Она улыбнулась. Потом опустила голову.

Я вздохнул.

— A-а. Именно это я и хотел знать. Ты честна, Игрейна.

— А что толку лгать тебе? Я много о тебе слышала. И не так глупа, чтобы верить всему, что говорится в песнях и легендах, но ты умен, холоден и мудр, и говорят, что не любишь никого из женщин и не служишь никому из мужчин. Значит, ты можешь слушать и судить. — Она опустила взгляд на свои руки, лежавшие поверх покрывала, потом снова подняла глаза на меня. — Но я верю, что ты видишь будущее. Скажи, что меня ждет.

— Я не старая гадалка. Ты послала за мной ради этого?

— Ты знаешь, ради чего. Ты единственный человек, с кем я могу поговорить наедине, не возбуждая гнева и подозрений у мужа, — и ты вхож к королю.

Это была всего лишь юная женщина, лежавшая в постели, а я стоял над ней; и все же она казалась королевой, дающей аудиенцию. Она посмотрела мне в глаза.

— Король уже говорил с тобой?

— В этом не было нужды. Все знают, из-за чего он томится.

— А ты расскажешь ему о том, что только что узнал от меня?

— Это зависит от обстоятельств.

— Каких? — спросила она.

— От тебя самой, — медленно ответил я. — До сих пор ты вела себя разумно. Если бы ты не была столь осторожна в своих речах и поступках, это могло бы привести к крупным неприятностям, даже к войне. Насколько я понимаю, ты ни на миг не оставалась одна и без охраны, стараясь все время быть на виду.

Она молча взглянула на меня, вскинула брови.

— Ну конечно!

— Большинство женщин на твоем месте не смогли бы устоять, госпожа Игрейна. Тем более если бы желали того же, чего желаешь ты…

— Я не «большинство женщин»! — сказала, как выстрелила.

Внезапно села, отбросив назад темные волосы, и откинула

одеяла. Пожилая женщина схватила длинное синее платье и подбежала к ней. Игрейна набросила его на плечи, поверх белой ночной сорочки, вскочила с постели и беспокойно подошла к окну.

Стоя, она оказалась высокой для женщины, и фигура ее могла бы взволновать и менее пылкого человека, чем Утер. Длинная, тонкая шея, грациозно посаженная головка. Распущенные темные волосы струились по спине. Глаза — синие, не голубые, как у Утера, а темно-синие кельтские глаза. Гордый рот. Очень красивая — и отнюдь не игрушка для мужчины. «Если Утер хочет ее, — подумал я, — ему придется сделать ее своей королевой».

Она остановилась, не дойдя до окна. Если бы подошла к окну, ее могли бы увидеть со двора. Нет, эта дама головы не теряет…

Обернулась.

— Я дочь короля, из рода королей. Разве ты не видишь, что довело меня до подобных мыслей? Не видишь? — страстно повторила она. — В шестнадцать лет меня выдали замуж за владыку Корнуолла. Он хороший человек, я чту и уважаю его. И, пока не приехала в Лондон, уже наполовину смирилась с тем, что мне придется исчахнуть и умереть там, в Корнуолле. Но он привез меня сюда, и здесь это случилось. Теперь я знаю, чего хочу, но мне, жене Горлойса Корнуэльского, это недоступно. Мне ничего не остается, как ждать и молчать, ибо от моего молчания зависит не только моя честь, но и мужа, моего дома, а также безопасность королевства, за которое умер Амброзий и которое сам Утер только что скрепил огнем и кровью.

Она резко сделала шага два, потом вернулась обратно.

— Я не какая-нибудь мерзавка Елена, ради которой люди сражались, гибли, разоряли королевства. Не хочу стоять на стене и ждать, кому из могучих героев я стану наградой. Не могу обесчестить ни Горлойса, ни короля в глазах людей. А если явлюсь к нему тайком — тогда обесчещу себя в своих глазах. Я женщина, страдающая от любви, да. Но я еще и Игрейна Корнуэльская!

— И ты, значит, намерена ждать, когда сможешь прийти к нему с честью, как его королева? — холодно спросил я.

— А что мне остается?

— Значит, так ему и передать?

Она ничего не ответила.

— Ты позвала меня затем, чтобы я предсказал будущее? Чтобы узнать, сколько осталось жить твоему мужу?

Она снова промолчала.

