— Добрый день, Кирилл, — говорит она как всегда приторно-сладким голосом. Одна фраза, а я готов сдавать кровь на сахар, чтобы убедиться, что эта тварь не наградила меня диабетом. — Прости, что звоню без предупреждения, но у нас осталось одно незавершенное дело.

— Если увижу тебя рядом с Катей…

Я запинаюсь, вдруг осознавая, что именно она могла стать тем самым катализатором, «благодаря» которому Катя так странно вела себя в день моего приезда.

Ненавижу журналисток с их погаными длинными носами, которые имеют свойство влезать всюду. Даже в наглухо замазанные бетоном щели. И в сотню раз сильнее ненавижу именно эту, потому что у нее ко мне не просто профессиональный интерес и даже не попытка получить вознаграждение за молчание. Эта женщина вбила себе в голову, что должна получить меня: с деньгами, возможностями, связями и именем. Что мы с ней будем отличной парой.

Меня неприятно передергивает, стоит представить, что было бы, узнай она не только о капиталах, которые я хочу спрятать, но и о моей «особенности».

— Успокойся, дорогой, я не собираюсь соваться к твоей малахольной. — Витковская нарочно выпячивает пренебрежение. — Боюсь, твой бесхребетный ребенок не переживет и пяти минут нашего личного общения. А я не хочу получить статью за издевательство над слабыми и беззащитными.

Хочу сказать, что в уголовном кодексе нет такой статьи, и мой внутренний перфекционист находит несколько существующих альтернатив, но вовремя вспоминаю, с кем говорю. Она нарочно перекручивает и передергивает, нарочно выводит меня на тонкий лед, чтобы я потерял бдительность, поскользнулся и ушел с головой под воду.

— Так, когда мы увидимся и обсудим нашу маленькую проблему? — Витковская перестает жеманничать, потому что даже упоротому актеру не интересно играть, если публика не рукоплещет каждой ужимке.

— Через неделю, — говорю первое, что приходит в голову.

— Это ты говорил неделю назад, — говорит она.

Да, так и было. Но я взял тайм-аут, чтобы моя служба безопасности нарыла на эту длинноносую курицу что-то, что поможет навсегда закрыть ей рот. А потом с Катей случилось… то, что случилось, и мне было просто не до Витковской.

— Через неделю, — повторяю я. И уже совсем жестко, добавляю: — Или можешь трясти моими грязными носками. Посмотрим, кому из нас будет больнее: мне расставаться с деньгами или тебе под катком юристов и адвокатов, которые превратят твою жизнь в общественное достояние.

Это блеф. То, чему было научиться тяжелее всего.

Что чувствует нормальный человек, когда блефует? Зачем сознательно подталкивает другого к невыгодному для себя решению? И почему, когда кто-то хочет уничтожить тебя, а ты в ответ вкладываешь ему в руки пистолет, этот кто-то с большой долей вероятности даже не взведет курок?

«Просто иногда людям выгоднее тянуть время, чтобы получить желаемое, чем одним махом потерять шанс хотя бы на что-то», — говорила мать, а потом включала мне фильмы обо всяких мафиози и гангстерах, где именно так все и происходило.

Я долго учился блефовать. Но в конце концов эта наука пригодилась мне так же сильно, как и умение правильно улыбаться на публике и смотреть собеседнику на нос, чтобы не обижать его взглядом в сторону.

— Позвони мне в следующую среду, — нервно бросает Витковская. — И на этот раз без «потом» и «через неделю», иначе я напишу такую статью, после которой Ростовы перестанут быть благодетелями и меценатами, а превратится в обычных жадных олигархов, чья империя построена на костях предков простых смертных.

Я разъединяюсь до того, как на языке созревает фраза: «Пошла на хуй».

Испытываю отвращение из-за того, что ее приходится проглотить обратно.

— Кирилл? — Катя осторожно, как мышь, скребется в дверь. — Все хорошо?

Зачем она пошла за мной, если избегает нашей близости так же сильно и на уровне инстинктов, как когда-то избегал я?

Открываю дверь и отхожу, чтобы моя маленькая растерянная жена смогла войти внутрь.

