— Что с тобой?

Встревоженный, я стал было тяжело подниматься на ноги, но он успокаивающим жестом остановил меня, приблизился и опустился у моих ног на каменные плиты, залитые солнечными лучами.

— Я видел сон, — проговорил он изменившимся голосом, — Нет, я не спал. Я читал у окна. Там висит паутина, вся в капельках после ночного дождя. И я залюбовался, глядя, как они искрятся на солнце…

Только тут я понял. Протянув руку, я придержал его за плечо.

— Посиди минуту тихо. То, что ты видел, не забудется. Подожди меня здесь. Успеешь рассказать.

Я встал, но он поймал меня за полу балахона.

— Ты не понял. Это было предостережение! Я знаю! Грозит какая-то опасность…

— Я отлично понял. Но пока у тебя не пройдет головная боль, ты не сможешь ничего вразумительно рассказать. Подожди минуту. Я сейчас вернусь.

Я отправится в кладовую. И, готовя ему укрепляющее питье, думал только об одном: он, читая и размышляя, увидел вещие образы в искрящейся росинке — я же, лениво нежась в ярком свете солнца, не видел ничего. Я спохватился, что руки у меня немного дрожат. Да, подумал я, много любви понадобится мне для того, чтобы кротко стоять в стороне и смотреть, как бог вместо меня осеняет теперь своим крылом другого. Пусть магическая сила приносит боль, внушает людям страх, даже ненависть — все равно для того, кто ею обладал, отречься, уступить ее другому, кто бы он ни был, — слишком большая жертва.

Я вынес кубок с питьем на солнце. Ниниан, все так же скорчившись на каменных плитах, прижимал кулак к вспотевшему лбу. Выглядел он юным и слабым. Подняв мне навстречу голову, он посмотрел на меня ничего не видящими, слезящимися от боли серыми глазами. Я сел, взял его за руку и помог ему поднести кубок к губам.

— Вот. Выпей. Тебе станет легче. Нет, нет, пока ни слова.

Он выпил. И снова свесил голову, прижав теперь лоб к моему колену. Я опустил ладонь ему на волосы. Так мы сидели с ним неподвижно, а горлинки, вспугнутые его появлением, постепенно слетались обратно и снова принялись нежно ворковать на черепичном навершии садовой стены. И из-за конюшни по-прежнему раздавался размеренный скрежет лопаты в руках трудолюбивого Варрона.

Но вот Ниниан пошевелился.

Я снял руку.

— Полегчало?

Он кивнул и поднял ко мне лицо. Борозды боли уже сошли с его лба.

— Да. Совсем прошло. Это была не просто головная боль — а словно игла впилась в мозг. Со мной никогда в жизни такого не бывало. Это болезнь?

— Нет. Это дар ясновидения. Теперь ты — глаза и язык самого неумолимого из богов. Ты видел сон наяву, люди зовут такой сон видением. А теперь можешь пересказать его мне, и посмотрим, было ли твое видение и вправду вещим.

Он подтянул колени, обхватил их руками. И заговорил, глядя мимо меня на белую стену, по которой распластались черные плети айвовых ветвей с красными раструбами цветов. Зрачки его еще оставались расширенными, голос звучал ровно и тихо, словно он пересказывал заученное.

— Я видел серый простор моря, взбаламученный штормовыми ветрами, волны разбивались о скалы, сверкая белизной, точно волчьи клыки. И серый галечник береговой отмели под струями дождя. Волны накатили на берег и выбросили обломки мачт, разбитые бочонки, обрывки парусов — остатки кораблекрушения. И тела утонувших людей, мужчин и женщин. Труп одного мужчины волна оставила вблизи меня, и я увидел, что этот мужчина был убит: у него на шее зияла глубокая рана, но кровь всю вымыло море. И детские тела я видел тоже, троих мертвых детей. Один голый ребенок был пронзен копьем. А за чертой бурунов я видел второй корабль, невредимый, паруса его были свернуты, и работали весла, удерживая корабль на месте. Я видел, что он глубоко сидит в воде от избыточного груза. Высокий нос корабля был круто изогнут и украшен парой оленьих рогов, настоящих или вырезанных из дерева, я не разглядел. А вот название корабля я прочел: «Король Олень». Люди на корабле смотрели, как море выбрасывает на берег мертвые тела, и смеялись. Они находились далеко от берега, но, поверишь ли, я слышал их речи вполне отчетливо…

— Верю. Дальше.

