— Я, можно сказать, просто счастлив, что вы так быстро приехали. Народу у нас не много, выполняем только план, дополнительная продукция нам не по силам… Что же мы будем на сухую говорить о деле? Если позволите, я распоряжусь…

Кто ж будет чинить препятствия таежному гостеприимству? Оживленно покашливая, офицеры позволили распорядиться.

Жизнерадостный парень, шофер директора, поставил на стол бутылки водки. Семь, сразу прикинули, для разминки неплохо…

— Работа несложная, — продолжал директор, — валить лес будут наши специалисты, это требует навыка. Ваши же люди будут обрубать ветки, ошкуривать стволы, работу найдем для всех.

Оверьянов сидел с кислой миной, не нравится Гному, что директор не различает воинские звания, не возьмет в толк, майор здесь командир, с ним надо все вопросы решать, это не собрание колхозников.

Лейтенанты подталкивали друг друга локтями, насмешливо хмыкали.

— Даже на несложной работе нужна четкая организация. Я поговорю с моими подчиненными, назначу ответственных, — недовольно сказал майор.

Директор понял оплошность, с серьезной почтительностью попросил уделить несколько минут, отозвал Оверьянова в сторонку.

Пользуясь паузой, жизнерадостный шофер разлил водку по стаканам.

— Я днем не пью! — похвастался он. — Поэтому меня шеф и ценит. А вы пейте, товарищи командиры, отдыхайте, с солдатами мы сами договоримся.

Из дальнейшего выяснилась любопытнейшая штука.

Шофер-то, оказывается, один из местных профсоюзных деятелей, а зачем существует профсоюз? Чтоб облегчать жизнь трудящихся, кто спорить будет, в том числе и руководящих работников, в данном случае офицеров. Понимая, что жизнь в столь отдаленной местности тяжела и безрадостна, комитет профсоюза выделил некоторые средства, в качестве, так сказать, районной надбавки за дикость. Желательно, чтоб товарищи офицеры правильно поняли душевное движение местной профсоюзной организации…

— Сколько же отпустили? — еще не веря негаданному счастью, спросил Петя Кушник. — А то и правда, у всех семьи, много с собой не возьмешь, твою мать на колокольне!

Какая разница, профсоюз или хитрый директор поручил умаслить офицеров, но небрежно названная сумма, внесла сладость в сердца — пятьдесят рублей на рыло!

Под внимательнейшими взглядами Кушник взял пачку денег и положил в карман, потом разделим, не волнуйтесь.

Вернулся Оверьянов, деловито приказал собираться.

— Офицеры будут жить в гостинице, отсюда недалеко, предупредить личный состав о недопустимости курения на сене, подъем завтра в шесть, уличенные в мародерстве будут немедленно отправлены в полк…

Ишь, Гномик, раскомандовался, доволен как слон, видно, директор хорошо сунул в лапу, кивали лейтенанты, давая понять, что ясно, будет исполнено, товарищ майор…

Гостиница, называемая также «Домом приезжих», двухэтажный бревенчатый дом с дверями без замков, стояла прямо напротив магазина, рядом с конторой леспромхоза. Вокруг десяток двухэтажных же домов. Несколько на отшибе, возле реки — столовая и клуб. Семейные лесорубы жили в отдельных избах, на одной из трех улиц, в больших же домах селились сезонники, приезжающие сюда подработать.

Самое же удивительное, кто бы мог подумать, прямо невероятно, городок населяли по преимуществу женщины. Они работали обрубщиками сучьев, на лесопилке, лесоскладе, на пристани, в столовой, везде. Крановщицы, маркировщицы, разнорабочие, кухарки, машинисты лебедок, погрузчиков и циркулярных пил, маляры, плотники, стропальщицы, кочегары, рабочие на подсыпке дорог, счетоводы и посыльные…

Мужчины занимали менее броские посты, довольствовались должностями кладовщика, учетчика, завклубом, киномеханика, сторожа…

Солдаты работали с удовольствием, еще бы, кормят до отвала, женщины поглядывают заинтересованно, жить бы здесь и жить. Не слишком надеясь на силу дисциплины, директор насаждал принцип материальной заинтересованности, дух рвачества, сокрушался Оверьянов. В случае выполнения нормы солдатам тут же, после работы, в лесу, выдавали по два рубля.

— Развращают молодежь! — пьяненько покачивая головой, говорил майор. — Разбазаривают деньги из кармана государства! Зачем им платить? Они обязаны работать! Труд солдат должен быть бесплатным!