Зря, наверное, потому что ее лицо почти сразу преображается. Становится слишком похожим на взгляд той замарашки, которая вошла в эту комнату — еще неуютную и пустую — и сказала: «Я сделаю свою Волшебную страну и буду приглашать тебя кататься на единорогах».

Я ответил: «Только если ты их дрессируешь ходить под седлом».

А она улыбнулась, протянула руку, чтобы убрать челку с моих глаз, и сказала: «Это же единороги, Принц, им нужно доверять».

Прошло всего несколько дней, но я начинаю привыкать больше ничему не удивляться и не игнорировать порой даже совершенно странные и непонятные импульсы.

Сначала меня пугает лицо Кирилла, когда он смотрит на экран телефона. У этого мужчины всегда было очень странное лицо, хоть я едва его знала, но в тот момент, когда он долго и не моргая изучает имя звонящего, бледный, почти синюшный туман расползается по его напряженным скулам и твердой, как камень, линии челюсти. И костяшки пальцем словно покрываются изморозью, так сильно Кирилл сдавливает телефон. Если бы раздавил — наверняка издал бы вздох радости.

Все это мне откуда-то известно.

Все это — моя память, которая, несмотря на заслоны, преграды и непроходимые горы, каким-то образом просачивается в реальность и подсказывает, что и когда нужно делать.

Поэтому я иду за Кириллом. След в след, иногда задерживаясь на ступеньках и прислушиваясь, что еще шепчет голос моей стреноженной памяти.

Долго стою перед дверью.

Не решаюсь войти, потому что слышу резкие обрывки фраз, смысл которых мне не понятен. Я пришла не для того, чтобы выслушивать и вынюхивать, искать то, о чем он сказал: повод, почему я предпочла упасть с лестницы лишь бы не быть рядом с ним ни одной секунды. Я пришла, потому что у моего мужа было лицо человеку, которому нужна помощь, пока отчаяние не сожрало его изнутри.

Но стоит переступить порог, как я оказываюсь в другой вселенной. Я как будто стояла на краю пропасти и любовалась красотами спокойного океана, а потом что-то толкнуло меня вперед, заставило упасть прямо туда — во внезапно вспенившуюся воду.

Это место говорит обо мне больше, чем кучи мелких предметов, которыми я по совету доктора окружила себя для «возвращения памяти». Какие-то безделушки в сумке, мишура, которую я ежедневно брала в руки, все равно лишь налет на прошлом в сравнении с библиотекой, где я каким-то образом узнаю каждый предмет.

Как девчонка, забыв зачем и пришла, несусь к стеллажу с длинным рядом книг из серии классики английской литературы, беру в ладони фигурку толстой ленивой лягушку и даже не пытаюсь подавить смех.

Мне просто хорошо. Абсолютно тепло, как будто над головой взошло солнце и направило на меня все лучи.

— Мы нашли ее в коробке на чердаке, да? — Слова выпрыгивают из меня беспокойными растревоженными бабочками. — Там еще были елочные украшения и старые игрушки. Медведь с клеенчатым глазом. И коробка с поцарапанными оловянными солдатиками.

Лицо Кирилла напрягается еще сильнее, и я пугливо пячусь, слишком поздно осознавая, что за спиной большая полка с книгами. Натыкаюсь на нее, но муж успевает подскочить быстрее, прикрыть меня от летящих книг собственной спиной. Придерживает за плечо, буквально втягивая в себя, позволяя нашим телам стать идеальным дополнением друг друга.

Мне просто хорошо в эту минуту.

Еще теплее, чем от несуществующего солнца.

Абсолютно безопасно и хорошо.

Паника появляется лишь через секунду, когда Кирилл быстро отстраняется и, переступая через книги, уходит прочь со словами:

— Прости, забыл, что стал твоим раздражающим стоп-фактором.

Он даже не трудится закрыть за собой дверь.

И я, стоя в кругу опавших, словно листья, книг, вдруг осознаю, что люблю этого человека, несмотря на страх быть рядом с ним.

Что люблю его как-то совсем иначе, не глупой девичьей любовью к недосягаемому идолу, а любовью женщины, которая была готова на все, чтобы провести с ним всю жизнь.