Я не уведомил Блэза в Нортумбрии о своем предстоящем прибытии, так как у меня не было гонца, которому я мог бы доверить известие о том, что Мерлин «возвратился из царства мертвых». Оставалось надеяться, что я изыщу какой-нибудь способ предупредить моего бывшего учителя, когда окажусь от него поблизости. А может быть, он даже и не слышал о моей смерти — он жил затворником, о том, что свершается в мире, знал главным образом из моих писем, и вполне могло статься, что как раз теперь он разворачивал последний свиток, полученный из Яблоневого сада.
Именно так на самом деле и было. Но прошло еще немало времени, прежде чем я об этом узнал. А тогда я до Нортумбрии не доехал, прервав плавание в Сегонтиуме.
Наше судно вошло в гавань ясным безветренным утром. Маленький городок купался в лучах солнца, прикорнув прямо у искрящейся воды, а вверху, над его скромными домишками, высились могучие стены крепости, возведенной в римские времена, — главной твердыни императора Максима. На западе, за полосой воды, отливали золотом на солнце зеленые поля острова Мона. А на берегу, чуть в стороне от крепостных стен, чернели руины старой башни, которая именовалась Максеновой башней. У ее подножия в разрушенном храме Митры я много лет назад разыскал меч британских королей, и там в подполье под разбитым алтарем я оставил запрятанными остальные сокровища Максена: копье и чашу Грааль; я обещал когда-то Нимуэ показать этот тайник на возвратном пути из Галавы. А еще дальше и выше вздымалась в небо великая Снежная гора. Первые снега уже побелили ее вершину, одетые облаками склоны даже в этот солнечный день были темно-лиловыми от прошлогоднего вереска и каменных осыпей.
Мы причалили к пристани. У нас на корабле были товары, которые предстояло выгрузить, а это дело не скорое, и я, с радостью сойдя на сушу, поспешил в портовую таверну, где мог перекусить и, сидя у окна, наблюдать за тем, как идет разгрузка и погрузка.
Я был голоден. Во время плавания даже по спокойному морю, как на этот раз, я всегда безвылазно сижу в каюте и ничего не пью и не ем, покуда не прибуду к месту назначения. Комендант порта заверил меня, что наше судно отплывет не раньше чем с вечерним отливом, потому у меня было вдоволь времени, чтобы отдохнуть и собраться с силами для дальнейшего плавания. Честно сказать, у меня мелькнула мысль, что хорошо бы опять побывать на развалинах храма Митры, но я ее отбросил. Даже если бы я и посетил то место, сам тайник я бы все равно не тронул. Сокровище Максена не про меня. К тому же я был утомлен плаванием и нуждался в пище для подкрепления сил. Я свернул в таверну.
Здание таверны представляло собой три флигеля, с трех сторон ограждавшие квадратный двор, который четвертой стороной выходил на пристань — по-видимому, чтобы удобнее было сгружать товары с кораблей прямо на склады таверны. Во дворе под широкими свесами крыши стояли прочные столы и скамьи, но погода, хотя и ясная, все же была недостаточно теплой, чтобы склонить меня к обеду на свежем воздухе. Я вошел во внутреннее помешение, где в очаге полыхали дрова, и заказал себе еды и вина (свой проезд на корабле я оплатил одной из золотых монет, которые предназначались перевозчику в загробном царстве, ее хватило на то, чтобы шкипер преисполнился ко мне уважения, несмотря на мой более чем скромный облик, да еще отсчитал сдачу). Слуга поспешил принести мне славный обед, состоящий из баранины и свежего хлеба, а к ним — бутылку простого красного вина, какое любят моряки, и оставил меня наслаждаться теплом очага и следить через открытую дверь за разгрузочными работами.
День близился к вечеру. Я, оказывается, устал больше, чем думал, и задремал, сидя за столом, — дремал, пробуждался, задремывал снова. А на пристани работа шла своим чередом — скрипели вороты, гремели цепи, напрягаясь, гудели канаты, мешки и тюки громоздились на палубе. Над ними, крича, летали чайки. Время от времени со скрипом проезжали запряженные волами телеги на кругляках-колесах.
