— Вере плохо! — охнула тетя Юля и кинулась за водой. Максим обернулся.

Ленка сделал рывок, чтобы вырвать у него листы, однако он держал их крепко.

— Я давно забыл про те неприятности, что вы доставили мне. Однако по-хорошему вы, Елена Леонидовна, не понимаете. То одну пакость провернете, то другую, марая мое доброе имя, — цедил Максим слова сквозь зубы. — Я этого без ответа не оставлю!

— Вам какое дело! — зло закричала сестра. — Живете в свое удовольствие, с жиру беситесь! Не суйте нос не в свое дело!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Лена! — растерянно прошептала мама. — Это что же?!

— Как воспитали — то и получили, — изрек сухо Максим. — Как в сказке: одна дочь умница и красавица, другая уродливая, с черным, злым сердцем дрянь…

Тут Ленку прорвало.

Она закричала, обвиняя меня в эгоизме и жадности, в грехах, которых никогда не было. Обвиняла, что я сделала все, чтобы разрушить ее отношения со Стасом. Что я всегда гажу ей из зависти, потому что уродина…

Не в силах больше слушать, я открыла дверь и шагнула в коридор.

— Спасибо, Елена Леонидовна, за чистосердечное признание, — услышала за спиной голос Максима. Дверь хлопнула, и он поспешил догнать меня.

Во дворе ночь, а мы сидели на лавочке и молчали.

— Прости меня, пожалуйста, — все, на что хватило у меня сил. Я очень виновата. Сама бы в такой ситуации не смогла простить, но прошу Максима. А он гордый. Не простит!

— Проехали, — угрюмо отозвался он, закидывая голову к небу. — Но в следующий раз, что бы ни случилось, обещай: прежде чем делать выводы, спросишь у меня, иначе ничего хорошего у нас не выйдет.

— Обещаю… — поклялась я, со слезами на глазах бросилась Максиму на шею и крепко обняла, боясь, что его прощение мне только показалось.

Я плакала, чувствуя себя снова, как прежде, преданной. Мама это делала не раз, не два, но в этот раз наступил предел.

В груди горела обида, давила, слезы застилали глаза, и я не могла успокоиться. Обняла Максима за шею, прижалась к плечу и только его тепло не позволяло мне не перейти на вой.

Он вздыхал, гладил меня, перебирал пряди, позволяя выговориться, и ни разу не попрекнул, хотя еще недавно был сильно расстроен моим недоверием.

Впервые, как на духу, я рассказала, что мучило меня всю жизнь: что я старшая и нелюбимая дочь;, как всегда хотела, чтобы мама мной гордилась; пыталась прыгнуть выше головы, порадовать близких, а в ответ холод и предательства.

Максим молчал, а потом одной фразой перевернула мой мир, мою жизнь с ног на голову.

— Верунь, я буду твоей семьей, — сказал просто, без пафоса, с нежностью заглядывая в глаза. — Все у нас будет хорошо.

Я вытерла глаза, проморгалась и вдруг улыбнулась, поверив ему без сомнений.

— Будет! — кивнула. Максим обнял меня крепча, шепча нежности, а потом повез домой.

Еще утром я думала, что мой дом в одинокой пустующей квартире, однако теперь что-то изменилось в моем отношении к Максу, в нем самом, в нас, и домом стало другое место.

Через несколько дней я смирилась с мыслью, что отныне у меня нет родных. Но видимо, моя грусть читалась в глазах. Максим не выдержал.

— Верунь, — усадив меня на колени, завел речь. — Позволь мне помочь тебе?

— Макс, ты и так помогаешь мне. Знаешь как? — улыбнулась, наклонилась и чмокнула его в нос.

— Ты грустишь, и я грущу тоже, хотя большой мальчик тридцати с лишним годиков.

— Не грусти, мой хороший мальчик, — провела рукой по его короткой шевелюре. Он улыбнулся в ответ, однако определенно что-то задумал. Смотрит серьезно, и я чувствую его решимость. — Я справлюсь. Обещаю.

— Родные, какие бы они ни были — навсегда. Как ни беги от них — найдут и снова причинят боль. А я не из тех, кто позволит мучить мою любимую женщину. Вер, позволь мне разрубить этот гордиев узел?

