Капитан Алексеев, переполненный деловитостью, вызванной утренним стаканом водки, сознавая свою нужность, принимал подношения, устанавливал очередь, выделял людей, шумно сетовал на нехватку мешков, поторапливал, быстро и неразборчиво говорил.

Одна батарея была полностью переведена на сортировку, солдаты ползали по куче, разгребали руками, грузили тяжеленные мешки.

Организация работ требовала коренной и немедленной перестройки, иначе первая часть договора — вывоз урожая с поля, выполненной быть не могла, не хватало людей. И речи не могло быть, чтоб реализация основного пункта — заготовка картошки для полка, и логически дополняющего его подпункта — снабжение овощами семей военнослужащих, была поставлена под малейшее сомнение, о такой глупости и не заикались.

Шесть лейтенантов, инженеров, дипломированных организаторов социалистического производства, сидели на перевернутых корзинах посреди поля и размышляли.

— Будем последовательны, — сказал Казаков. — В договоре сказано о картошке, полностью убранной с поля, и о ста тоннах, причитающихся полку. О величине урожая ни слова. В принципе можно предположить, что всей собранной картошки едва хватило на оплату.

Лейтенанты соглашающе покивали.

— Напрашиваются два вывода, — сказал Панкин. — Первый, заказчика, то есть совхоз, не интересуют размеры кучи в сарае, это косвенно подтверждается и условиями складирования. Через полмесяца, еще до нашего отъезда, картошка померзнет при утренних заморозках. Второй, вытекающий из первого. О результатах нашей работы будут судить не по тоннам, а по отсутствию картошки на вспаханной земле.

— А кто сказал, что эта адская машина настолько конструктивно безупречна, что выкапывает всю картошку? — оживился Гранин. — Половина так или иначе ею испорчена.

— Абсурдно затрачивать живой труд на увеличение обреченной на гниение кучи, — рассудительно сказал Казаков.

Коровин встал.

— Подведем итоги производственного совещания. Солдаты собирают на бороздах только целую картошку. Разрезанная остается на месте. Два человека на взвод идут с лопатами за сборщиками и присыпают землей оставленный брак. Таким образом, выполняется наше обязательство — поле должно остаться чистым.

— Ну, а куча, какая будет, такая будет, мы собрали все! — осознал наконец ситуацию тугодум Курко. — Но и нам придется попотеть, последить за тружениками социалистических полей. Чтоб ради быстрейшего выполнения нормы не наполняли полкорзины обрубками, а сверху притрушивали целой. За этими фуфлыжниками нужен глаз да глаз.

Счастливо найденное решение позволило высвободить массу рабочих рук, послать на уборку всех, только несколько слабачков неутомимо чистили ненадоедавшую картошку.

«Уралы» теперь шли с поля прямиком в полк, минуя склад.

Капитан Синюк часами бродил по лесу, собирал грибы в большую корзинку, каждый час приносил ее полную, вываливал грибы на брезент и снова отправлялся на грибную охоту.

Капитан Алексеев, в свободное от выпивки с приезжающими время, бесконечно пересчитывал бутылки в углу избушки, переставлял ящики со сэкономленной тушенкой, аккуратным штабельком складывал пачки чая, который сам, никому не доверяя, заваривал в солдатском котле. Чай в армии всегда был мерой благополучия, из него приготовляли чифир, сверхконцентрированный настой, выпив который, достигали эффекта опьянения, но без запаха, то есть недоказуемого и ненаказуемого. Поднатужившись, капитан ворочал мешки с крупой — перловой, овсяной, гречневой, ящики с серого цвета макаронами и рожками, большие банки с томатной пастой.

В противоположном углу лежали продукты, большую часть которых предстояло еще сэкономить, каждый день Алексеев бережно и скрупулезно перекладывал в первый угол харчи, не израсходованные за сутки. Экономия была большая, солдаты наслаждались картошкой и грибами, был смысл варить только суп, все остальное оставалось бы в котлах.

Два незнакомых прапорщика, ракетчика, почтительно поздоровались и церемонно поинтересовались состоянием дел, здоровьем подчиненных и степенью усталости офицеров.