— Они говорили: «Тебя направляли боги. Кто бы подумал, что старая лохань так нагружена богатствами! Твое везение й честный раздел добычи всех нас сделают богачами!» Эти слова они обращали к капитану.

— Ты не расслышал его имени?

— По-моему, они называли его Хевиль.

— Это все?

— Нет. Потом наплыла тьма наподобие черного тумана. Когда же она рассеялась, «Короля Оленя» уже не было, а вблизи меня на берегу оказались несколько всадников, иные из них спешились и ходили по отмели, разглядывая мертвые тела. Один поднял обломок доски, на ней было что-то написано, может быть название корабля, и он отнес ее другому, сидевшему на лошади. Тот был смуглый, черноволосый человек, ни герба, ни значка я на нем не заметил, но видно было, что он у них главный. Он пришел в ярость, коротко приказал что-то, и все, попрыгав в седла, поскакали через дюны и высокие травы прочь от берега. Я остался у воды один. А потом и мертвые тела пропали, только штормовой ветер дул мне в очи, выгоняя слезы… И все. Смотрю, у меня перед глазами большая паутина, и росинки высохли на солнце. Муха попалась в тенета и трясла паутину. Это, наверное, и привело меня в чувство. Мерлин…

Он вдруг замолчал и, вскинув голову, прислушался. Я тоже услышал внизу на дороге конский топот и отдаленную команду. Один всадник отделился от отряда и легким галопом помчался к нам.

— Кто бы это? Гонец из Камелота? — предположил я. — Вот, глядишь, и твое видение окажется в руку.

Лошадь остановилась, брякнули поводья, брошенные старому Варрону. Под арку вошел Артур.

— Мерлин, рад видеть, что ты на ногах. Мне говорили, ты болен, и я решил сам тебя проведать.

И замолчал, разглядывая Ниниана. Он, разумеется, знал, что у меня живет мальчик, но видел его впервые. Ниниан отказался сопровождать меня, когда я ездил в Камелот, а при посешениях короля всегда под каким-нибудь предлогом удалялся к себе. Я не принуждал его, зная, какой ужас внушает жителям приозерных селений верховный король.

Я поднялся на ноги и успел только произнести: «Это Ниниан…», как мальчик перебил меня. Он вскочил молниеносно, как змея раскручивает свои кольца, и воскликнул:

— Тот самый человек! Это он! Значит, мое видение было вещим!

Артур вздернул брови, удивленный, я знал, не нарушением этикета, а смыслом его слов. Он перевел взгляд с Ниниана на меня.

— Вешее видение? — повторил он негромко.

Слова эти были ему знакомы смолоду.

Я услышал, как Ниниан судорожно вздохнул, вдруг опомнившись и осознав, перед кем он находится. Он стоял, моргая, как человек, из темноты внезапно попавший на яркий свет.

— Это король. Так это был король!

Артур настороженно переспросил:

— Ну и что — король?

Ниниан, залившись краской, забормотал:

— Это я просто так. То есть я как раз пересказывал Мерлину… Я сначала тебя не узнал, и поэтому…

— Не важно. Теперь-то ты знаешь. Что же это был за вещий сон?

Ниниан умоляюще посмотрел на меня. Одно дело — пересказать мне свое видение, и совсем другое — произнести свое первое пророчество перед лицом короля. И я сказал, обращаясь к королю через его голову:

— Похоже, что твой старый приятель занимается пиратством — или иным подобным злодейством — в наших прибрежных водах. Убийство, грабеж, мирные торговцы обобраны, а судно потоплено, и в живых не осталось ни одного свидетеля.

Артур нахмурился.

— Мой старый приятель? Кто же это?

— Хевиль.

— Хевиль?! — Лицо его потемнело. Он постоял, глубоко задумавшись, — Да. Похоже, что так. Все сходится. Недавно я получил известие от Эктора: он сообщает, что старый Кау дряхлеет, а его сыновья, весь дикий выводок, только и глядят, где бы отхватить себе кусок. Три дня назад пришло известие от супруга моей сестры, Урбгена Регедского, о том, что одно прибрежное селение подверглось набегу и грабежу, жители же его все погибли или разбежались. Он винил ирландцев, но я усомнился: на море было слишком большое волнение, издалека не добраться; это дело соседское. Стало быть, Хевиль? Ты меня не удивил. Что же, отправляться мне туда?