Девчонки начали подавать нам миски с кашей — каждому отдельно. Они так ловко справлялись, как будто всю жизнь жили тут, у Бабы-яги, знали уклад и гостей встречали каждый день. Я смотрел на них и понимал: в каждой девушке в потенциале живёт Баба-яга. Не у всех она раскрывается с течением жизни. Но, похоже, только потому, что миру не нужно столько привратниц.

И тут меня осенило. Выходит, раз девчонки похожи на Бабу-ягу, то парни носят в себе змея? Парни охраняют мир с той стороны реки Смородины, а девчонки — с этой?

Бред, конечно. Хотя что-то в этом есть. Мужчины рискуют собой, в случае нужды идут на войну. А женщины дарят жизнь — рожают детей, лечат раненых… Мужчине нужна жертва. А женщине? Что может стать платой за наш проход домой?

Что Баба-яга потребует чью-то жизнь, я не верил — чего б она тогда заботилась о нас. Но в том, что придётся заплатить, я не сомневался. Я вспомнил маму. Хочешь пойти погулять — сперва поешь, помой посуду, вынеси мусор, выучи уроки, а вечером поиграй с Сонькой… И попробуй не выполни сказанного, спуску не даст.

Между тем девчонки разложили кашу и тоже сели за стол.

Я привычно посвятил первую ложку Чёрному и с удовольствием отметил, что сначала несколько парней, а вслед за ними и остальные тоже сожрали Велесу.

Некоторое время был слышен только стук ложек. Все отдали должное вкуснющей каше.

Но вот завтрак съеден, благодарности сказаны, со стола убрано. Парни не спешили расходиться, чувствовалось напряжение.

Баба-яга махнула девчонкам, чтобы оставили посуду и присоединились к нам за столом, и сама воссела в красном углу.

Собственно, она там и сидела. Но когда ела, то просто сидела за столом. А теперь — возглавляла.

— Ну что, касатики? Пришло время разговоры разговаривать?

В избушке повисла такая тишина, что можно было различить каждый самый малый звук: дождь стучал по крыше и стекал по водостокам, поскрипывали брёвна в стенах, раздавались едва слышные шорохи и шепотки — воображение тут же нарисовало любопытных: домового, банника с банницей и остальную компанию помощников Бабы-яги, прячущихся по углам и ловящих каждое слово, чтобы потом собраться на повети и обсудить все новости.

Выдержав паузу, Баба-яга продолжила:

— Про ваш путь сюда я знаю. Дёма доложился. Теперь поговорим о том, что вам делать дальше.

В светлой комнате с двумя окошками на восток и на юг было тихо. Все ждали, что скажет привратница. А она не торопилась со словами, словно перебирала их, искала самые правильные. Или просто глубоко задумалась, ушла в размышления о мирах иных, и не спешит возвращаться.

За окном всё так же стучал дождь. Иногда в заунывную мелодию капель вплетался ветер, но лишь для того, чтобы подчеркнуть бесконечность тоски, безысходность и безнадёжность нашего положения.

Я отмахнулся: какая нафиг безнадёжность? У нас столько дел, что на всякие сопли просто времени не остаётся! Но спорить с дождём и ветром глупо — это стихии, они живут по своим правилам. Они существуют здесь и сейчас. А мне нужно думать о будущем. Потому что придёт время, и дождь закончится. Он всегда рано или поздно заканчивается.

Я перевёл взгляд на Ефимычей. Боги сидели с непроницаемыми лицами. Просто сидели и ждали, что скажет привратница.

Может, они правы? Может, так и надо? Что толку раньше времени строить планы? Нужно дождаться её слов, а потом уже решать, паниковать или радоваться. В любом случае, пока она не вынесет своего приговора, мы отсюда не сдвинемся.

Слышалось сдержанное дыхание моих товарищей, шмыганье носом, вот кто-то повернулся — скрипнула скамейка, вот кто-то шаркнул ногой… А вредная старуха просто сидела задумчиво и ничего не говорила.

Мысль не удержать, и я начал вспоминать сказки, где упоминается Баба-яга — кому и как она помогала. Прикладывая сказки к нашей ситуации, я понимал: ни одна не годится. Потому что герой всегда приходил из мира живых и путь его лежал через реку Смородину в Исподний мир. Баба-яга, так же, как и нас, кормила его, поила, баньку ему топила, спать укладывала, а потом одаривала либо путеводным клубочком, либо советом. Но я печёнкой чувствовал: это не наш вариант. Мы шли в обратную сторону. Как она поступит с нами? Она ведь привратница. К тому же не всегда Баба-яга помогала. В некоторых сказках она норовила засунуть гостя в печь.