Встревоженный вначале куртуазностью незнакомцев, Алексеев к концу светского приветствия догадался, в чем дело.

Невдалеке стояла пятитонная машина, и поразительно вежливые прапорщики надеялись загрузить ее картошкой. Не для них самих, успокоили, для семей офицеров, несущих нелегкую вахту у пультов недремлющих ракет, щита Родины.

За дурака принимают, огорчился Алексеев и сказал:

— Хозяйственными вопросами у нас заведует лейтенант Коровин. Поезжайте в поле, разыщите его и изложите вашу просьбу.

И важно добавил:

— Я, простите, занят. Дел, как понимаете, полная жопа…

Через полчаса ракетчики привезли Коровина и Казакова.

Приезжие отошли в сторонку, давая возможность обсудить сделку.

— Предлагают херню, поебень всякую, — скептически поджимал губы Коровин. — Есть бочка олифы, два баллона с кислородом и девять оцинкованных ведер, новых. Хотят пятьдесят мешков, тара у них своя.

— Зачем нам ведра? — удивился капитан.

— Ведра-то пригодятся, — сказал Казаков. — Да и на олифе с кислородом, если их грамотно опрокинуть совхозу, можно прилично поиметь. Это дефицит.

— Хлопотливо это, — задумчиво сказал Коровин. — Да и где людей взять на пятьдесят мешков? Для своих не успеваем… Но раз дают, отказываться большой грех… Сделаем так — пусть едут прямо в поле, выделим на час взвод, им будут забрасывать корзины, а эти бравые куски пусть сами затаривают мешки… Пойду, предложу этот вариант. Согласны — хорошо, а нет — уезжайте на хер со своей олифой.

Прапорщики согласились, куда денешься, картошка нужна, поработаем, раз такое дело, да и не везти же ворованное назад, судьбу искушать…

Судя по всему, это любовь, подтрунивали офицеры, большая и чистая, как вымытый слон, с первого взгляда и до последнего вздоха.

Коля Курко смущенно улыбался, до блеска драил сапоги.

Будучи облечен доверием продать в совхозных мастерских олифу и кислород, он познакомился с бухгалтером совхоза, незамужней женщиной.

Договорившись встретиться вечером, Курко подкатил к клубу, неумело потанцевал, проводил до дома и хотел поцеловать, чтоб поддержать знакомство, но получил огорошивший его отказ.

С этого дня он с утра прихорашивался, выклянчивал после обеда машину и указывал знакомую дорогу. Возвращался всегда в половине одиннадцатого, молчаливо укладывался и подолгу вздыхал…

Принимая неожиданные положения, Казаков ножницами подравнивал сзади волосы, пыхтел, хотелось сделать друг другу стрижку получше.

— Ты видишь, Вадим, что мне нравится, — говорил Курко. — Что это серьезная жинка. Дебелая такая и на морду симпатичная, не какая-нибудь ссыкуха, которая только о гульках и думает. У нее дом, хозяйство, специальность дефицитная. В нашем селе хорошего бухгалтера пятый год найти не могут — то вор оказывается, то балдежник, то неук. А я думаю в село переезжать, брошу шахту. Здоровье дороже.

— А как она по этому вопросу? — стараясь не обидеть, поинтересовался Казаков.

— Ты понимаешь, что интересно — не дает! Поцеловать только позавчера разрешила. Я же говорю, серьезная женщина. Правда, на два года старше, ну так что?

— И это ты всю неделю только женихаешься? Яйца, небось, опухли? — посочувствовал Казаков.

— Ничего с ними не будет… Я и дрова уже все переколол, и утюг починил, и в коровнике свет сделал. Я это дело люблю. Теперь еще капусты привезу…

— Ну, с Богом, как говорится… Старайся к ней спиной поворачиваться, уж больно красиво я тебе стрижку заделал! Может, дрогнет женское сердце, — засмеялся Казаков. — Я поехал на «Б»…

«Урал» полз через лес, иногда разгоняясь до двадцати километров в час, но в основном тратя колоссальные усилия на преодоление чудовищных рытвин и толстенных обнаженных корней.

Водителя подбрасывало, он падал грудью на баранку, почти ударяясь головой о ветровое стекло.