— Надо потребовать ясного ответа! — кричал Казаков. — Не может быть, чтоб до сих пор никто не знал, отпустят нас или нет! Если темнят, худо будет! Тот, кто с хихиканием говорит, что законы бывают разные, бросает тень на нашу самую демократическую Конституцию! Тот дискредитирует советский парламент, законодательный форум единодушно избранных представителей народа! Тот своими безответственными высказываниями сеет сомнение среди нас, советских людей, в компетентности правительства! Такие люди должны квалифицироваться, в лучшем случае, как злопыхатели и недоброжелатели, а в худшем — как идеологические диверсанты, рассчитывающие подорвать изнутри боевой дух армии и веру народа в родное правительство!

Диатриба против врагов государства, окопавшихся в 90-м пехотном полку и манифестация в рабочее время была вызвана событием будничным, чтобы не сказать ерундовым.

В который раз, зайдя на вещевой склад поинтересоваться, намерены ли, наконец, им выдать отрезы сукна на парадные шинели, Янич, Фишнер и Батов столкнулись там с Залесским и Курицыным, пришедшими за фланелевыми портянками.

— О каком сукне вы говорите? — полушутливо удивился Залесский. — Как действовать в отношении парадных шинелей для двухгодичников, приказа еще нет. Вы не беспокойтесь, они никуда от вас не уйдут! Нам в дивизии намекнули — имеются большие шансы, что вам продлят срок службы до пяти лет!

Увидя недоверчиво-встревоженные лица, Курицын решил вступить в игру, но сделал это, как обычно, неумно.

— Ты чего, Залесский, виляешь? Надо сказать со всей определенностью — не рассчитывайте увидеть свою Хохландию раньше, чем через пять лет! Уже есть распоряжение!

Майоры засмеялись, розыгрыш удался.

Забыв о сукне, переполошившиеся лейтенанты бросились к казармам…

— Даже допуская, что это дурацкие шутки, их тактика проста! — кричал Теличко. — Как можно дольше держать нас в неведении! Чем ближе к дембелю, тем меньше мы будем думать об этой блядской службе! А пустив слух, что мы здесь на пять лет, можно надеяться, что кто-то подумает о пятилетней карьере! Будет принимать всерьез эту сраную службу, выше хера прыгать!

— Вероятно, они таким образом зондируют, как мы к этому отнесемся! — кричал Фишнер. — Надо сразу ткнуть их носом в говно, чтоб пооблизывались и поняли наше отношение!

— Шутки или нет, а мы не уйдем из штаба, пока не получим ясного ответа! — кричал Петров.

— Пусть сам Терехов скажет! — кричал Коровин. — Не какое-то бурмило, вроде Курицына, а командир полка!

Законник Северчук замахал, утихомиривая, руками.

— Садимся и пишем жалобу! Одинаковый текст, но каждый сам за себя! Коллективные жалобы в армии запрещены! Вся наша доктрина построена на коллективизме, а вот жалобы сугубо индивидуальны! Садимся и пишем!

Зашел дежурный по части, посланный на разведку, что там лейтенанты затевают, покрутился и ушел.

Когда гневное послание было почти готово, решительно вошел майор Курицын.

— Пошумели, товарищи, и хватит! Попрошу разойтись по подразделениям! Командиру сейчас некогда, да я и не вижу причины, почему он должен разговаривать с распоясавшимися подчиненными!

— Найдет время, когда в министерстве получат сразу сорок четыре жалобы!

— Вы не угрожайте! — командирским голосом ответил Курицын. — Вместо службы решили заниматься крючкотворством! Я не пойму, вы что, против Советской власти?!

На него стало жалко смотреть, в сущности, человек не виноват, дурак он или нет, бедняга майор Курицын не знал простой вещи, что возмущенная и возбужденная толпа, а по-научному коллектив, может многое позволить себе, а уж тем более не посчитается с мельчайшей личностью помощника начальника штаба.

