордреда. Но Моргаузе он уже ничем не мог помочь, а сын ее отрешенно стоял на коленях, не замечая ничего вокруг, развернувшись к ним незащищенной спиной, и меч его валялся в десяти шагах на полу. Клинок Ламорака дрогнул — и опустился. Даже сейчас, даже в это мгновение суровая выучка давала о себе знать. Страшное смертоубийство свершилось под горячую руку. Но сейчас руки и сердца остыли, в комнате разливался холод, и поделать ничего было нельзя.

Ламорак застыл неподвижно, уже не пытаясь вырваться. Зубы его застучали: сказывались пережитый ужас и леденящий холод потрясения.

Мордред выпустил пленника. Подобрал одежду рыцаря с пола и всучил ему в руки.

— Вот, держи. Одевайся и уходи. Оставшись, ты ничего не выиграешь. Даже если бы он был в состоянии сразиться с тобой сейчас, здесь оно не пристало, сам знаешь, — Бастард проворно нагнулся за позабытым мечом Гахериса, затем ухватил Ламорака за руку и потянул его к двери, — Выйди в соседнюю комнату, пока он не опомнился. Случившегося не поправишь, и в наших силах только помешать безумцу ухудшить дело.

В передней по-прежнему спали. Мордред прикрыл дверь и задвинул задвижку; монахиня зашевелилась во сне, пробормотала нечто похожее на «Госпожа?» и снова уснула. Мужчины застыли на месте, напряженно прислушиваясь. Ни звука, ни движения. Крик Моргаузы, тут же оборвавшийся, заглушили толстые стены и запертые двери.

Ламорак уже взял себя в руки. Вид у него был больной и затравленный, лицо — белее мела, но возражать Мордреду он не пытался и принялся быстро одеваться, лишь пару раз кинув косой взгляд на закрытую дверь жуткой опочивальни.

— Я убью его, — хрипло объявил Ламорак.

— Но не здесь, — невозмутимо отозвался Мордред. — До сих пор ты не совершил ничего предосудительного. Король и без того разгневается из-за бесчинства, незачем тебе усугублять дело. Послушайся моего совета и уходи по-быстрому. Как ты поступишь позже — твое дело.

Ламорак, что возился с завязками туники, поднял взгляд.

— А ты что намерен делать?

— Выдворить тебя отсюда, затем выпроводить Гахериса и вернуться с докладом к королю. В конце концов, за этим-то меня и послали. Не то чтобы это имело значение теперь, но, полагаю, история о ее недуге, прямо-таки смертельном, была чистой воды выдумкой?

— Да. Она искала встречи с королем, чтобы самой молить его о свободе. — И очень тихо добавил: — Я хотел на ней жениться. Я любил ее, а она — меня. Я пообещал сам поговорить с королем завтра… то есть уже сегодня. Ведь стань она моей женой, Артур непременно позволил бы ей покинуть монастырь и снова жить в миру?

Мордред не ответил. «еше одно слепое орудие, — думал он. — Некогда я был ее пропуском к власти, а теперь и этому бедному легковерному глупцу предстояло стать ее пропуском к свободе». Ну что ж, Моргауза мертва, и король тому вряд ли глубоко огорчится, но и в смерти, как в жизни, женщина эта станет нарушать покой всех, кто к ней близок.

— Ты знал, что король послал за Гавейном и остальными двумя? — осведомился Мордред.

— Да. Что они… что здесь произойдет?

Косой взгляд на дверь.

— Ты про Гахериса? Кто знает? Что до тебя… я же сказал, что тебя винить не в чем. Да только они обвинят, уж будь уверен. Очень возможно, что они попытаются убить и Гахериса тоже — а что, выходка вполне в их духе! Для них это дело семейное: и постельные радости, и смертоубийства.

Этот сухой, точно молотые в пыль пряности, ответ заставил Ламорака, несмотря на горе и ярость, пристально приглядеться к юноше. Точно открывая для себя новую истину, он медленно произнес:

— Ты… но ты же один из них! Ее родной сын. А говоришь так, словно… словно…

— Я другой, — коротко бросил Мордред. — Держи свой плащ. Нет, об этом пятне не тревожься, это моя кровь. Гахерис пырнул меня в руку. А теперь, ради самой Богини, уходи и предоставь его мне.

— Что ты сделаешь?

— Запру опочивальню, чтобы женщины, проснувшись, не разнесли своим визгом весь монастырь, и выведу Гахериса тем же путем, каким он пришел. А ты явился через главные ворота, верно? Страже известно, что ты еще здесь?

— Нет. В должный срок я ушел, а потом… У меня свой путь. Она обычно оставляла окно открытым, если знала, что…

— Да, конечно. Но тогда зачем брать на себя труд…

Мордред собирался спросить, зачем тогда усыплять прислужниц, но тут же сообразил, что любовные утехи Моргаузы приходилось скрывать от аббатисы. Святые сестры вряд ли поглядели бы на них сквозь пальцы.

— Мне, разумеется, придется покинуть двор, — проговорил Ламорак. — Ты расскажешь королю?..