Он обернулся к Ульфину и принялся отдавать распоряжения. Это снова был прежний Утер: бодрый, немногословный, точный. Немедленно отправить гонца в Каэрлеон, чтобы войска оттуда перебросили в Северный Корнуолл. Сам Утер отправится в Корнуолл прямо из Лондона, как только сможет, с небольшим отрядом, туда, где будут стоять его войска. Так королю удастся ненамного отстать от Горлойса, хотя герцог уедет сегодня, а королю придется остаться здесь на празднества, которые протянутся еще целых четыре дня. Другой гонец должен отправиться по дороге, по которой мы поедем в Корнуолл, и проследить, чтобы на всем пути, недалеко друг от друга, были приготовлены подставы.
Все вышло так, как я рассчитывал. Я видел Игрейну на коронации: безмолвная, сдержанная, прямая, как стрела, глаза в пол, и такая бледная, что если бы я сам не говорил с ней накануне, то поверил, что она и впрямь беременна. Никогда не перестану удивляться женщинам. Что у них на уме, никакая сила понять не поможет. Что герцогиня, что шлюха — все они умеют лгать, даже не учась. Наверно, это то же, что с рабами или с животными, которые инстинктивно притворяются камнем или сучком, чтобы спастись от врагов. Она просидела всю долгую, блистательную церемонию белая, как воск, словно вот-вот растает. Потом я мельком увидел ее в окружении женщин, которые уводили ее прочь от блестящей процессии, что медленно двигалась в сторону пиршественного зала. В середине пира, когда вино уже лилось рекой, я заметил, как Горлойс незаметно удалился из зала кое с кем из гостей как бы по нужде. Обратно он не вернулся.
У того, кто знал правду, Утер мог вызвать больше подозрения, чем Игрейна, но благодаря усталости, вину и возбуждению от того, что должно было свершиться вскоре, он тоже был достаточно убедителен. Люди вполголоса шептались о том, как он разгневался, когда обнаружил, что Горлойс исчез, и как клялся, что отомстит тотчас же, как только расстанется со своими царственными гостями. Быть может, гнев этот был чересчур пылок и угрозы в адрес герцога чересчур суровы — ведь, в конце концов, герцог всего лишь защищал свою жену, но король и до того вел себя достаточно несдержанно, так что люди сочли это всего лишь продолжением тех же безумств. А звезда Утера была теперь столь ярка, столь ослепителен был блеск взошедшего на престол Пендрагона, что Лондон простил бы ему даже похищение. Скорее Игрейну винили за то, что она отказала ему.
Итак, мы прибыли в Корнуолл. Гонец сделал свое дело: подставы были расставлены самое большее через двадцать миль, мы скакали во весь опор и потратили на дорогу два дня и ночь. Наши войска уже ждали нас в назначенном месте: в нескольких милях от Геркулесова Мыса, у самой границы Корнуолла. Нам сообщили, что Игрейна находится в Тинтагеле с небольшим отрядом отборных воинов, а Горлойс со всеми своими отрядами занял Димилиок и разослал народу Корнуолла призыв собираться и защищать своего герцога. Он должен был знать о том, что на границе у него стоят королевские войска, но он, несомненно, думал, что они дождутся самого короля. Он не мог предположить, что король уже здесь.
Мы въехали в лагерь тайком, в сумерках, и отправились не в королевский штаб, а к офицеру, которому Утер мог довериться. Кадаль был уже там. Он поехал вперед, чтобы приготовить для нас костюмы, в которые я собирался переодеть короля и его спутников, и дожидаться, когда Ральф сообщит из Тинтагела, что пора.
Мой замысел был достаточно прост, из тех, что часто увенчиваются успехом. Женившись, Горлойс взял привычку по ночам приезжать домой, к жене, если стоял где-то неподалеку: в Димилиоке или другой ближней крепости. Должно быть, люди слишком часто подсмеивались над его старческой влюбленностью, и он, как рассказал мне Ральф, завел обычай приезжать в замок тайком, через потайной ход, добраться до которого, не зная дороги, было очень сложно. Я задумал переодеть Утера, Ульфина и себя, чтобы, если нас заметят, то приняли за Горлойса, его спутника и слугу, и ночью отправиться в Тинтагел. Ральф устроит так, чтобы его поставили на пост у потайной двери. Он встретит нас внизу и проведет по тайной тропе. Самой большой опасностью было то, что в ту же ночь может явиться сам Горлойс, но Игрейне как-то удалось убедить его не приезжать, и она отослала всех своих женщин, кроме Марсии. Ральф с Кадалем договорились, в каких одеждах мы приедем: в ночь коронации корнуэльцы уезжали из Лондона в такой спешке, что часть своих вещей они оставили, и оказалось совсем нетрудно найти дорожную одежду с гербом Корнуолла и даже один из приметных боевых плащей Горлойса с двойной серебряной каймой.
