Погода все держалась, и мы ехали не спеша, следя за тем, чтобы не наступать на пятки Утеровой рати; если нас обнаружат западнее Укзельских болот, да и вообще к югу от Северна, будет совершенно ясно, откуда мы держим путь. Утер имел обыкновение передвигаться быстро, и в этом спокойном краю его нечему было задержать, так что мы ехали беззаботно, выжидая только, когда его войско минует лодочный перевоз через Северн. Если с переправой все сложится удачно и если, переехав на ту сторону, мы поспешим, то успеем (словно для того только и прибыли из Маридунума) встретить королевское войско у границ Уэльса и побеседовать там с королем.

На пути сюда мы избегали главной дороги и ехали по тропам, которые тянутся вдоль берега моря, иногда углубляясь в долины и вновь выбегая к воде. Теперь, чтобы не отстать слишком далеко от Утера, мы старались двигаться прямым путем вдоль горной гряды, но на мощеную дорогу не выезжали, опасаясь военных заслонов. При этом мы соблюдали величайшую осторожность. Покинув гостеприимный кров Маэвы, мы больше не заезжали в харчевни и гостиницы. Да их и не было на нашем пути; нам приходилось ночевать где придется: в хижинах лесорубов, в овечьих загонах, случалось даже, на груде срезанных папоротников — и благодарить судьбу за теплую погоду. Путь наш лежал по дикой местности. Там на возвышенных пустошах меж гранитных скал растет хрупкий лиловый вереск, пригодный в пищу лишь овцам да диким оленям; а чуть пониже сразу начинается лес. Вверху деревья, истязаемые ветром, растут редко, уже теперь, в начале осени, наполовину утратив лиственный убор. Но ниже, по склонам, в долинах и оврагах, заросли густые, огромные стволы стоят стеной в дебрях непроходимого подлеска, частого, как рыбачья сеть. То и дело попадаются каменные глыбы и валуны, скрытые от глаз кустарником и обвитые хмелем, — как грозные волчьи ямы, они, затаясь, поджидают ничего не подозревающего путника. Еще того грознее болотные топи, где отблескивающие черной жижей, а где скрывающиеся под невинной зеленью лужка — на таком лужке конь со всадником утонут с головой, как ложка в миске с кашей. Через эти места ведут надежные тропы, но они известны лишь дикому зверю да лесному человеку, путники же стараются обходить их стороной. Ночью здесь по земле перебегают болотные огоньки и танцуют загадочные язычки пламени — души умерших, по местным поверьям.

У себя в Корнуолле Ральф знал все тропы, но, когда мы оказались в болотистых лесах, сквозь которые течет река Укзелла с притоками, прокладывая себе путь к слиянию с Северном, двигаться пришлось с сугубой осторожностью; мы спрашивали дорогу у лесных обитателей — угольщиков и охотников, изредка натыкались на отшельников, святых старцев, и они принимали нас на ночлег в своих пещерах, в лесных святилищах. Ральф только радовался трудному пути и неприютным ночевкам, даже опасности, быть может подстерегавшие нас в лесной чаще, и грозная близость королевской рати лишь веселили его сердце. День ото дня мы с ним оба все больше дичали видом, все больше походили на бедных странников, за которых себя выдавали. Здесь это было, можно сказать, еще важнее, чем в Тинтагеле. Королевскому вестнику или купцу несдобровать было бы в стороне от проезжей дороги, а бедных здесь не обижают — бродяги и святые, от которых нечем поживиться, а стало быть, и мы с Ральфом как странствующие лекари повсюду встречали радушный прием. За медный грош и баночку мази мы везде могли получить пищу и кров. Лесные жители, обитающие среди зловонных, топких болот, много болеют, страдают от трясучей лихорадки и воспаления суставов, у них лекарю всегда найдется работа. Жилища свои они строят прямо у заболоченных озерец, на самом краю бездонной черной топи, а то и на сваях над тухлой стоячей водой. Эти глиняные хижины постоянно растрескиваются, подмокают и разваливаются, их надо каждую весну подмазывать и чинить, но зато весной и осенью на озерцах появляются большие стаи перелетных птиц, летом воды кишат рыбой, а леса — дичью, зимой же обитатели здешних селений разбивают у берега лед и ждут в засаде, когда придут на водопой олени. И всегда здесь орут лягушки; я не раз ел их в Бретани, это прекрасная пища. Так что местные жители держатся за свои зловонные хижины, сытно едят, пьют стоячую воду и мрут от лихорадки и поноса; не боятся они и блуждающих огней, которые появляются на болоте ночью: ведь это души их близких.