Я оглянулся на большую — почти в четверть комнаты — печку. Судорожно вздохнул — не может быть, чтоб и нас… Да мы все туда и не вместимся… Или вместимся? Банька вон тоже снаружи казалась маленькой, а мы в ней всем гуртом мылись! Опять же избушка снаружи явно меньше, чем изнутри…

Без разницы! Мы не дадимся! Нас просто так в печь не сунешь!

И тем не менее, чернеющая в глубине заслонка притягивала взгляд. Казалось, печь смотрит на нас, изучает…

Воображение тут же нарисовало, что заслонка — это веко. Вот сейчас печка поднимет веко и сожжёт нас огненным взглядом…

Я тряхнул головой — уж лучше слушать дождь!

И тут Бабе-яге на колени запрыгнул Дёма и начал с мурлыканьем ластиться.

Меня кольнула ревность, но рот сам растянулся в улыбке — ишь, паршивец, до того привык в нашей жизни участвовать, что и тут даже сырости не забоялся, куда все, туда и он… И как в избушку только пробрался? Он же остался на повети…

Но Дёма был тут и выпрашивал ласку.

Баба-яга погладила котёнка и вдруг сказала:

— Сомневалась, когда отправляла его. Думала, не справится — слишком мал был. Теперь-то подрос…

Я прифигел:

— С чем не справится?

Баба-яга усмехнулась.

— Боялась, тебя не найдёт. А найдёт, так ко мне привести не сможет. А он молодец, всё сделал как надо!

— Что? — Я подумал, уж не ослышался ли.

— Способный, говорю, котейка! Выполнил поручение. А главное, вовремя! Ещё чуть-чуть, и поздно было б.

И тут Дёма начал «говорить»… Не словами, конечно, громко мяукая! Но я его понимал! Я понимал, что Дёма сейчас рассказывает Бабе-яге, куда нас черти загнали, как ему там было хреново!

Баба-яга слушала котёнка, гладила, а потом заворчала ласково так:

— Ну, ну! Будет жаловаться! Ты молодец! Чего уж!

Дёма довольно сощурился и свернулся клубочком у неё на коленях.

Мысли у меня в голове носились, словно испуганная стайка воробьёв. Чирикали, щебетали.

— Поздно для чего? — поймал я первого попавшегося «воробья».

— Для мира, для чего ж ещё? — пожала плечами Баба-яга.

Она с нежностью чесала Дёме за ушком, и у меня появилась надежда, что она отпустит нас просто так, без всякой платы. Я воспрял духом. И не только я — в глазах парней появились облегчение и готовность идти. Но Баба-яга вдруг продолжила… Так же ласково, как до этого говорила о Дёме:

— Вот только пропустить в мир живых я вас не могу. Придётся миру справляться самому. Правда, Дёма?

Котёнок потянулся у неё на коленях, даже коготки выпустил от наслаждения, широко зевнул и повернулся на другой бок.

— Как не можете? — спросил я целую вечность спустя.

— Так! — ответила привратница. — Я поставлена охранять мир живых. Пока я здесь, никто и ничто из того мира в этот не пройдёт!

Окончательно сбитый с толку, я спросил:

— А зачем тогда Дёму посылали?

— Сам бы ты путь ко мне не нашёл, — Баба-яга сказала это, как нечто само собой разумеющееся.

Вот только для меня это был полный абсурд! Рисковать жизнью Дёмы, отправляя его за мной, ждать, волноваться, успеем мы или нет — она же сказала, типа хорошо, что успели, значит, волновалась… И после этого не пускать нас домой? Глупость несусветная!

— Зачем я вам? — рубанул я в лоб.

— Ты внук Огня, — так же прямо ответила привратница. — В тебе его пламя. Только тебе по силам укрепить купол.

— Бред какой-то, — растерялся я.

Я хорошо знал обоих своих дедов. Люди как люди, ничего огненного в них не было. Мамин папа, дед Антон, — заядлый рыбак. Он все выходные пропадает с удочкой на пруду. Баба Дуся потом ругается — кто рыбу чистить будет? Раздаёт её соседям. Дед Антон только посмеивается, ему главное процесс. А папин папа, дед Емельян, — балагур и весельчак, любит прихвастнуть. Баба Люба называет его балаболом, повторяет: «Мели, Емеля, твоя неделя». Дед кипятится, говорит, мол, не виноват, что ему такое имя дали. Баба Люба всегда заботится о нём, переживает, если он задерживается в гараже. Говорит, мол, давление… беречься надо!