А сейчас остро осознаю, что понятия не имел о том, насколько ей плохо.

Я прекрасно знаю, где «прячется» Катя: было бы странно, если бы я не знал, как и чем дышит моя беременная жена. Сначала хотел приехать к ней, узнать, в чем провинился на этот раз, но потом решил, что будет лучше дать ей время. Остыть, подумать, передумать.

Но хватило меня ровно на неделю.

В гостинице на ресепшене ее очень долго набирают, но Катя не отвечает.

И на мои звонки тоже. Кто-то из работников вспоминает, что она со вчерашнего дня не выходила из номера. Понятия не имею, как они следят за такими вещами, но никто не возражает, когда я требую проводить меня в номер моей беременной жены.

Сердце странно колотится в груди.

Если с Катей что-то случилось, от черной тоски меня не спасут даже все таблетки мира.

Мы как будто целую вечность поднимаемся на лифте на верхние этажи. Катя живет в вип-номере, их всего два — и оба на самом верхнем этаже. Кто ее сюда устроил, догадаться не трудно.

После попыток достучаться, администратор разводит руками и с моего молчаливого согласия использует универсальный ключ-карту, чтобы попасть в номер.

Понятия не имею, почему первым делом, как только переступаю порог, глубоко втягиваю носом воздух. Откуда-то в голове появляется мысль, что я узнаю аромат страха, болезни, тоски или одиночества. Но в номере пахнет только кондиционером для белья: какой-то смесью выглаженных до хруста белых простыней и цветов. Каких-то знакомых цветов, хоть я не могу вспомнить, как они называются. И почему-то стопорюсь на этом, не замечая, что администратор проходит мимо меня, вперед, в комнату.

Приглушенное бормотание вырывает из ступора.

Катя здесь.

Она никуда не исчезла, ее не забрали инопланетяне, она не сбежала с кем-то более нормальным подальше от психа мужа.

И самое главное — мне нужно всего несколько шагов, чтобы лично убедиться в этом.

— Кирилл Владимирович, — администратор пытается задержать меня, и сердце на миг как будто останавливается, быстро и внезапно, словно стреноженная на всем скаку лошадь. — Может, будет лучше…

Молча отодвигаю ее плечом. Даже сейчас простое прикосновение к постороннему человеку отзывается неприятным покалыванием в плечевом суставе и перетекает на весь бок.

Единственный человек, которому удалось приручить мою неприязнь — Катя.

И сейчас она сидит в углу, обхватив колени руками, как будто от кого, сможет ли она выглядеть максимально беспомощной и маленькой, зависит ее жизнь.

Она даже не замечает нас: смотрит куда-то в пустоту и беззвучно шепчет что-то искусанными губами.

— Я вызову «Скорую», — говорит женщина у меня за спиной, но я успеваю остановить ее до того, как она выйдет из номера.

— Не нужно, я позвоню семейному врачу и…

В мгновение ока Катин взгляде делается таким пронзительным и осмысленным, что я чуть ли не впервые в жизни чувствую холод в области между лопатками. Она перестает трястись, но теперь от нее так пахнет испугом, что запах просачивается в меня и мгновенно пропитывает собой всю комнату.

— Не звони Абрамову, — шепотом, как будто нас могут услышать, просит Катя. — Он…

Моя маленькая испуганная жена оступается на полуслове и теперь уже смотрит и на меня тоже, словно на причину всех ее несчастий.

— Или вы с ним заодно?

Я очень хорошо знаю этот взгляд.

Часто видел такой же у себя, когда смотрел в зеркало и не понимал, кто тот мужик в модном костюме и с фальшивой улыбкой. Все говорило в пользу того, что этот мужик — я, но мозг отказывался принимать правду, потому что память не находила общих черт.

Катя тоже пытается во что-то поверить, но проигрывает.

И все, что я могу для нее сделать — просто сесть рядом и выслушать, что она расскажет. Ну или хотя бы вынесет приговор моей вины.

Потому что обвинять меня есть в чем.

В сказке про Золушку самая большая ложь — не очевидна.