Первые неприятности начались, когда до перевоза оставалось еще двенадцать миль. Смеркалось. Позади остались темные дубравы, уступив место березнякам и ольшаникам, так близко подступавшим к нашей тропе, что приходилось ложиться на шею лошади, чтобы проехать под нависшими ветвями. Дождей давно не было, но земля под копытами мягко поддавалась, а кое-где и хлюпала черной грязью. Вскоре потянуло близким болотом, и вот уже сквозь поредевшие стволы тускло блеснула стоячая вода болотных окон, отражая гаснущий свет заката. Моя лошадь споткнулась, расплескала копытами болотную жижу. Ральф, ехавший первым, натянул удила. Мы остановились. Он указал вперед.

Там сумерки проницал другой свет — ровный желтый огонь тростниковой свечи. Хижина лесного жителя. Мы поехали на огонек.

Хижина стояла на земле, а не над водой, но грязь кругом была непролазная, а в непогоду еще, как видно, и вода разливалась, потому что хижина стояла на сваях и к двери вела узкая гать из плотно уложенных коротких бревен.

Залаяла собака. В двери черной тенью на желтом свету встал человек. Он вглядывался в темноту. Я окликнул его. Жители болот говорят на своем языке, но понимают кельтское наречие думнониев.

— Мое имя Эмрис. Я странствующий лекарь, и со мной мой слуга. Мы держим путь к перевозу на Укзелле. Едем лесом, потому что на дороге — королевское войско. Нам нужен ночлег. Мы заплатим.

Уж что-что, а необходимость держаться подальше от войска на марше хорошо понятна бедным жителям здешних краев. Мы быстро сговорились о цене, собаку кликнули в дом и привязали, и я пошел по скользким бревнам в хижину, оставив Ральфа расседлывать и привязывать на ночь лошадей где-нибудь, где посуше.

Нашего хозяина звали Нидд, был он низок ростом, быстр в движении и черноволос, колючая поросль на лице тоже была черной. Плечи и руки прямо исполинские, а одна нога хромая: когда-то она была сломана, вправлена неумело и срослась криво. Жена хозяина, едва ли тридцати лет от роду, совершенно седая и скрюченная ревматизмом, имела вид дряхлой старухи, от запавшего, беззубого рта ее по лицу расходились резкие морщины. В хижине у них было тесно, скверно пахло, я уже подумывал о том, чтобы устроиться снаружи, но к ночи вдруг похолодало, и не хотелось лязгать до зари зубами в здешнем сыром лесу. Поэтому, утолив голод похлебкой и черным хлебом, мы с Ральфом завернулись в плащи и собрались улечься спать на полу в предоставленном месте. Я заварил для хозяйки целебное питье, и она уже спала у стены под грудой звериных шкур, но Нидд ложиться явно не собирался. Он снова встал на пороге, всматриваясь в темноту, словно бы поджидал кого-то. Ральф, вздернув брови, многозначительно посмотрел на меня, рука его потянулась к кинжалу. Но я покачал головой. Я успел расслышать быстрые, легкие шаги по бревнам. Собака не залаяла, но застучала хвостом по полу. Грубо выделанную оленью кожу, завешивавшую дверной проем, отдернули, и в хижину влетел мальчик с торжествующей ухмылкой на чумазом лице. Увидев меня и Ральфа, он вздрогнул, но отец сказал ему что-то на их языке, и мальчишка, то и дело стреляя в нас любопытными глазами, свалил с плеча вязанку хвороста прямо на стол, развязал веревку и, опасливо покосившись в мою сторону, вытащил из-под хвороста битую птицу, несколько кусков соленой свинины, какой-то сверток, оказавшийся в развернутом виде парой кожаных штанов, и добрый, наточенный кинжал, какими вооружали королевских воинов.

Я приблизился к столу и протянул руку. Хозяин насторожился, но не тронулся с места, и мальчишка, помявшись, передал мне кинжал. Я взвесил кинжал на ладони, подумал немного и, усмехнувшись, скинул его острием в стол. Он задрожал, вонзившись в дерево.