— Игрейна, это все сводится к тому же. Если я передам Утеру, что ты любишь и хочешь его, но не будешь принадлежать ему, пока жив твой муж, — как ты думаешь, долго ли после этого будет жить Горлойс?

И опять она ничего не сказала. «Тот же дар — умение молчать», — подумалось мне. Я стоял между нею и очагом и видел, как пламя бьется вокруг нее, струится вверх по белой сорочке и синему платью, как свет и тени переливаются волнами, как бегущая вода или трава под ветром. Пламя взметнулось; моя тень упала на нее, разрослась, поползла вверх, встретилась с ее тенью и соединилась с ней, так что на стене за спиной Игрейны встал не красно-золотой дракон, не падучая звезда с сияющим хвостом, но огромная туманная тень из воздуха и тьмы, созданная пламенем. И когда пламя опало, она опала вместе с ним, уменьшилась, усохла и оказалась вновь всего лишь тенью Игрейны, женщины тонкой и прямой, как меч. А там, где стоял я, не было ничего.

Она шевельнулась — и свет лампы вновь сделал комнату теплой и реальной, пахнущей яблоневыми дровами. Игрейна смотрела на меня — в лице ее появилось нечто новое, чего раньше не было. Наконец она произнесла ровным голосом:

— Говорила же, что от тебя ничто не укроется. Хорошо, что ты высказал это вслух. Я и сама думала об этом. Но надеялась, что, послав за тобой, я смогу снять вину с себя и с короля.

Когда темная мысль облекается в слова, она выходит на свет.

— Если бы ты поступала как обычная женщина, давно могла бы утолить свое желание, точно так же как и король, поступай он как обычный мужчина.

Я остановился. В комнате было абсолютно тихо, и я вновь заговорил — не задумываясь, слова приходили ко мне ниоткуда, ясными и отчетливыми.

— Если хочешь, я могу подсказать, как принять любовь короля, поступая так, как положено тебе, не роняя ни своей, ни его чести, ни чести своего мужа. Если я скажу, как это сделать, ты согласишься принадлежать ему?

Пока я говорил, глаза ее расширились и вспыхнули. Но она все равно ответила не сразу, сперва поразмыслила.

— Да.

Голос ее был ровным, и я ничего не мог по нему распознать.

— Если ты будешь повиноваться, я могу сделать это для тебя, — сказал я.

— Что я должна делать?

— Значит, ты обещаешь мне это?

— Слишком торопишься, — сухо сказала она, — Или ты сам заключаешь сделки, не узнав, что от тебя потребуют?

Я улыбнулся.

— Нет. Ну что ж, слушай. Когда ты притворилась больной, чтобы призвать меня к себе, что ты сказала служанкам и мужу?

— Только что мне плохо и я не хочу никого видеть. Что если я должна завтра быть на коронации вместе с мужем, мне нужно сегодня поговорить с врачом и принять какое-нибудь лекарство.

Она улыбнулась, немного криво.

— Я сделала это еще и затем, чтобы не сидеть на пиру рядом с королем.

— Хорошо. Скажешь Горлойсу, что ты беременна.

— Беременна?!

Казалось, Игрейна в первый раз за все это время была потрясена. Она уставилась на меня.

— Такое ведь может быть? Он, конечно, стар, но я думал…

— Может. Но я… — Игрейна прикусила губу. И через некоторое время сказала, уже спокойно: — Продолжай. Я просила совета и должна его выслушать.

Мне еще никогда не доводилось встречаться с женщиной, перед которой не приходилось подбирать слова и с которой можно было говорить так, как я говорил бы с мужчиной.

— У твоего мужа нет причин подозревать, что ты беременна не от него самого. Поэтому скажи ему это и что ты боишься, что, если долее останешься в Лондоне, с ребенком что-нибудь случится из-за всей этой болтовни и знаков внимания короля. Скажешь, что ты желаешь уехать сразу после коронации, не хочешь идти на пир, потому что король выставит тебя перед гостями, а все будут глазеть на тебя и шептаться. Завтра вы с Горлойсом и всеми корнуэльскими отрядами уедете из Лондона до того, как ворота закроют на ночь. Утер узнает об этом только после пира.

— Но… — она вновь уставилась на меня, — это ведь безумие! Мы могли бы уехать в любой день за эти три недели, если б не боялись навлечь на себя гнев короля. Нам придется остаться здесь, пока он не даст нам дозволения. Если мы уедем таким образом, под каким бы то ни было предлогом…