Иногда полезно напрячь умишко и выбирать выражения, здесь все прежде всего советские люди, патриоты, а не говняные офицеры, никому не позволено, а тем более полуграмотному майору, оскорблять народ, не умеете разговаривать с людьми, идите пасите свиней, семечками торгуйте, а не поливайте грязью достоинство советского человека, вы не в пивной и не в трактире, если коллектив законно негодует, это вина начальников, зажравшихся и отъевшихся у бесплатной кормушки, ревели лейтенанты, вкладывая в свое осатанение всю обиду и злость, к которым раздавленный майор имел только косвенное отношение…

Подполковник Терехов улыбался в дверях.

— Чего раскричались, герои-командиры?! Нашли, на ком злость срывать, майор-то тут при чем? Спокойно, разрешите мне все-таки сказать! Согласно приказу Министра обороны, вы все будете демобилизованы по истечению двухлетнего срока службы! Я это объявляю официально!

Командир полка шутливо заткнул уши.

— Какие вопросы? Сукно? Положено вам, положено, завтра все получите! А сейчас в казармы, на работу! А то устроили здесь сельскую сходку! — дружелюбно приказал Терехов…

— Этому же сукну цены нет, — говорил, идя через плац, Курко. — Его покрасить и пальто на гражданке сшить! Сукно доброе, военное, сносу не будет!

— Какой же кретин на шинель его будет тратить! — согласился Балу.

— Да в конце концов я его толкну за четвертак! А деньги пропью! — веселился Коровин.

— Что за дурацкий обычай, нервы людям портить! — никак не мог успокоиться Теличко.

— А Курицына так натянули на Ваню-лысого, аж чавкнуло! — удовлетворенно сказал Батов…

В первой посылке ничего не было.

Пять пачек папирос, печенье, конфеты и пара шерстяных носков, Казаков, снова сложив все в фанерный ящичек, протянул его солдату, иди, пируй.

Порядок — получать и проверять посылки — был заведен, когда минометчики были салагами. Алчные старики отбирали и делили содержимое, без всяких церемоний, получатель радовался, если разрешали взять несколько конфет и папирос.

Это было год назад, сейчас процедура потеряла свой благотворительный характер, забота отцов-командиров перестала быть необходимой, но преимущества контроля были очевидны, и капитан Синюк, уезжая в отпуск, настойчиво напоминал, не колеблясь, конфискуйте одеколон, чай и зубную пасту, даже сапожный крем не следует отдавать.

Крем изготовляют на скипидаре, при желании обалдеть можно и от него. Ваксу намазывают на хлеб, выставляют на солнце или в тепло, через полчаса соскабливают черную массу, а кусок, пропитанный скипидаром, съедается. Эффект одурения обеспечен, хотя признаться, очень немногие решались есть такую гадость, но береженого и Бог бережет, находятся же кретины, пьющие антифриз и тормозную жидкость, необъяснимо, почему люди гробят себя, предупреждал капитан.

На дне посылки для старшины батареи Варенцова лежала резиновая грелка с самогоном. Отвинтив крышку, лейтенант понюхал и протянул сосуд Теличко, удостовериться.

Раздосадованный Варенцов сгреб в ящик кулечки и пачки, ушел, хлопнув дверью, в казарму.

— Вообще-то это скотство, — сказал Казаков. — Но нельзя же отдавать грелку. ЧП неизбежно. Эти дураки не умеют пить потихоньку. Потом бед не оберутся.

— Ты не ищи оправданий, — недовольно сказал Теличко. — Конечно, ты обязан забрать водку. Но кто тебя уполномочивал устраивать посылочный шмон? А как же, беспокоюсь о других!..

Пить Теличко отказался, не из принципа, конечно, просто самогон сильнейше отдавал резиной и надо было иметь неукротимое желание, чтоб заставить себя проглотить жидкость с таким противоестественным привкусом.

Компанию составили Коровин и Курко, менее привередливые, ценящие в напитках не так вкус и запах, как балдучие, иными словами, одурманивающие, свойства…

У каждого солдата за год службы накопилось по несколько выговоров.

Командиры с легкостью объявляли выговоры, никто особенно не тревожился, когда Синюк, Жигаев или Оверьянов веско произносили: «Я объявляю вам выговор с занесением в личную карточку!». Солдаты радовались, легко отделались, не губа и не наряд, невзрачная запись, неизвестно для кого и для чего. Повод должен быть уж действительно ничтожным, несравнимым с такими серьезными нарушениями, как плохо заправленная постель или нетуго затянутый ремень.