Может показаться, что это превратившиеся в лошадей крысы или кучер из ящерицы. Или карета из тыквы. Много-много совершенно невероятных на первый взгляд вещей, которые делают сказку — сказкой. И даже фея-крестная, которая появляется в самый подходящий момент, чтобы превратить жизнь бедной замухрышки в историю, о которой будут писать все газеты королевства.

На самом деле, самая большая ложь куда больше.

Принц не мог полюбить Золушку, потому что она была невоспитанной, глупой и неинтересной. И король с королевой не умилялись бы, приведи их сын в качестве жены девчонку с сажей на кончике носа.

«Всем плевать на твой богаты внутренний мир, Катя, потому что в мире денег на тебя всегда будут смотреть как на вещь. До тех пор, пока ты не получишь столько денег, чтобы пересесть в зал и участвовать в торгах».

Я хорошо помню эти слова, потому что именно с них началась наша с Морозовым следующая встреча.

Он полчаса рассказывал мне, какое я ничтожество, как мало на самом деле стою и что моя главная задача — доказать, что я могу быть послушной и полезной. И пока я этого не сделаю, он не пустит меня на арену.

Я согласилась, потому что к тому времени уже успела придумать, какого цвета «Порше» у меня будет, сколько шуб мне необходимо для полного счастья и на какой курорт я отправлю маму, чтобы она, наконец, почувствовала себя человеком. Эти фантазии отравили меня, стали моим наркотиком, без которого я просто не могла жить. И, если честно, не хотела.

— Твое счастье, что ты девственница, — сказала как-то Машка, когда мы с ней пошли по магазинам. Я со своим первым «пластиком» от Морозова, она — за компанию, потому что кроме нее у меня больше не было подруг. Только даже ей я ни словом не обмолвилась о том, что на самом деле у нас с моим «благодетелем». Только передернула плечами, когда Машка спросила, «чпокались ли мы». Соврала, что он бережет мою невинность до особенного случая. — Была бы ты не целка — стоила бы намного меньше.

Морозов, конечно, не поверил мне на слово.

Взял за руку и отвез в дорогую клинику, представив своей протеже, где меня изучили, словно мышь под микроскопом. И выписали бумажку, что я не занималась сексом, не болею венерическими болезнями и в целом абсолютно пригодна, чтобы стать живой Девой Марией.

Когда я сказала это, Морозов впервые сказал, что если услышит от меня что-то подобное еще раз, то собственными руками запихнет в самолет, который отвезет меня в дешевый сербский бордель.

Он верил в Бога.

Но это не мешало ему готовить дьявольский план по уничтожению империи Ростовых.

С того дня началась длинная подготовка к моей сказке.

Я читала одобренные моими учителями книги, училась актерскому мастерству, изучала искусство флирта. Примерно через месяц Морозов привез меня в маленький загородный дом, где красивая женщина лет сорока учила меня делать минет на резиновом члене.

Я должна была безупречно сыграть роль умного, очаровательного и совершенно невинного ангела, который, между тем, знает, что путь к сердцу миллионера лежит через умение сосать.

А когда через пару недель тренировок эта женщина сказала, что я готова к экзамену, у меня случился первый нервный срыв. Потому что оказалось, что перспектива добровольно взять в рот член живого мужчины — это совсем не то же самое, что облизывать кусок какого-то ультра-тонкого силикона.

Тем более, когда Морозов захотел увидеть демонстрацию.

С Малаховым в роли Кирилла Ростова.

Я орала, как ненормальная, размахивала руками и не давала подступиться к себе ни на метр. Потом меня стошнило, потом я ревела, потом начала кричать, что никакие деньги и планы не заставят меня стать проституткой.

Последнее, что я помнила в тот момент — Малахов, который неожиданно оказался прямо передо мной, и удар, от которого у меня потемнело в глазах.

А потом были белые стены дорогой больничной палаты, клиника, в которой я была записана под выдуманным именем, и пожилой коротышка-доктор с бейджиком, на котором было написано: Абрамов Ю. Л.