Я остановился. По лицу Амброзия понять что-либо было невозможно.

— Я подумал, что тебе нужно это знать.

— Ты был на острове?

— О нет! Мне кажется, если бы я туда сунулся, меня бы уже не было в живых. Про этого человека я узнал позднее. Говорят, его убили за святотатство.

Я поднял глаза на Амброзия.

— Я доехал до берега бухты и, стоя под деревьями, все видел: танец и жертвоприношение; слышал пение. Я тогда не знал, что это незаконно… У нас дома этот культ, конечно, запрещен, но все знают, что он еще существует. Мне показалось, что здесь может быть по-другому. Но когда господин Утер понял, где я был, то очень разгневался. Он, похоже, ненавидит друидов.

— Друидов? — переспросил Амброзий отсутствующим голосом. Он продолжал вертеть в пальцах стилос. — Да, конечно. Утер их не любит. Он страстный приверженец Митры, а свет — враг тьмы, насколько я понимаю. Ну, в чем дело? — резко спросил он, обращаясь к показавшемуся в дверях Соллию.

— Прости, господин, — сказал секретарь. — К тебе посланный от короля Будека. Я говорил ему, что ты занят, но он настаивает, что дело срочное. Сказать, чтобы подождал?

— Впусти его, — велел Амброзий.

Вошел человек со свитком и передал его Амброзию. Тот сел в свое большое кресло, развернул послание и, хмурясь, принялся его читать. Я смотрел на него. В жаровне плясало пламя, озаряя черты лица, которое я, казалось, уже знал не хуже, чем свое собственное. Угли зарделись алым, пламя полыхнуло и разгорелось. Свет ударил мне в глаза, все вокруг расплылось…

— Мерлин Эмрис! Мерлин!

Гулкое эхо превратилось в обычный голос. Видение исчезло. Я сидел на табурете в комнате Амброзия, уставясь на свои руки, стискивающие колени. Амброзий стоял между мной и жаровней, закрывая от меня пламя. Секретарь вышел, мы были одни.

Когда он повторил мое имя, я моргнул и очнулся.

— Что ты видел там, в пламени? — спросил Амброзий.

Я ответил, не поднимая глаз:

— Я видел заросли боярышника на склоне холма, и девушку на буром пони, и юношу с драконовой фибулой на плече, и туман до колен…

Я услышал, как Амброзий шумно втянул в себя воздух. Потом его рука взяла меня за подбородок и заставила поднять голову. Его взгляд был суровым и пристальным.

— Значит, ты и правда наделен даром видеть. Я и раньше был уверен в этом, но теперь у меня нет сомнений. Это правда. Я подумал, что это так и есть, еще тогда, в ту первую ночь, у стоячего камня, но то могло быть что угодно — сон, детские выдумки, удачная басня, выдуманная для того, чтобы привлечь мое внимание. Но это… Я не ошибся в тебе.

Он опустил руку и выпрямился.

— Ты видел лицо девушки?

Я кивнул.

— А юноши?

Наши глаза встретились.

— Да, господин.

Амброзий резко отвернулся и встал спиной ко мне, опустив голову.

Он снова взял со стола стилос и принялся вертеть его в пальцах. Через некоторое время он спросил:

— И давно ты узнал об этом?

— Только сегодня. Кадаль как-то обмолвился, потом я кое-что вспомнил — и еще то, как твой брат уставился на меня сегодня, когда увидел, что я ношу это. — Я коснулся драконовой фибулы.

Он взглянул на меня, потом кивнул.

— Тебе в первый раз явилось это… видение?

— Да. Я ни о чем не знал. Теперь мне кажется странным, что я даже не подозревал, но могу поклясться, что и в самом деле не догадывался.

Он стоял молча, опершись одной рукой на стол. Не знаю, чего я ждал, но мне никогда не приходило в голову, что великий

Аврелий Амброзий может растеряться настолько, что не будет знать, что сказать.

Потом он отошел к окну, вернулся к столу и заговорил:

— Странная это встреча, Мерлин. Мне нужно так много сказать тебе — а я не нахожу слов. Но теперь-то ты понимаешь, почему я так много расспрашивал тебя и старался понять, что привело тебя сюда?

— Это дело рук богов, господин мой, — ответил я. — Они привели меня сюда. Почему ты оставил ее?

Вопрос прозвучал слишком резко: должно быть, он так давно терзал меня, что сейчас вырвался, словно обвинение. Я поспешно принялся что-то мямлить, пытаясь объясниться, но он остановил меня коротким жестом.