— Зачем тебе мои проблемы? Это все грязное белье. Не хочу, чтобы оно касалось наших отношений, пачкало их.

— Одна ты будешь долго пытаться разобраться. Ты переживаешь, думаешь о них, из-за этого привязана к проблеме, которая съедает тебя, изводит. Сама знаешь, они будут пытаться подступиться к тебе вновь и вновь.

— И что ты хочешь сделать? — заволновалась я, опасаясь, что Максим будет решать проблему сурово. Уж я помню, каким он может быть, защищая родных.

— Я зол на них, но обещаю: поступлю по совести. Тебе перед собой не будет стыдно и перед женщиной, которая тебя родила. Постараюсь максимально обеспечить ей спокойную старость, дам ей, как говорится, ложку. А уж себе ли она положит ее в рот или кому-то еще — это будет ее выбор. Главное, что одна подлая особа не сможет ни хитростью, ни силой вырвать эту ложку. Женщина, что тебя родила не останется ни с чем, и ты сможешь жить спокойно.

Звучало многообещающе. Я о таком варианте давно мечтала, но не знала, как исполнить. Но возможно ли подобное?

— Как ты это сделаешь? — чтобы я не волновалась, Максим поглаживал меня по спине, и одно его прикосновение приводило меня в равновесие.

— На это уйдет некоторое время. Но обещаю — результат тебе понравится, — он улыбнулся, ласково провел пальцем по моим губам и поцеловал.

— Хорошо, — согласилась, доверяя ему. — Только, пожалуйста, держи меня в курсе.

— Обязательно, — Максим проложил дорожку легких поцелуев к щеке, шее, прижал к груди, и я впервые почувствовала себя как за крепкой стеной.

Господи, как здорово, что у меня есть Максим!

Оплела руками его шею и поблагодарила небо, что он рядом.

Первым делом Максим показал, что ждет мою мать, если она пойдет на поводу у дочери. Для этого подал в суд на Ленку, дождался решения и, когда получил, поручил юристам взыскать компенсации за подлости.

Денег у сестры, конечно же, не было, поэтому она надавила на мать, и та продала квартиру, а деньги отдала сестре. Ее любимая Леночка, вместо того, чтобы заплатить, сбежала с новым поклонником, прихватив деньги.

Научило ли это маму чему-нибудь? Нет!

— … Вера, он ей выкрутил руки, уговорил, а она, глупышка, поддалась. Леночка ведь хочет простого женского счастья! Уж ты-то должна ее понять!

Максим не хотел показывать письма, но я упросила. А прочитав, поняла, маму ничто не исправит. Поэтому мы приступили ко второму этапу плана.

Выкупив квартиру через помощников, Максим позволил матери вернуться в нее, оформил право пожизненного проживания, ежемесячные выплаты в дополнение к пенсии… Казалось бы, живи да радуйся, но нет!

Прогуляв деньги, вернулась Ленка. И мама, чтобы помочь любимой доченьке, стала сдавать комнату.

Первый же квартирант, с виду приятный мужчина, оказался буйным алкоголиком. Разнес мебель, поднял руку на маму, пытавшуюся угомонить его…

Максим прислал требование: впредь не пускать квартирантов в квартиру. О ней же заботился, но мама, ругаясь, требовала увеличить ей помощь, раз я катаюсь как сыр в масле.

— Знаешь, Веруня, ее не переделать, — подытожил как-то Максим, когда мы ехали домой, по дороге избавляясь от стопки гневных писем. — Пусть живет как хочет. Главное — твоя совесть чиста, а она, если хочет мучиться ради неблагодарной дочери — пусть делает что хочет. Я не хочу видеть, как тебя несправедливо обвиняют не пойми в чем. Пусть я для нее скотина, черствый мудак, но ты, сделавшая для нее все, что могла, в чем виновата?

Мне нечего было ответить. Да, родителей не выбирают, мама «близорукая», неблагодарная, черствая, но к счастью я уже не ребенок, поэтому пусть живет как хочет.

Избавившись от «постоянной головной боли», моя жизнь наладилась. Я по-прежнему работала, Максим не возражал, и все складывалось настолько хорошо, что мне хотелось, чтобы мир замер, чтобы наше счастье тянулось как можно дольше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Наши отношения мы скрывали от родителей Максима, однако от Анны Дмитриевны утаить не удалось.