Последнее послание Ральфа было обнадеживающим, время приспело. Ночь была достаточно темная, чтобы нас никто не увидел, и достаточно бурная, чтобы большинство людей не высовывало носа за дверь. Мы отправились в путь вчетвером, как только полностью стемнело, и нам удалось выскользнуть из лагеря незамеченными. Оказавшись за пределами наших позиций, мы галопом поскакали к Тинтагелу, и лишь острый и подозрительный глаз сумел бы определить, что это не сам герцог Корнуэльский с тремя спутниками едет домой к своей супруге. Мы выкрасили Утеру бороду в седой цвет и подвязали щеку, чтобы скрьгть угол рта и оправдать невнятность речи, на случай, если ему придется заговорить. Капюшон его плаща был низко надвинут — что вполне понятно в такое ненастье — и скрывал его черты. Утер был стройнее и сильнее Горлойса, но это скрыть нетрудно. Он надел перчатки, чтобы не было видно, что руки у него не старческие. Ульфин вполне мог сойти за некоего Иордана, слугу Горлойса. Мы выбрали его, потому что он был больше всего похож на Ульфина сложением и цветом волос. Я сам переоделся в Бритаэля, друга и военачальника Горлойса; он был старше меня, но голоса у нас были чем-то похожи, и я неплохо говорил по-корнуэльски. Я всегда хорошо умел подражать чужому голосу. Так что я должен был вести беседу, если придется с кем-то говорить. Кадаль ехал непереодетым, он должен был сторожить лошадей снаружи — и быть нашим гонцом, если понадобится.
Я подъехал к королю и наклонился к его уху.
— Замок примерно в миле отсюда. Нам пора сворачивать к берегу. Там будет ждать Ральф. Он проводит нас внутрь. Я поеду вперед?
Утер кивнул. Даже сейчас, в темноте, я видел, как блестят его глаза.
— И не смотри так, — прибавил я, — не то никто не поверит, что ты Горлойс, который уже много лет как женат.
Он рассмеялся. Я развернул коня и медленно поехал по склону, изрытому кроличьими норами, покрытому осыпями, поросшему кустарником, спускаясь в узкую долину, ведущую на берег моря.
Эта долина на самом деле всего лишь овраг, по которому бежит к морю небольшой ручей, шириной не более трех шагов и такой мелкий, что лошадь может перейти его вброд в любом месте. Долина кончается небольшим уступом, с которого ручей падает прямо на берег, усыпанный плоской галькой. Мы проехали, растянувшись цепочкой, по тропе — ручей бурлил слева от нас, на дне овражка, а справа был высокий склон, поросший кустарником. Поскольку ветер дул с юго-запада, а долина была глубокая и шла почти точно на север, мы оказались укрыты от непогоды, но кусты на краю оврага стонали на ветру, на тропу сыпались веточки. Но и без этого ехать было тяжело: кони, взбудораженные непогодой, чувствовали наше напряжение — по крайней мере, троих из нас: Кадаль был тверд, как скала, ему-то не надо было идти в замок, — и оттого упрямились и косили глазом; а тут еще каменистая тропа и темнота… Когда за четверть мили до моря мы свернули к ручью и стали переходить его вброд, моя лошадь, шедшая головной, прижала уши и заартачилась. А когда я подхлестнул ее и пустил мелким галопом по узкой тропе и из тени на тропу выступил человек, лошадь остановилась как вкопанная, встала на дыбы и забила копытами в воздухе, так что я подумал, что сейчас мы с ней опрокинемся назад.
Человек метнулся ко мне, схватил лошадь под уздцы и заставил ее встать на все четыре ноги. Лошадь стояла взмыленная, дрожа всем телом.
— Бритаэль, — назвался я, — Все в порядке?