В самой таверне было тихо. Один раз через двор прошла женщина, неся на голове корзину с бельем, пробежал мальчик, на руке у него был лоток со свежевыпеченными хлебами. В правом флигеле, как можно было понять, находились какие-то постояльцы. Туда со стороны города вошел человек в одежде раба, с плоской корзиной, затянутой полотном. Он скрылся за дверью, а немного погодя оттуда выбежали во двор дети, мальчики, хорошо одетые, но шумные. У них был какой-то странный нездешний выговор, я не мог вспомнить, в каких краях так говорят. Двое, близнецы судя по виду, уселись на плитах двора играть в кости, между тем как двое других, хоть и не равных ни по годам, ни по росту, затеяли поединок на палках, заменявших им мечи, прикрываясь, как щитами, крышками от старых коробок. Немного погодя из тех же дверей вышла солидная женщина, должно быть, няня, и, сев на солнышке на лавку, стала за ними приглядывать. Мальчишки то и дело нетерпеливо подбегали к пристани смотреть, как идут дела, можно было предположить, что постояльцы из правого флигеля собираются плыть дальше либо вместе со мною, либо на судне, которое стояло у причала за углом таверны.
С моего места мне был виден шкипер нашего корабля и рядом с ним, по-видимому, сборщик пошлин с восковыми табличками и стилем. Он уже перестал делать записи, и на палубе тоже все угомонились. Как видно, подходит время мне возвращаться на свою неудобную койку под палубой и, лежа, ждать, покуда слабый ветер не пригонит наш корабль в следующую гавань.
Я встал. И в ту же минуту увидел, как шкипер встревоженно поднял голову, будто принюхивающаяся собака. Вот он обернулся и посмотрел на крышу таверны. Я услышал, как у меня над головой с долгим скрипом перевернулся флюгер и стал, скрежеща, биться из стороны в сторону — это вдруг задул вечерний бриз. Подергавшись так несколько раз, флюгер замер, обтекаемый струями воздуха, а поднявшийся ветер серой тенью пробежал по воде гавани, и сразу закачались у причалов корабли, запели канаты, реи заколотили по мачтам, как барабанные палочки. Рядом со мной в очаге заметался огонь, а потом, загудев, взвился высоко в дымоход. Шкипер, досадливо махнув рукой, взошел по сходням на палубу, громким голосом отдавая команды. Я тоже испытал досаду, но к ней примешивалось чувство облегчения: такой ветер сразу разведет большую волну, однако меня она швырять не будет, ибо со злобным осенним непостоянством ветер вдруг переменился и задул прямо с севера. Наше отплытие откладывается.
Я подошел поговорить со шкипером, который распоряжался матросами, перекладывавшими и перевязывавшими корабельный груз ввиду предстоящего шторма. Он хмуро подтвердил, что впредь до попутного ветра наш корабль выйти в плавание не сможет. Я отправил слугу за моими пожитками и вернулся в таверну, чтоб попросить у хозяина отдельную комнату. Что у него будут свободные комнаты, я знал, ветер, противный для нас, сулил удачу другим постояльцам. Я видел, что второе судно готовится к выходу в море, и в таверне тоже заметна была предотъездная беготня и суета. Мальчики со двора ушли и вскоре появились снова, тепло обутые и укутанные в плащи, младший шел за руку с нянькой, остальные нетерпеливо, с веселыми возгласами скакали вокруг, радуясь, как видно, предстоящему плаванию. Следом раб, которого я уже видел, и с ним еще один вынесли поклажу. Затем появился слуга в ливрее дворецкого с властной повадкой и резким голосом. Как видно, эти путешественники — важные люди, хоть выговор у них и странный. А в облике старшего мальчика мне почудилось что-то знакомое. Я стоял под навесом главного входа в таверну и наблюдал за ними. Вот с поклонами вышел хозяин и, обратившись к строгому слуге в ливрее, получил от него плату. Впопыхах выбежала женщина, возможно его жена, с каким-то узлом; я услышал слова — «чистое белье». А потом хозяин и хозяйка отошли в сторону от дверей, кланяясь и приседая, и из правого флигеля явилась сама госпожа.
Она была с ног до головы закутана в зеленый плащ и, несмотря на изящное сложение, держалась величаво. Я заметил блеск золота на ее запястье, самоцветное ожерелье на шее. Зеленый плащ был подбит и оторочен рыжим лисьим мехом, капюшон тоже, он был откинут на плечи, но лица я не видел, она стояла ко мне спиной и разговаривала с кем-то, кто находился внутри.