— Вы не волнуйтесь за карман, — рассуждал Степа Батов, тоже пьяный. — Эти деньги сразу возвращаются через магазин, вон сколько там водки! Если дают — бери, таков принцип социализма!

— Я не позволю обкрадывать государство! — горячился, выпив еще, Оверьянов. — Достаточно, что полку за работу платят! Солдату деньги не нужны! Человек с деньгами не может думать о дисциплине! Где деньги, там и водка, а потом ЧП, женщины всякие!

Батов оскорбительно засмеялся.

— Уж вы-то не из той компании, товарищ майор! Женщины вам по херу, с ними ЧП у вас не будет! Вы денежки в клювике унесли и балдеете как не в себя!

— Ты что, подлец, меня оскорбляешь! Как вы смеете говорить, что я взяточник! Вы меня провоцируете! Ты… Вы… Я, блядь, не позволю! Приказываю вам прекратить разговаривать со мной в таком тоне!

Оверьянов неожиданно быстро поднялся, оттолкнул бедрами стол с бутылками, несильно и неточно ткнул Батова кулаком в щеку. Тот схватил майора за гимнастерку, хотел ударить головой, но Оверьянов проворно отшатнулся, оба потеряли равновесие и чуть не упали.

— Да что вы, товарищ майор! Отвали, Батов! Успокойтесь, вы как дети! — разнимал схватившихся более или менее трезвый Янич.

— О-о-о! — на одной ноте, но осуждающе тянул капитан Рева, боясь упасть и поэтому не решаясь подняться со стула.

Багровый Оверьянов одергивал гимнастерку.

Батов кричал из угла, вырываясь из объятий Янича:

— Ты у меня, Гном ебучий, пожалеешь об этом! С сегодняшнего дня я больше не покупаю водку! Это ты лично будешь меня поить! Я тебе вспомню рукоприкладство к подчиненным! Под трибунал упеку, падаль!

Расходившихся драчунов еле утихомирили, заставили извиниться друг перед другом, выпить на брудершафт, забудем ссору, что мы как звери, в конце концов, свои же люди…

Огонь становился все больше и больше.

Плотное пламя рвалось в невидимую трубу, гудело, заглушая человеческие крики. Любое дерево, брошенное в костер, вспыхивало мгновенно, без дыма и искр. Люди с остервенением рубили и пилили, волокли деревья к костру, прикрывая лицо, забрасывали в огонь березы и ели, целиком, с ветками. Несколько секунд остолбенело смотрели на пламя и снова бросались рубить и пилить…

В воскресный день оставшиеся валяться на сене солдаты скучали, и Тимоха с Кушником, дежурные, нашли идею неплохой, разжечь костер, почему бы и нет, вон сколько вокруг ненужного леса.

Городской житель, Тимоха с непонятным злорадством и неясным сладострастием рубил, пилил и тащил в костер деревья, красивые и нежные по отдельности, но растущие во множестве, составлявшие странный и жуткий мир, враждебный ему, не вызывавший никакой жалости, радующий почему-то своей гибелью.

— Жги тундру! — орали возбужденные люди.

Трудились без передышки, не уставая, не успевая даже рассмотреть как следует дело рук своих, громадный, чудовищно жаркий костер.

Кушник, собрав за кухней несколько пустых бутылок, наклонив бочку с бензином и щедро проливая его на землю, наполнял посудины. Смельчаки, схватив бутылки с горючим, заранее широко размахнувшись, бежали к костру и с разбега швыряли их в огонь. Пламя мгновенно увеличивалось чуть ли не вдвое, зрители восторженно ревели, новый смельчак уже бежал, приготовившись метать…

— Есть ли здесь кто из начальства? — крикнул мужчина в костюме и галстуке, в длинном брезентовом плаще.

Он уважительно, двумя руками, пожал руки перемазанным в саже Тимохе и Кушнику.

— Здравствуйте, пожалуйста! Я хотел поговорить с вашим майором, но он отдыхает, спит. Но, вероятно, и с вами, товарищи офицеры, можно договориться.

Мужчина помолчал и изложил свою просьбу.

В двух километрах, на лесопильном заводе, есть старый кирпичный дом. Давно собираются разобрать его, кирпичи здесь на вес золота, да не хватает рабочих рук, дело это не женское, это не сучья обрубать. Нужна голова, объяснил мужчина, нельзя ли нанять солдат-добровольцев, десяток с этим справится за день хорошей работы.