— Мне было восемнадцать лет, Мерлин, и за мою голову была назначена награда. Я не мог открыто появиться в своем собственном королевстве. Ты ведь знаешь, как мой кузен Будек принял меня к себе, когда мой брат король был убит, и как Будек все эти годы лелеял план мести Вортигерну, хотя до последнего времени это казалось невыполнимым. Но он все время засылал разведчиков, собирал сведения, разрабатывал планы. А когда мне исполнилось восемнадцать, он тайно отправил меня самого к Горлойсу Корнуэльскому, другу моего отца, всегда недолюбливавшему Вортигерна. Горлойс отправил меня на север с парой доверенных людей, чтобы я мог послушать, посмотреть и узнать тамошние земли. Когда-нибудь я расскажу тебе, где мы были и что видели, но не сейчас. А что касается тебя… В конце октября мы возвращались на юг, в Корнуолл, чтобы плыть домой, по дороге на нас напали и нам пришлось драться. Это были люди Вортигерна. Я до сих пор не знаю, то ли они заподозрили, кто я такой, то ли им просто захотелось убить нас ради забавы и вкуса свежей крови, как делают саксы и лисы. Я думаю, последнее вернее, потому что иначе бы они сделали свое дело добросовестнее. А так мне повезло: товарищи мои погибли, а я отделался одной раной, да еще ударом в голову, от которого я потерял сознание. И они оставили меня, приняв за мертвого. Дело было вечером. Когда я пришел в себя и попытался оглядеться, было уже утро, и надо мной стоял бурый пони. На нем сидела девушка и смотрела то на меня, то на убитых, то снова на меня, не говоря ни слова.

Он впервые улыбнулся — еле заметно, и не мне, а тому воспоминанию.

— Я, помнится, попытался что-то сказать, но потерял много крови, а после ночи под открытым небом еще и подхватил лихорадку. Я боялся, что она испугается и ускачет в город и тогда мне конец. Но она не бросила меня. Поймала моего коня, нашла седельную сумку, напоила меня, промыла и перевязала рану, а потом — бог весть, как ей это удалось, — взвалила меня на коня и увезла оттуда. Она сказала, что знает одно место, близко от города, но укромное и безопасное, куда никто не ходит. Это была пещера, а рядом с ней бил источник… В чем дело?

— Так, ничего, — сказал я. — Я мог бы догадаться. Продолжай. Там тогда никто не жил?

— Никто. Кажется, к тому времени, как мы туда добрались, я потерял сознание и начал бредить, потому что дальше я мало что помню. Она спрятала в пещере меня и моего коня, так, чтобы никто не заметил. У меня в сумке были еда и вино и еще плащ и одеяло. Уехала она от меня уже вечером, и когда вернулась домой, то узнала, что убитых уже нашли и их коней, что бродили поблизости, тоже. Отряд ехал на север, и вряд ли кто-то в городе знал, что трупов должно было быть три. Так что я был в безопасности. На следующий день она снова приехала в пещеру, привезла еду и лекарства… И так каждый день… — Он помолчал, — Дальше ты знаешь.

— А когда ты сказал ей, кто ты такой?

— Тогда, когда она сказала, почему не может уехать из Мари-дунума вместе со мной. До того я думал, что она, должно быть, одна из девушек королевы — по ее манерам и разговору я догадывался, что она воспитывалась во дворце. Видимо, она видела то же самое во мне. Но все это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме того, что я мужчина, а она — женщина. Мы оба с первого дня знали, что это должно произойти. Ты поймешь, как это бывает, когда станешь постарше.

Он снова улыбнулся, на этот раз не только глазами, но и губами.

— Это, Мерлин, пожалуй, единственное знание, с которым тебе придется подождать. Дар ясновидения в делах любви не помощник.

— Ты просил ее уехать с тобой сюда?

Он кивнул.

— Еще до того, как узнал, кто она такая. А после того, как узнал, я начал бояться за нее и уговаривал ее настойчивее, но она не согласилась. Судя по ее речам, она ненавидела и боялась саксов и страшилась, что Вортигерн погубит королевство, но ехать со мной она отказалась. Одно дело, говорила она, сделать то, что она сделала, и совсем другое — уплыть за море с человеком, который, когда вернется, будет врагом ее отца. Она говорила, что год кончается и надо покончить с этим и забыть.